Андрей Ильин - Настоящий полковник
Боец поставил на стол судки и поднос, заполненный аэрофлотскими упаковками с хлебом, маслом, колбасой и прочими одноразовыми закусками.
— Здесь суп. Здесь салат. Здесь второе.
— А есть чем?
— Как чем? Ложкой и вилкой.
— И где они?
— Да вот же. В целлофане. Одноразовые. Ложка, вилка и нож действительно были одноразовыми. Пластмассовыми.
— Ну вы даете!
— Культура.
Какая к черту культура?! Пластмассовые ножи — культура?
— Слушай, а простую ложку и нож нельзя?
— Почему нельзя? Можно. Я в следующий раз принесу.
Но в следующий раз нож не принесли. И в следующий тоже.
Теперь полковник по-другому взглянул на окружающую его обстановку. Например, на отсутствующее, которое раньше было, зеркало. На электрическую, вместо обыкновенной, бритву. На… В общем, на полное отсутствие пригодных для нападения и обороны предметов.
И выходит, что его либо по причине большой к нему любви оберегают от случайных порезов, либо… Либо изолируют в этом бетонном мешке.
Похоже, что изолируют.
Из чего следует, что они… Что его бывшие соратники преследуют какие-то свои интересы. Потому что не сдают милиции и… не выдают металлические ножи.
Почему не сдают? И почему не выдают?
Почему?..
Зубанов поднял трубку.
— Привет, «замок».
— Здравствуй, полковник.
— Надо встретиться.
— Претензии к содержанию?
— К отношению. Вас — ко мне. И к отсутствию столовых ножей. Я жду тебя.
— Хорошо. Буду.
«Замок» прибыл через пять минут.
— Сдали меня? — в лоб спросил полковник.
— Пока — предоставили убежище.
— Для последующей сдачи?
— Может быть, и так.
— Инициатива твоя?
— Нет. Нового Хозяина.
— Я-то каким боком его задел?
— Не знаю.
— Почему сразу не сдал?
— Пытаюсь торговаться.
— Успешно?
— Нет. Проторговался вчистую.
— Меня проторговал?
— Тебя.
Зубанов замолчал.
— Другого выхода не было. Вопрос стоит так, что или ты, или все.
— Что теряют все?
— Работу. Квартиры. Некоторые свободу.
— За незаконное хранение оружия?
— Да. И еще за пособничество особо опасному преступнику.
— Мне?
— Тебе.
— Ты считаешь, что убил я?
— Не знаю.
— Значит, считаешь, что я
— На винтовке были твои отпечатки пальцев.
— Не все ли равно? Раньше тоже случались мертвецы. Но раньше мертвецы не вставали между нами.
— Здесь дело особое. Этот мертвец не наш. Этот мертвец твой. Личный.
— А если я не убивал?
— Все равно. Теперь изменить ничего невозможно. Или в тюрьму идешь ты. Или все мы. Нас прижали в угол.
— Тогда лучше я.
— Мы решили так же.
— Когда?
— Через два дня. Дольше я тянуть не могу.
— Иного выхода нет?
— Есть.
«Замок» вытянул из кобуры пистолет. Вытащил из него обойму. И выщелкнул из обоймы все патроны. Кроме одного. Загнал обойму обратно в пистолет и протянул его рукоятью вперед полковнику.
— Все, что могу.
Зубанов взял пистолет, секунду подумал и, передернув затвор, дослал патрон в ствол.
«Замок» не дрогнул. «Замок» смотрел на полковника и на пистолет и не пытался уйти с траектории возможного выстрела.
Но выстрела не последовало. Ни в ту, ни в другую сторону.
— На. Забери, — сказал Зубанов. — Стреляться я не буду. Потому что слишком многие этого хотят. «Замок» принял пистолет и сунул его в карман.
— Извини, командир.
«Замок» не был предателем. Был военным диверсантом, который ради сохранения целого был научен и умел жертвовать частным. Например, ради спасения боевой группы жертвовать отдельными бойцами. Или даже командиром. В боевых или приближенных к ним условиях.
Сложившиеся условия были почти боевыми. Хозяина убили. Причем не исключено, что убил бывший начальник его охраны и непосредственный командир «замка», полковник Зубанов. Потому что имел к тому основания, не имел алиби и оставил на затворной части винтовки отпечатки своих пальцев.
Само по себе убийство «замка» трогало мало. Трогало то, что полковник не согласовал с ними свои планы. И тем подставил под удар личный состав Вначале выстрелом. Потом побегом.
Но даже если предположить, что полковник не виноват, что он никого не убивал, все равно он остался в одиночестве и остался в стороне. И значит, сдавать следовало его, сохраняя личный состав. И сохраняя нового командира. То есть себя.
Такое решение было наиболее целесообразным в сложившейся ситуации. И значит, единственно верным!
— Прощай, командир!
— Будь здоров!
Зубанов тоже не считал своего бывшего зама предателем. Потому что в аналогичных условиях поступил бы точно так же. Точно так же, как тот поступил с ним…
Глава 30
Полковник лежал на койке и подводил итог своей жизнедеятельности. Печальный итог. Потеря службы. Теперь вот потеря работы. В самом скором времени — свободы. И самая страшная потеря — потеря друзей. Бывших своих сослуживцев.
Он снова остался один. На этот раз — совершенно один! Без работы, семьи, близких ему людей. Но самое главное — без иллюзий. И значит, без перспектив.
Зря он не взял предложенный «замком» пистолет.
А может, не зря.
Он проиграл свой бой. Но он не капитулировал. Не сдался на милость победителя. Потому что никогда не сдавался.
Он, конечно, проиграл, но еще не убит. И значит, может попытаться чуть дороже, чем ему предложили, продать свою жизнь.
Да — он один! И в этом его слабость. Но и сила. Одному терять нечего. Кроме жизни. Которая при нынешнем раскладе не в счет.
Полковник внимательно огляделся по сторонам. Более внимательно, чем раньше. Он искал средства защиты. Искал оружие, пригодное для боя.
Например, кровать…
Кровать вбетонирована в пол, но у нее есть каркас. Металлический каркас. Который можно попытаться разломать на отдельные отрезки, получив увесистые металлические дубинки. У стульев можно выломать ножки…
Полковник сбросил с кровати матрас.
— От сволочи!
Кровать была нестандартная. Сваренная из массивных уголков, между которыми были растянуты пружины, Такую кровать разобрать было невозможно. Но можно было выдернуть из сетки соединяющую пружины проволоку.
Полковник несколько раз сильно в месте соединения пружин ударил ногой по сетке. Проволочные дужки разогнулись и свободно повисли. Зубанов освободил их, расправил по всей длине, одну из сторон согнул кольцом и обмотал плотными слоями ткани. Другую — заострил. Получились небольшие, наподобие шила, заточки.
Теперь он был относительно вооружен. Причем не только кроватной проволокой и ножками стульев. Но еще готовностью драться. Готовностью убивать. И умирать. Именно этим, а не заточенной о металлическое ребро кровати проволокой он был опасен.
Встать за дверью, ведущей в туалет, дождаться, когда они откроют дверь, или самому распахнуть ее, заклинить стулом в полуоткрытом положении и, пропуская противников по одному, бить их в не защищенные бронежилетом части тела. Бить в лицо. И в горло.
А еще лучше вырубить свет и затаиться левее дверного проема…
Полковник много раз отрепетировал будущий бой. Он вставал за дверь, приоткрывал ее, засовывал между ней и стеной стул и бил воображаемого противника в воображаемое горло заточкой.
Снова вставал и снова бил!
Потом выключал свет и, передвигаясь в полной темноте, снова бил! На ощупь Заранее до сантиметра выверив свое местоположение и траектории ударов. И точно представляя, где может быть лицо открывшего дверь врага.
И этим умением драться в полной темноте он был тоже сильнее противника.
Он был сильнее противника по многим пунктам. Но победить не мог. В принципе не мог. Потому что был один против многих. И был не в открытом на четыре стороны поле, а в замкнутом, с единственным выходом помещении. Он мог убить одного, двух, трех врагов. Мог даже четырех! Но пятый должен был убить его. Хотя бы потому, что заточка против пистолета не оружие.
Из этого бетонного мешка полковнику выхода не было.
Он это знал и был к этому готов.
Ночью, в конце вторых суток, зазвонил телефон.
— Да!
— Это я, полковник.
— Я понял. Когда?
— Теперь.
— Значит, уже приехали?
— Приехали. Через десять минут они будут у тебя.
— Спасибо, что предупредил.
— Я могу что-то для тебя сделать?
— Можешь. Прикончи легавых и брось мне вниз их головы.
— Нет. Этого не могу. Если что-нибудь попроще…
— Тогда — спасибо. Все, что ты мог сделать, ты уже сделал.
— Последнее слово.
— Говори.
— Прости, полковник.
— Бог простит.
Трубка зазвучала гудками.
