Жан-Кристоф Гранже - Кайкен
Шкатулка с ее содержимым выражала основную черту личности Наоко. Японка с педантичной дотошностью стремилась к крепкому сну, здоровой пище и правильному дыханию. Никогда не расставалась с увлажнителем, уверяя, что парижский воздух слишком сухой. Питалась необычными продуктами: водорослями, злаками, желе, якобы нормализующими пищеварительную систему. Даже купила себе часы-датчик кровообращения, они будили ее в самый спокойный момент циркадного цикла. Все это не имело ничего общего с банальным эгоизмом или даже погоней за комфортом — Наоко просто стремилась жить в гармонии с миром. Как это ни парадоксально, но, уважая законы природы, к себе самой она прислушивалась весьма умеренно. Она жаждала как можно полнее раствориться во Вселенной.
Он проверил мобильный — эсэмэсок не было. Одинокий вечер тяготил. Пассан встал и вошел в ванную — храм Наоко. Помещение было разделено на две части. В первой, отделанной плиткой, находились современный умывальник и душевая кабинка. Во второй, целиком обшитой сосной, с одной стороны был установлен прямоугольный бак с высокими стенками, а с другой имелась душевая насадка, которой следовало пользоваться, сидя на кедровом табурете.
Он повернулся к полкам и взглянул на щетки для волос. Китагава Утамаро, величайший художник восемнадцатого века, усиливал черноту волос, накладывая на свои творения второй слой туши. Волосы Наоко были достойны этих гравюр. Они отличались такой насыщенной, такой полной чернотой, что казалось, будто кисть самой природы дважды прошлась по ним, оттеняя их густоту.
Наоко оставила и свои косметические средства, кремы, расставленные по линейке. Пальцы Пассана коснулись флаконов и пульверизаторов с той же опаской, с какой он заглядывал в стенные шкафы. Чтобы позлить своих подружек, Оливье уверял, будто Наоко на сто процентов натуральная, но на самом деле он в жизни не видел никого, кто бы использовал столько бальзамов, молочка, сывороток, гелей. В таких масштабах это скорее напоминало языческий культ, обряд поклонения.
Пассана это завораживало. Он воспринимал Наоко как высшую ступень искусственности. Она была словно произведение искусства, созданное ею самой. Ему вспоминалось начало фильма Кэндзи Мидзогути «Пять женщин вокруг Утамаро», романизированной биографии художника. Величественные женщины с абсолютно белыми лицами и высокими традиционными прическами, в кимоно с переливчатыми узорами, торжественно выступали под зонтиками из промасленной бумаги, которые держали над ними мужчины, казавшиеся их рабами. Само это зрелище поражало своей красотой.
Это уже немало. Но и далеко не все. В правильном ритме они проделывали странные танцевальные па. Правой ногой медленно обрисовывали на земле дугу, демонстрируя двадцатисантиметровые деревянные сандалии, подгибая при этом вторую ногу. Затем, после короткой паузы, все повторялось. Женственные циркули, очерчивающие таинственные кривые по расчетам, что порождены неведомой феерией…
Зачарованный Пассан показал эти кадры Наоко, чтобы узнать, кто такие эти небесные феи и какая традиция здесь представлена.
— Это шлюхи, — рассеянно бросила Наоко в ответ. — Ойран из квартала Ёсивара.
Пассан стойко перенес этот удар, решив, что в стране, где у куртизанок больше изящества, чем у любой западной принцессы, в стране, где женские половые органы обозначают выражением «там, внизу» и где о бисексуале говорят, что у него «два меча», хорошо заниматься любовью.
Он разделся, положил пистолет на край раковины и встал под душ. Зажмурился под струями воды. На какой-то краткий миг ему полегчало, он даже стал тихонько напевать. Но шум воды отгораживал от внешнего мира, и это ему не нравилось. Окутанный паром, энергично намыливаясь, он решил побыстрее закончить с мытьем и устроиться на ночь на матрасе перед дверью детской.
Он переночует вместе с Диего. Они будут как два сторожевых пса, стерегущих детский сон.
Вдруг он открыл глаза. Его окружало розовое облако пара, грудь была покрыта красными брызгами, у ног пенилась мутная лужа. Он поднял голову и обнаружил, что по керамической плитке стекают кровавые ручейки.
Он ранен. Господи! Он исходит кровью. Стоя под душем, Пассан ощупал и осмотрел себя, проверил промежность. Ничего. И все же самая настоящая кровь стекала по стенам, сбиваясь на полу в омерзительную пену.
На ощупь он выключил воду, стукнулся о раздвижную стеклянную перегородку и, шатаясь, выбрался наружу. Грудь, лобок и ляжки окрасились в ярко-красный. Он протянул руку, схватился за раковину, поднял голову.
Взял пистолет и автоматически дослал пулю в патронник.
Дети!
С оружием в руке Пассан выскочил в коридор, осторожно открыл дверь. Диего, не понимая, что происходит, лениво посторонился.
Все чисто. Синдзи и Хироки мирно спят.
Оставляя на полу мокрые следы, Пассан вернулся в ванную, сбросил неотстрелянную пулю и снова поставил пистолет на предохранитель. Отражение в зеркале усилило шок: сквозь розовую пелену он напоминал бычью тушу, подвешенную к крюку.
Отыскал мобильный и одним нажатием кнопки набрал введенный в память номер. Потом съехал по стенке на пол и поджал ноги. Кровь начала сворачиваться, стягивая ему кожу.
— Алло?
— Фифи, это я, — вполголоса произнес Пассан. — Жми сюда. Немедленно.
— Ты же сам сказал…
— И позвони криминалистам. Пусть приедет сама Заккари со всей своей командой.
— Твою мать, что такое?
— На гражданских машинах. Без комбинезонов, логотипов и мигалок. А главное, без сирен. Усек?
Он отключился. Прижавшись к стене, вдруг понял, что раскачивается взад-вперед, словно мусульманин, читающий суры. Страх накрывал его волнами.
Пассан бросил испуганный взгляд на душевую кабинку. Она походила на разверстую рану.
38
— Все довольно просто.
— Говори потише. Детишки спят.
В ванную набилось полно народу. Пассан натянул джинсы, засунул пистолет сзади за пояс. В душевой кабине Изабель Заккари опустилась на корточки. Отсыревший комбинезон плотно облепил ее тело, но сейчас всем было не до того. Над раковиной возились еще двое экспертов в точно таких же костюмах: бумажные халаты, противопылевые маски, шапочки, хирургические перчатки и бахилы…
На пороге стоял потный и растерянный Фифи, у него за спиной маячили оба горе-охранника. Выглядели они так, словно на них рухнула кровля. Мазуайе тоже только что подъехал — как оказалось, впустую.
— Злодей заморозил кровь в узких желобках, — продолжала Заккари, чуть понизив голос. Затянутыми в перчатки пальцами она изобразила, как именно все происходило. — У него получилось нечто вроде палочек, которые он разложил наверху по краю плиток.
В ванной стояла удушающая жара. В воздухе плавал неуместный аромат кедра.
— Включив душ, ты создал источник тепла, и кровь разморозилась. Около двух литров…
Потрясенный Пассан слушал ее разъяснения. Глаза жгло, словно он несколько часов подряд наблюдал за пламенем доменной печи. Враг проявил дьявольскую хитрость, превосходившую все, что ему доводилось видеть, — а повидал он всякого.
— Кровь обезьянья?
— Человеческая, — вмешался один из экспертов.
В руке он держал пробирку с грязноватой жидкостью цвета темной сливы.
— Реакция «антиген-антитело» не оставляет сомнений.
Пассан подошел поближе. Несмотря на жару, кровь продолжала сворачиваться у него на коже, словно когтями стягивая волоски. Он чувствовал, как в груди у него сжимается сердце, и вообразил, что это сгусток. Твердое образование. Косточка страха в мякоти его тела.
— Группу определил? — спросила Заккари.
Второй криминалист возился с другими пробирками. Противопылевая маска делала его похожим на средневекового воина.
Текли секунды, собираясь каплями пота.
— Ну вот, — произнес тот наконец. — Четвертая группа. Довольно редкая.
Пассан кинулся в коридор, оттолкнув Фифи и трех других полицейских.
— Ты чего? — Панк попытался его задержать.
— Такая группа у моих сыновей.
Он уже осторожно открывал дверь в комнату, невольно задерживая дыхание. В первые секунды он ничего не различал, потом его глаза привыкли к полумраку.
Сначала он подошел к кровати Синдзи. Опустившись на колено, медленно приподнял спящего ребенка. Несколько минут назад он его уже осматривал, но на этот раз тщательно изучил запястья, предплечья, постепенно поднимаясь вверх по руке.
Сердце едва не разорвалось. В сгибе локтя у ребенка остались следы от уколов. Они то появлялись, то исчезали в свете звезд, отбрасываемых ночником. Пассан скорчился, стиснул голову руками, сжав зубы, чтобы не закричать.
Он подошел к кровати Хироки. Мозг лопался от вопросов. Пассан поднял рукава сына, обнажив руки. Те же следы. Казалось, его собственное тело леденеет от ужаса. Кто приходил сюда, чтобы похитить кровь его сыновей? Когда? Как? Почему ни он, ни Наоко ничего не заметили?
