Дэнни Тоби - Закрытый клуб
— Пожалуйста, сэр, мне нужна ваша помощь!
Из него вырывались животные, несвязные звуки. Глаза закатились под лоб.
— Пожалуйста… скажите мне хоть что-нибудь… хоть что-то!
Жизнь вытекала из него. Я весь был залит его кровью. Стол быстро темнел от расползавшейся багровой лужи. А мне нужна помощь Артура Пибоди. Именно сейчас.
— Мистер Пибоди, скажите что-нибудь!
Только сипенье и судороги, сотрясавшие тело.
Я вдруг вспомнил, как в коридоре, когда Бернини уволил меня, Пибоди упомянул о какой-то шутке, и его слова привели Бернини в ярость.
«А почему ты не расскажешь ему шутку? Вдруг он тебе спасибо скажет?» — «Довольно! Помни о договоре!»
Это что-то значило. Что-то важное.
— Артур, послушайте меня. О какой шутке вы говорили? Когда Бернини не хотел, чтобы я слышал? — Я затряс старика. — Шутка? Артур?
На долю секунды взгляд словно бы прояснился. Воспоминание удержало его.
— Шутка, — прошептал он.
— Да. Да! Шутка. Скажите же мне.
Он застонал. Глаза снова закатились — я видел только белки с сеткой крошечных сосудов.
— Что это была за шутка?! — заорал я, приподняв его лицо ладонями и чуть не уткнувшись носом в его нос.
Шалтай-Болтай беззвучно шевелил губами. Последнее эхо памяти, уже без разума. Он ушел.
Я прижался ухом к испачканному кровавой пеной рту.
— …если… ты… хочешь… знать… о V&D…
— Да! Да!
— …посмотри… на… них… в… четыре… глаза…
Его взгляд будто провалился внутрь себя. Клокотанье стихло.
Артур Пибоди был мертв.
Я не мог унять дрожь. Только что на моих руках умер человек. Тот, кто рисковал жизнью, чтобы помочь мне. Чем бы они ни занимались, Шалтай нашел в себе мужество — перед самым концом, в своем безумном стиле — пойти против них.
Да только вот теперь он лежал лицом вниз в луже крови на письменном столе, а я не знал ничего, кроме дурацкой ребяческой загадки без ответа. И что теперь?
Рандеву у нас с Майлсом состоялось в паршивом пригородном мотеле — в такой никогда не поедут отдыхать всей семьей на выходные. Майлс заплатил наличными и выудил из чрева своего бумажника фальшивое удостоверение личности (память студенческих дней) на имя Ленни Вурценгорда. В свое время он им страшно гордился и даже написал мне в письме, какой он умный: дескать, никому не придет в голову, что удостоверение фальшивое, потому что никто на свете не захочет называться Ленни Вурценгордом.
Я постучал в восемнадцатый номер, молясь про себя, чтобы Сара оказалась здесь. Шалтай-Болтай испустил дух у меня на руках, сорвав последнюю завесу между мной и смертью, которая раньше как-то не пугала молодого парня, живущего в цокольном этаже родительского дома. Смерть перестала быть отвлеченной концепцией. Она оказалась красной, липкой, и руки мои были в ней по локоть. Еще разок переночую в комнате Мертвеца, и уже мне самому придется булькать и зажимать перерезанное горло.
Сара оказалась в номере — сидела за маленьким столом, на котором лежала стопка бумаги. Видимо, первая попытка Майлса все записать для нашей безопасности. При виде меня на ее лице проступило облегчение, словно я пришел сказать, что мы пошутили. Затем ее глаза расширились — она увидела мои руки, забрызганные кровью Шалтая-Болтая. Сара бросилась ко мне и поворачивала мои руки так и этак, ища рану, которую надо перевязать. Она спросила, что произошло. Я пытался объяснить, но у меня вырывалась какая-то бессвязица. Я все время извинялся. Сара повторяла:
— Но я же ничего не знаю!
— Да, но мы двенадцать часов провели вместе. Мы уезжали из города. Понимаешь, на что это похоже? Для них? — Она снова покачала головой. — Прости меня, прости, — говорил я снова и снова.
— Слушайте меня, — сказал Майлс. Его резкий голос проколол тот пузырек, в котором мы оказались с Сарой. — У нас нет на это времени.
Я огляделся.
— А где Чанс?
Майлс покачал головой:
— Не знаю. Соседи не видели его.
Мгновение фраза висела в воздухе.
У меня в голове стучало: «Выхода нет, выхода нет, выхода нет…»
— Майлс, они убили Пибоди. Я не узнал того, что нам нужно.
— Ладно, работаем, — велел Майлс. — Думай. Что мы знаем? Что можем предположить?
Эти слова возымели магическое действие. Все стало просто юридическим случаем. Делом, которое нужно разбить на части и проанализировать. На минуту образ профессора Пибоди, кашляющего кровью, померк.
Я начал раскладывать все по полочкам, как хронологию событий в зале суда.
— Мы знаем, что существует клуб. Знаем, что Бернини — член этого клуба. Мы предполагаем, что Найджел, Дафна и Джон только что приняты в этот клуб. Мы знаем, что Шалтай-Болтай…
— Кто? — вырвалось у Сары.
— …был как-то связан с клубом, но пошел против них, и его убили.
— Хорошо, — похвалил Майлс. — Мы знаем, что они одержимы идеей бессмертия. Знаем, что они проверяли тупики этого великого пути: Бимини, алхимиков и тому подобное. Еще что?
— Мы знаем: Пибоди хотел, чтобы некролог попался мне на глаза. Знаем, что там была фотография человека, который предположительно знал точный день своей смерти. Знаем, что я познакомился с этим человеком на званом вечере V&D. Мы можем предположить, что его смерть — фикция. Он стар, и его объявят мертвым, но он будет жить, тайно, затворником…
— Стало быть, — подытожил Майлс, — мы можем предположить, что они нашли способ, который не удалось отыскать другим.
— Но как? — сказал я. — Все направления, куда они сунулись, были тупиковыми.
Майлс кивнул:
— Зная, как они это делают, мы придумали бы план, который помог бы нам остановить их.
Он расхаживал по комнате, запустив пальцы в свою густую шевелюру.
— Так, теперь белые пятна. Мы знаем, что ты видел в тоннеле какой-то ритуал, но не понимаем его смысла. Там были Найджел и Бернини… И еще эта предсмертная загадка. Как там она звучит?
— «Если хочешь узнать о V&D, посмотри на них в четыре глаза».
— Так-так. И что это значит?!
— Понятия не имею.
— Четыре глаза. Четыре глаза.
— Очки! — впервые вступила в разговор Сара. Мы посмотрели на нее. — Ну, дразнят же очкариков четырехглазыми!
— Не слышал, — сказал Майлс.
Сара пожала плечами. Глаза ее загорелись.
— Слушайте, а может, речь идет об оптической иллюзии? Нужны какие-то особые очки, чтобы увидеть?
— Хм… допустим. Но что увидеть-то? Нам не на что смотреть даже в особые очки. — Майлс произнес последние слова с изрядной долей сарказма.
— Откуда мне знать? — парировала Сара. — Может, Джереми в курсе. Ты не видел в той комнате какого-нибудь объекта или надписи? Чего-нибудь, что может содержать в себе изображение, если взглянуть под правильным углом? Через призму, через специальные линзы?
— Не знаю, — удивился я. — Было темно.
Я задумался над ее словами.
— Может, «четыре глаза» означает двоих людей… Может, нужно две пары глаз, чтобы увидеть это в правильном свете.
— Что увидеть-то? — Майлс затряс руками в воздухе. — Смотреть же не на что!
— А если на сами буквы? — предположила Сара. — V и D. Что, если смотреть на них двумя парами глаз, спереди и сзади, например?
Майлс раздраженно потряс головой.
— Как выглядят V и D наоборот? — спросила Сара.
Она подвинула к себе по столу желтый блокнот и написала V&D. Затем вырвала страницу и поднесла к свету.
Майлс прищурился на буквы.
— Эврика! — заорал он.
Мы посмотрели на него. Он пожал плечами:
— Я пошутил.
Сара в сердцах показала ему средний палец.
— По-моему, мы зашли не с того конца, — сказал я. — Мы рассуждаем как ученые — визуальные эффекты и все такое. А это юристы. Они логики. Лингвисты. Мне кажется, надо искать словесную шараду.
— О’кей, — потер ладони Майлс. — Вот теперь все стало понятно.
Я улыбнулся Саре. Она сердито вытаращила глаза.
— Может, — медленно начал я, — это каламбур? Не четыре глаза — «eyes», а четыре буквы i?
— А, — сказал Майлс, подвигая к себе блокнот. — Это дает нам шесть букв.
— Как шесть?
— V, d и четыре i, — отозвался Майлс, записывая их на листке.
Viiiid
— Ну, теперь пьеса стала всем ясна, — поморщилась Сара.
— Какие анаграммы из этого получатся?
Майлс начал игру.
«Vidi» написал он и похвастался:
— Латынь. Означает «вижу».
— Неплохо, только две i остались за кадром.
— Да. — Майлс постукивал ручкой по губам. — Неудовлетворительно.
И написал ниже:
Iv. Ivid. Divi.
— Тоже ищите слова, — велел он.
— Тогда id.
— На латыни — это, им, ею или этим.
— Сильно помогло, — съязвил я.
— Может, это английское id, — сказала Сара. — Бессознательное по Фрейду.
— О’кей, — согласился я. — Но id что?
