Донна Тартт - Маленький друг
— Но, Ида, те дети были не из Ратклиффов…
— Ох смотри, Харриет, — с обманчиво смиренным видом сказала Ида, — и матушка твоя что ни день все им дает, то одежку, то игрушки ваши, а не успеешь оглянуться, как они сами будут брать и разрешения не спросят. Придут да сами возьмут.
— Ида, то были не Ратклиффы, понимаешь? Это Одумы, те дети, что приходили к нам тогда.
— А в чем разница? Все одно — ублюдки. Да и что им прикажете делать? Когда мамаша да папаша и дня в жизни не работали и детишек учат, что плохого нет воровать да чужое брать, так что с детей возьмешь? Они плохого от хорошего отличить не смогут. Нет, у меня не так, — сказала Ида, истово сжимая тряпку. — Ежели у меня чего нет, дак я того и не хочу. Нет, мэм, не хочу. И так проживу.
— Ида, мне наплевать на Одумов…
— Так тебе и должно быть на них наплевать.
— Так и есть — на всех наплевать с высокой колокольни.
— Что ж, рада слышать.
— Я только хотела спросить, что ты знаешь об этих Ратклиффах. Что ты можешь мне…
— Ну а как тебе понравится то, что я сейчас расскажу? Что они бросали камни прямо в голову внучке моей сестры? А она шла в первый класс, малышка вот такая, — Ида показала где-то на полметра от пола. — Как насчет этого? Большие мужики бросали камни в маленького ребенка и орали на бедную девочку: «Черномазая обезьяна, убирайся к себе в джунгли!» Вот такие они и есть — ублюдки и отморозки, другого слова не найдешь.
Харриет, которой и так было ужасно неловко слушать Иду, от таких слов чуть не упала с подоконника. И она, и Хилли, и практически все другие белые дети как из богатых, так и из бедных семей посещали Александрийскую Академию. Даже самые бедные из бедняков старались наскрести денег, чтобы отправить своего ребенка в престижную частную школу, и чурались государственных. Конечно, в семье Харриет никто бы не потерпел, чтобы в любого ребенка кидались камнями, какого бы цвета он ни был («Хоть фиолетового!» — любила повторять Эдди), но все же, при всем внешнем отвращении к расизму, в школе, куда ходила Харриет, черных детей не было.
— А взрослые мужики, они еще и проповедниками заделались! — Теперь Ида говорила с возмущением. — Что они могут проповедать, скажи мне? Где в Библии написано: «Кидайся камнями в дитятю»? Хоть целый день ищи, не найдешь, потому как таких слов там нету.
— А полицию вызвали?
— Ха! Не смеши меня! Полицию!
— Их арестовали?
— Нет, мисс, и не подумали. Иногда полиция любит ублюдков побольше, чем честных горожан.
Харриет задумалась: Никто и не подумал наказать Ратклиффов за стрельбу на ручье. Действительно, выходило, будто они были из породы людей, которым все сходит с рук.
— Нельзя так это оставлять, — сказала она вслух. — Это противозаконно — швырять камнями в ребенка.
— Ха! А где был твой закон, мисс, когда они подожгли нашу мисьонерскую баптистскую церковь? Проехали мимо да и бросили в окно бутылку из-под виски с зажженным фитилем.
Харриет за свою жизнь миллион раз прослушала рассказ о том, как сгорела баптистская церковь, но никогда не могла понять, почему это произошло. На ее расспросы Эдди только отвечала, что удивляется, почему «белая рвань» так ненавидит негров — ведь у них же много общего! Конечно, и те и другие в массе своей бедняки. Но если у негров оправдание их нищеты кроется хотя бы в том, что их положение было изначально ущербно по отношению к белой расе, то у «белой рвани» никаких объяснений, кроме их собственного дрянного характера, лености и трусости, нет и быть не может.
«Им, конечно, проще найти виноватого на стороне, чем копаться в себе, — объясняла Эдди. — Вот они и разъезжают по городу, жгут кресты да винят негров во всех своих неудачах».
Ида Рью продолжала задумчиво полировать столешницу, которая и так уже блестела от чистоты.
— Да, — протянула она, — а ведь это они убили старую миссис Этта, все равно как если бы задушили ее собственными руками.
— А Эдди мне говорила…
— Ну ничего, на небесах всем найдется теплое местечко. Там сейчас и миссис Этта, и малыш Робин, и мой братик Кафф, что умер от рака…
— Но Эдди говорила, что старая миссис Этта не умерла от огня. Она сказала, что у нее был сердечный приступ…
— Ах, Эдди так сказала?
Это было произнесено таким тоном, что у Харриет отпала охота возражать. Приближалась буря, и Харриет не хотелось попасть в эпицентр.
— Ха! Может статься, она не сгорела заживо, правильно, мэм, ну так она задохнулась от дыма. — Ида шлепнула тряпкой о стол. — А что ей было делать, когда все поперли на выход, как стадо баранов? Она ж была совсем старая, и сердце у нее было слабое, да, а тут эта белая рвань, что кинула бутылку с зажженной смесью в окно…
— А что, церковь сгорела до основания?
— Да, основательно подгорела, так и есть.
— А Эдди говорит…
— А что, Эдди там была!
Голос Иды стал таким неприятным, что Харриет не посмела ничего больше сказать. Ида некоторое время смотрела на нее горящими глазами, затем внезапно отвернулась, задрала подол юбки и начала снимать чулок аккуратно сворачивая его. Идины чулки, которые она закрепляла на резинке чуть выше колена, были плотные, цвета загара, то есть гораздо светлее темно-ореховой кожи их хозяйки. К ужасу Харриет, над массивным коленом ясно виднелась проплешина — сантиметров тридцать опаленной плоти, светло-розовой, в одних местах отвратительно гладкой, в других — неровной, в рубцах. Харриет не выдержала и отвернулась.
— Что, Эдди, поди, думает, что такой ожог недостаточно хорош?
Харриет потрясенно молчала.
— А по мне, так он был вполне хорош, а жгло так, что у меня чуть глаза на лоб не вылезли.
— Так больно было?
— Да уж, мисс, было больно, поверь мне.
— А сейчас не больно?
— Нет, сейчас только чешется иногда. Ну, давай, — сказала она чулку. — Не цепляйся, право слово, эти чулки меня когда-нибудь убьют.
— Это был ожог третьей степени?
— Третьей, четвертой и пятой. — Ида недобро усмехнулась. — Уж не знаю там про степени, а я шесть недель глаз не сомкнула, так жгло. Но может, Эдди думает, что если все ноги тебе не сожгло, так и огонь не горячий был. И сдается мне, что полиция ваша так же думает, потому как негодяи так на свободе и гуляют.
— Но их должны были наказать.
— Кто сказал?
— Закон так сказал. На то он и закон.
— Эх, Харриет, один закон у нас для слабых, а другой — для сильных. А то почему они на свободе до сих-то пор?
— Мне кажется, тебе следует сказать об этом Эдди, — неуверенно произнесла Харриет. — А то хочешь, я скажу?
— Кому? Эдди? — Казалось, даже нос у Иды Рью иронически вздрогнул. Она хотела что-то сказать, но передумала и лишь махнула рукой. Харриет похолодела. Так что же, получается, что Эдди знала?
Ее перепуганное личико было настолько прозрачным, что Иде стало жалко «малышку». Она отвернулась к плите и начала стирать с нее несуществующие пылинки.
— Я что, стану тревожить старую мисс Эдди по таким пустякам? — спросила она ворчливо, но уже без злости. Ее голос был слишком добродушным, слишком дружелюбным, и Харриет от этого только уверилась в своей правоте. — Что она может сделать? На ногу им наступить? — Ида хмыкнула. — Или по голове им надавать книжкой?
— Ей следует позвонить в полицию. — Можно ли представить себе, что Эдди знала и не позвонила в полицию? — Те, кто поджег церковь, должны гнить в тюрьме.
— В тюрьме? — к изумлению Харриет, Ида гулко расхохоталась. — Ах ты, милая моя крошка. Да они обожают «гнить» в тюрьме. А что плохого-то? Там кондицанер в камерах, работать не надо, жри да валяйся на койке целый день — чем не жизнь?
— А ты уверена, что это Ратклиффы сделали?
Ида закатила глаза:
— А кто, по-твоему, по всему городу бегал да хвастался?
Харриет почувствовала, что в носу у нее защипало от негодования на несправедливость жизни. Однако она еще не закончила свой допрос:
— Ида, один из Ратклиффов примерно того же возраста, что и Робин. Ты знаешь его?
Ида ничего не сказала. Она шмыгнула носом, еще раз хорошенько выжала тряпку и открыла дверцу посудомойки, чтобы достать чистые тарелки.
— Ему сейчас должно быть около двадцати. Зовут Дэнни. Дэнни Ратклифф. Ты его знаешь?
Ида взглянула на Харриет через массивное плечо:
— А что это за интерес такой к Ратклиффам ни с того ни с сего?
— Ты помнишь его, скажи? Этого Дэнни Ратклиффа?
— Господи, как же мне эта девчонка надоела! — Ида потянулась и поставила на полку коробку с кукурузными хлопьями. — Помню ли я его? Да как будто я его видела вчерась.
Харриет приложила все усилия, чтобы не выдать охватившее ее волнение.
— Он что, приходил к нам в дом? Когда Робин был жив?
— А то! Вот противный был, мерзкий ублюдок, все отирался у заднего крыльца. А зазеваешься, так и тащил все, что под руку попадалось. Уж я твоей матушке твердила-твердила, а ей все нипочем. «Ах, он такой неимущий!» Неимущий! Господи помилуй, и выдумают же такое!
