Эрик Гарсия - Грязное мамбо, или Потрошители
Прачечная казалась достаточно безопасной — маленькая, с крепкими стенами, в глубине здания, рядом переулок — можно легко смыться в случае чего. Единственный вход с улицы через двери цельного тонированного стекла: удобно смотреть наружу и нелегко разглядеть что-нибудь внутри.
Бонни еще спит. Когда проснется, попробуем что-нибудь сделать с ее коленом. А пока я буду печатать. Чувствую, как с каждым прожитым днем петля сжимается все туже; в конце концов кто-нибудь выбьет из-под меня стул мощным пинком, но до тех пор я буду излагать свою историю на бумаге. Дедовский способ — да, но это все, что у меня есть. Сейчас я предпочитаю действовать по старинке, нежели оказаться забытым.
Получив по почте бумаги о разводе с Бет, я выпросил увольнительную на сорок восемь часов и ушел в самый глубокий запой, на который хватило здоровья. Большую часть увольнительной я изводил владельца местной винной лавочки просьбами продать мне еще спиртного, и после долгих споров он понял, что я не оставлю его в покое, махнул рукой и продал мне две пинты текилы, какой-то паленый скотч и ящик странного африканского пива, лишь бы я убрался из магазина. В состоянии пьяного ступора я, должно быть, наткнулся на Антонио, старого итальянца, которому так нравилась моя форма, потому что, когда вернулся на базу, бранясь и бушуя по поводу бросившей меня сучьей шлюхи, из одежды на мне не осталось даже нитки, а в африканской пустыне тогда было плюс два по Цельсию.
К счастью, Тиг увидел меня раньше начальства, перехватил и отослал в казарму отсыпаться в кресле управления. Когда я протрезвел достаточно, чтобы меня слушались руки и ноги, сержант в качестве наказания отправил меня драить туалеты, что при моем чудовищном похмелье поистине древнеримских масштабов было идеальным занятием, в основном из-за близости волшебных фаянсовых резервуаров. Проблевавшись и отдраив унитаз, я вставал и шел осквернять следующий.
Все эти нюни и сопли из-за какой-то юбки — проститутки и шлюхи, если уж называть вещи своими именами, — могут показаться вздором человеку, который через десять лет без малейшего раскаяния вырежет имплантированное легкое у ребенка, чей папаша пустил по ветру ежемесячный взнос по кредиту на собачьих бегах, но в то время я был пацаном, потерявшим единственную женщину, которую, как мне казалось, мог любить до конца жизни.
Что ж, ночь всегда особенно темна перед рассветом.
День, когда погиб Гарольд Хенненсон, выдался жарким. Конечно, в пустыне в основном всегда тепло, но тогда стояла рекордная духота: пот капал со щек и подбородка, уже когда я спускался в раскаленное чрево танка. Мы съели обильный готовый завтрак в фольге, обмениваясь гипотезами о составе предложенной пищи, и получили приказ возобновить маневры, которые шли всю неделю.
Неприятель, как нам сказали, отходил быстрее, чем мы наступали, и нашему подразделению поручалось занять максимум территории, двигаясь с самой высокой скоростью, которую сможем развить. Командование не желало никакого мертвого пространства; оно смотрело на нейтральную зону как на вакуум, ждущий заполнения чуждыми интересами, и меньше всего, сказали нам, Америке нужны внезапные атаки врага, выскочившего словно из-под песка.
Мы преследовали неприятеля, постреливая из высоко поднятых пушек, видя в перископ только задницы противника, когда аборигены скопом бежали прочь. Лишь редкие снайперы и религиозные фанатики решались дать нам отпор. Я помню одного типа, который выпустил очередь из-за единственной в пределах видимости пальмы — повторяю, единственного дерева, одной лишь живой былинки на мили вокруг, — надавив до упора на спусковой крючок «узи», поливая цепь американских танков из своей стреляющей спринцовки и что-то вопя на родном языке — не то религиозный призыв к бою, не то колыбельную; я никогда не понимал чертовой местной тарабарщины.
Не знаю, кто выстрелил в него первым, но три из наших танков выпустили самонаводящиеся на тепло ракеты стоимостью по миллиону долларов с разницей в долю секунды. Каждая взорвалась ослепительным фонтаном огня, превратив участок пустыни с пальмой в толстый твердый слой спекшегося в стекло песка без малейших признаков останков одинокого автоматчика.
Три ракеты на одного человека: современная морская пехота в действии.
В день гибели Гарольда не было перестрелок и героики; только цепь танков, ползущих по пустыне бок о бок, гигантская команда металлических болельщиц, гордо виляющих своими телесами перед черным континентом. Мы шли по восемь танков в ряд цепью три мили шириной; стрелки, сидя сзади, высматривали неприятеля, которого, мы не сомневались, нам и не понюхать.
Мое внимание было целиком сосредоточено на песке впереди и топографической карте перед лицом — плававшем перед креслом управления ядовито-зеленом трехмерном изображении, построенном методом рейтрейсинга.[18] Каждый танк в цепи обозначался точкой — синей для нашего, красной для Гарольда, и так далее, а песчаные холмы и долины возникали перед моими глазами задолго до того, как танк начинал подъем в гору или спуск, позволяя мне и другим водителям выбирать курс.
Шлемофоны нам снова выдали времен войны с фрицами: треск электрических помех сопровождал любую реплику, которыми мы пытались обмениваться друг с другом, а частоты ограничивались локальным диапазоном. В Африке это обычное дело; принято винить песок и песчаные бури. По мне, так причина технического головотяпства в войсках кроется скорее в подтасовках при получении военных контрактов, но свое мнение я держал при себе. В результате неполадок с наушниками я мог разговаривать с Джейком, засевшим у пушки, но не имел возможности передать информацию другим экипажам.
Временами, когда электрический треск вдруг стихал, я ловил обрывки разговоров в соседних танках и с облегчением слышал, что, полагая себя в безопасности за толстой броней, остальные болтают о той же ерунде, что и мы: деньги, девки и способы их получения.
— Как сзади? — спросил я по рации у Джейка, убивавшего время, высматривая и прихлопывая насекомых, которые на свою беду пролетали в пределах досягаемости.
— Чисто. Как всегда. Вторая линия танков вообще потеряла строй. Идут, как гонщики перед финишем. Тиг им навешает много и сильно, он все видел.
— Не наша проблема, — сказал я. — Пока мы держим линию, к нам претензий нет.
Я помню появление второй картинки на топографической карте: маленький дисплей замигал, возникнув рядом с первым. Оригинальная карта разворачивалась вперед, а эта — назад, показывая пройденный нами путь. Вторая линия цветных мигающих точек пересекала пустыню, только изогнута она была, как Джейк и сказал, просто из рук вон. Совершенно потеряли строй.
В наушниках вновь затрещало, и я услышал, как сидевший рядом наводчик, парень из Омахи по имени Перси, который после службы в армии большую часть жизни провел в военной тюрьме, сказал:
— Слышу ответ от второй цепочки. Они замедляют ход на правом фланге.
— Почему?
— Не разобрать. Вроде у них там… упал кто-то, что ли?
На экране появилась третья карта — сверху над двумя первыми: снова пустыня, график высоты отчего-то резко идет вверх. Я повернул ноги так, чтобы панорама сместилась вправо. Спокойные голубые цифры на альтиметре карты быстро темнели, наливаясь ярко-красным, а на сдвинутом на девяносто градусов изображении появился крутой ядовито-зеленый горб, повисший в воздухе в тесном пространстве танковой башни, повторяя очертания самой высокой, как мы узнали позже, песчаной дюны в Африке. Танк Гарольда на полном ходу чесал по ее отвесному склону.
— Они не поворачивают, — поперхнулся Перси. — Они ее не видят!
— Они не могут ее видеть, они на ней, — вмешался другой наводчик, которого я едва расслышал — так усилились помехи. — Она огромная… Не видят… Но это же…
Танк Гарольда, не сбавляя скорости, пер вверх по песчаному склону, не зная, что до гребня им подниматься триста метров, не подозревая, что впереди вообще будет гребень. Топографическая информация поступала на наши карты с межтанковой радарной сети, что обеспечивало водителям полный, трехсотшестидесятиградусный, обзор местности. Если сеть вдруг отключалась, что, как предположили позже, произошло с экипажем Гарольда, участок непосредственно перед танком, особенно если там был уклон, превращался в мертвую зону для водителя. Радар не умеет заглядывать за угол и не разгоняет тучи.
На секунду в наушниках перестало стрелять, и я воспользовался секундой нормальной связи, чтобы панически набрать частоту Гарольдова танка, надеясь предупредить водителя. Но едва произошло соединение, как треск возобновился, и хотя до меня доносились обрывки их разговора, я знал, что меня они не слышат.
— На такие мускулы западают красивые девчонки… — хвастался Гарольд перед своим экипажем; статические помехи обрывали окончание фраз. — …Обзаведусь… когда вернусь домой… подружкой. Эй, ты думаешь… с той же самой… я прав? Знаешь… ну, водителя через три танка от нас? Он мой приятель, у него отличная девчонка в… может, у нее есть подруга…
