Деон Мейер - Телохранитель
Я сгруппировался и спрыгнул. Перед глазами замелькали камни, трава. Я ударился о землю плечом и покатился по насыпи, шипя от острой боли. По пути ударился обо что-то еще. Наконец, я остановился, но встать не смог. Мне надо было найти Эмму. Наверное, выбил плечо. И сломал правую руку. Дышать я не мог, но попытался встать. Когда я сделал вздох, то закричал от боли. Спотыкаясь, я побрел вперед и упал. Снова поднялся на ноги.
А потом я увидел ее. Она лежала на земле тихо, как мертвая.
— Эмма! — позвал я, но с моих губ не сорвалось ни звука.
Она лежала ничком. На затылке у нее была кровь. И на спине — в том месте, куда вошла пуля. Я перевернул ее левой рукой. Она не реагировала, тело обмякло. О господи, только не это! Я прижался к ней грудью, подсунул левую руку ей под спину, прижал ее к себе и, шатаясь, встал. Она безжизненно прижалась к моему плечу. Дышит ли она?
Поезд ушел.
Они приближались.
Мне надо было бежать. И нести Эмму.
Я споткнулся. Как перелезть через ограждение — да еще с ношей? От преследователей меня отделяла только железнодорожная насыпь. Мне надо было перелезть через проволоку, но я не мог.
Впереди показались невысокие ворота — очевидно, проход на подсобную дорогу. Мы должны попасть туда. Придется навалиться животом на ворота, как-нибудь подтянуться и перевалиться на другую сторону. Я побежал, все время раскачиваясь и спотыкаясь. Придется поддерживать ее правой рукой, но выдержит ли рука? Я надавил здоровой рукой на ворота, навалился на них животом и вместе с Эммой полетел на другую сторону. Когда меня перекувырнуло в воздухе, мне показалось, будто я сплю и вижу сон. Еще мне казалось, что рука не выдержит. Выдержала, зато я здорово ударился бедром. Мне удалось приземлиться на спину с Эммой наверху. Она уже отяжелела. Я встал на колени и заметил, что левая рука у меня скользкая от крови Эммы.
Я с трудом поднялся; ноги дрожали и подгибались.
В двадцати метрах впереди — опушка рощи. Сзади уже слышались их крики. Нам обязательно надо добраться до деревьев! Колени у меня подгибались, плечо горело огнем, боль прожигала меня насквозь. Ты должна жить, Эмма Леру, ты должна жить!
Между деревьями мопани вилась тропинка. Видимо, звери ходят по ней на водопой. Я бежал, спотыкаясь, из последних сил. Метнулся вправо от тропы: подальше от преследователей. Ноги заплетались. Вдруг я ощутил запах дыма, горелого дерева. Есть ли здесь поблизости люди?
Смотри себе под ноги, внушал я себе. Ступай тише, углубись в заросли. Я не мог дышать, грудь горела огнем, ноги сделались ватными, плечо онемело. Потом деревья словно расступились, и я увидел хижины — бедную деревушку и пятерых женщин, сидящих вокруг костра. Трое детишек играли в пыли, младенец был привязан к спине матери, которая варила еду, склонившись над горшком. Услышав шум, женщины изумленно уставились на меня. Они увидели сумасшедшего белого, который нес на плече окровавленную женщину.
Сзади доносились крики тех двоих в вязаных шлемах. Они слишком близко! Ничего не получится…
Я побежал к средней хижине. Дверь была приоткрыта. Я вбежал внутрь и закрыл дверь ногой. На земле лежало два матраса; между ними стоял столик с радиоприемником. Я уложил Эмму на матрас и развернулся лицом к двери. Когда сюда ворвется первый, придется отобрать у него пистолет. Одной рукой? Возможно, у меня ничего не получится, но иного выхода нет.
Я прислушался. Вокруг царила мертвая тишина. Скрипнула дверь. Я вгляделся и увидел, как они выходят из зарослей. Хижины явно удивили их. Они застыли на месте, увидев женщин, помахали пистолетами и что-то спросили у них на одном из местных наречий. Никакого ответа. Женщин у костра я не видел. Вязаный шлем что-то прокричал; в его голосе явственно слышалась угроза. Ему ответил женский голос. Они с минуту пялились на нее, а потом убежали.
Я прислушивался. Где-то захныкал младенец. Его утешали женские голоса.
Неужели женщины послали их в ложном направлении?
Я склонился над матрасом. Эмма лежала слишком тихо. Я приложил ухо к ее губам. Она дышала, но неровно, с перебоями. Плохо, очень плохо! Грудь, волосы, шея, щека у нее были в крови. Ее нужно доставить в больницу.
Дверь открылась. На пороге показалась женщина. Она стояла в настороженной позе.
— Is hulle weg? — спросил я.
Никакого ответа.
— Они ушли?
Она что-то ответила, но я не понял. Она посмотрела на Эмму.
— Доктор, — сказал я.
— Доктор, — повторила она и кивнула.
— Быстро!
Еще один кивок.
— Быстро!
Она развернулась и что-то повелительно крикнула.
21
Его звали Гудвилл, то есть Добрая Воля, и гнал он как сумасшедший.
Судя по возрасту, ему еще рано было иметь водительские права. Но, судя по показаниям приборов, его четырехлетняя «тойота» проехала двести пятьдесят семь тысяч километров. Крутя руль, он пытался меня переубедить.
— Клиника в Худспрёйте — полное дерьмо. Мы должны ехать в Нелспрёйт. В больницу!
— Нет времени.
— Время будет, я поеду быстро.
— Нет, пожалуйста.
— В Худспрёйте нет врача, только медсестры. Они ничего не умеют. — На перекрестке, на котором на нас напали, он повернул направо. — Верьте мне.
Я не знал, на что решиться.
— Ладно, тогда поторопись.
— Смотрите! — Он прибавил газу.
Я сидел на заднем сиденье, крепко прижимая к себе Эмму, а Гудвилл гнал, включив аварийную сигнализацию и непрерывно давя на клаксон. Эмма все время дергалась — как будто из ее миниатюрного тела с каждым толчком выходила жизнь. Я сказал ей:
— Эмма, ты не должна умирать! Прошу тебя, Эмма, не умирай!
Доктор рванул мою руку, вправляя вывих, и мне захотелось со всей силы врезать ему кулаком по физиономии — такая невероятная была боль. Но боль быстро прошла. Он отошел на шаг и сказал:
— Господи, приятель, мне показалось, ты сейчас мне врежешь! — Ему было за пятьдесят, и он был кругленький, как бочонок.
— Ваша правда, док, я едва не врезал вам.
Он рассмеялся.
— Звоните, док. Я должен знать!
— Я ведь вам все сказал.
— Вы сказали, надо вправить мой вывих, а потом можно звонить.
— Позже.
— Сейчас!
— Бесполезно. Она в операционной.
— Где операционная?
— Сейчас я вколю вам противовоспалительное. — Он достал из ящика стола шприц. — И обезболивающее. И потом, надо обработать ваш порез.
— Какой порез?
— На правом плече.
— Док, где операционная?
— Сядьте!
— Нет, док…
Он рассердился:
— Послушай, приятель! Если хочешь, ударь меня, сейчас самое время, потому что я скажу тебе кое-что неприятное. Только посмотри на себя! Ты весь дрожишь, пыхтишь, как паровоз, и перепачкался в грязи, как свинья. И в таком виде ты собираешься вломиться в операционную? Они вышвырнут тебя вон, даже не сомневайся. А теперь сядь на стул, я сделаю тебе укол и промою рану. Потом ты примешь успокоительное, умоешься и будешь ждать до тех пор, пока хирург не выйдет и не скажет, как обстоят дела.
Я стоял и смотрел на него.
— Быстро! На стул!
Я подошел к стулу и сел.
— Наклонись вперед. Расстегни ремень.
Я послушно выполнил приказ.
— Наклонись еще, приятель. Мне нужно добраться до твоей задницы.
Он подошел ко мне, спустил с меня брюки и протер место укола ваткой со спиртом.
— Она твоя жена?
Игла проткнула кожу — как мне показалось, излишне грубо.
— Нет.
— Не дергайся. Сиди тихо. Еще один обезболивающий. Она твоя подружка?
— Нет.
— Родственница? — Он вытащил еще один шприц.
— Нет. Она моя клиентка.
Еще один болезненный укол.
— Вот как, клиентка? — Врач выкинул шприц в мусорную корзину и выдвинул другой ящик стола.
— Да.
Он вытащил флакон с таблетками.
— Судя по твоему поведению, ты очень печешься о своих клиентах. Вот тебе лекарство. Сначала иди умойся, а потом прими.
Оказывается, мобильный телефон я где-то посеял. И бумажник остался в БМВ. Я спросил кругленького доктора, можно ли занять у него немного денег, чтобы позвонить по телефону-автомату.
— Звони отсюда, — он привел меня к себе в кабинет. На столе стояла фотография женщины в серебристой рамке. Она была красива, элегантна и стройна. В длинных рыжих волосах мелькала седина.
— Как выйти на межгород?
— Нажми ноль, — сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.
Я позвонил. После второго гудка я услышал низкий, сексуальный голос администратора Йолены Фрейлинк:
— «Бронежилет», доброе утро. Чем мы можем вам помочь?
— Йолена, это Леммер.
— Привет, Леммер, как дела?
— Мне надо поговорить с Жанетт.
— Соединяю, — тут же ответила она.
Я послушал музыку, которую записала Жанетт: «My Way» Фрэнка Синатры. Всего две фразы, где он говорит, что откусил кусок не по зубам. Потом Жанетт сняла трубку.
