Майкл Крайтон - Экстренный случай
– Неужели? – спросил я.
– Эту тупость невозможно описать словами, – продолжал Хэммонд. – Но и Сэму вчера досталось. Он сидел в кафетерии, поедая бутерброд с цыпленком и салатом (несомненно, он долго выяснял у официанток, что такое цыпленок), и тут входит СК. Видит Сэма и спрашивает: «Чем это вы занимаетесь?» А Сэм и отвечает: «Ем бутерброд с салатом и цыпленком». – «И за каким чертом?» – говорит СК.
– Ну а Сэм что?
Хэммонд расплылся в улыбке.
– По сообщениям из надежного источника, Сэм ответил: «Не знаю, сэр», – после чего бросил свой бутерброд и вышел вон.
– Голодный?
Хэммонд расхохотался.
– Вероятно. – Он покачал головой. – Но не надо осуждать СК. Он прожил в Мемориалке лет сто, и за все это время у него ни разу не было никаких неприятностей. А теперь, когда идет охота за черепами, и его дочь…
– Охота за черепами? – переспросила Джудит.
– Да что же это такое? Или институт сплетни лежит в руинах? Обычно жены первыми узнают все новости. В Мемориалке ад кромешный. А все из-за больничной аптеки.
– Какая-то недостача? – предположил я.
– Вот именно.
– Что пропало?
– Чертова уйма ампул с морфием. Этилморфина гидрохлорид. Он в три-пять раз забористее, чем сульфат морфия.
– Когда это случилось?
– На прошлой неделе. Аптекаря чуть удар не хватил. Зелье увели в обеденный перерыв, пока он тискал какую-то медсестру.
– Чем кончились поиски? – спросил я.
– Ничем. Больницу перевернули вверх дном, но без толку.
– А прежде такое бывало?
– Кажется, да. Несколько лет назад. Но тогда сперли всего две ампулы, а на этот раз взяли по-крупному.
– Какой-нибудь фельдшер?
Хэммонд пожал плечами:
– Это мог быть кто угодно. Лично я думаю, что зелье взяли на продажу: слишком уж много унесли. И очень рисковали. Как ты думаешь, можно ли вот так запросто забрести в амбулаторное отделение Мемориалки и спокойно вынести под мышкой коробку, набитую склянками с морфием?
– Нет, думаю, что нельзя.
– Чертовски дерзкий малый.
– И куда ему столько?
– Вот именно. Поэтому я и думаю, что морфий взяли на продажу. Это было тщательно подготовленное похищение.
– Значит, кто-то со стороны?
– Ну, наконец-то! Это самый интересный вопрос. В больнице считают, что дельце провернул один из работников.
– А улики?
– Ни единой.
Мы поднялись на крыльцо дома.
– Это очень, очень интересно, Нортон.
– Да уж надо думать.
– У вас там кто-нибудь сидит на игле?
– Из персонала? Нет. Говорят, одна девчонка из кардиологии ширялась амфитамином, но с год назад бросила. Тем не менее ее взяли в оборот. Раздели, искали следы уколов. Ничего не нашли.
– А как насчет…
– Врачей?
Я кивнул. Врачи и наркомания – запретная тема. Не секрет, что среди нашего брата есть любители зелья. Как не секрет и то, что врачи довольно часто кончают самоубийством. Психиатры, например. Самоубийц среди них в десять раз больше, чем среди людей, не связанных с медициной. В пропорции, разумеется. Гораздо менее известен классический синдром врача-отца, когда сын наркоман, а отец снабжает его зельем. И оба довольны. Но говорить о таких вещах не принято.
– Насколько мне известно, врачи ни при чем, – ответил Нортон.
– Никто не увольнялся? Может, медсестра или секретарша?
Хэммонд усмехнулся.
– Что-то ты больно суетишься.
Я пожал плечами.
– Думаешь, тут есть связь с гибелью девушки?
– Не знаю.
– Вряд ли это звенья одной цепи, – сказал Хэммонд. – Но мысль интересная.
– Да.
– Чисто теоретически.
– Разумеется.
– Я позвоню тебе, если что-нибудь выясню, – пообещал он.
– Да уж, будь добр, – пробормотал я.
Мы подошли к двери. Из дома доносились звуки, сопутствующие любой веселой вечеринке – звон бокалов, смех и гвалт.
– Желаю успеха в битве, – сказал Хэммонд. – Надеюсь, ты победишь.
– Я тоже надеюсь.
– Так и будет. Только не бери пленных.
Я улыбнулся.
– Это противоречит Женевской конвенции.
– Ничего. Война-то совсем крошечная.
***
Хозяином вечеринки был Джордж Моррис, старший стажер терапевтического отделения Линкольновской больницы. Он уже заканчивал стажировку и готовился открыть частную практику, так что сегодня Моррис, можно сказать, устраивал себе «отходную».
И устраивал очень славно. Он сумел создать ненавязчивый уют, который, надо полагать, едва ли был ему по карману. Мне вспомнились банкеты промышленников, запускавших в производство новые изделия. В каком-то смысле именно это и делал сейчас Моррис.
Двадцативосьмилетний Джордж был женат, растил двоих детей и сидел по уши в долгах. Впрочем, любой врач в его положении задолжал бы не меньше. Ему предстояло выбиваться в люди, а для этого нужны пациенты. Коллеги-поставщики. Консультации. Иными словами, он нуждался в добром отношении уважаемых местных врачей – вот почему созвал в гости две сотни эскулапов и начинил их лучшими бутербродами, какие только нашлись в ближайшем ресторане, да еще нагрузил под завязку самой дорогой выпивкой.
Я был польщен приглашением на это сборище. Что проку Моррису в патологоанатоме? Мы возимся с трупами, а трупы не надо направлять к узким специалистам. Джордж позвал Джудит и меня, потому что считал нас своими друзьями. По-моему, на этой вечеринке мы были его единственными приятелями.
Я оглядел комнату. Здесь собрались заведующие отделениями почти всех крупных больниц Бостона. И стажеры с супругами. Женщины сбились в кучку в уголке и болтали о детях. Врачи тоже держались вместе, в зависимости от специальности и места работы. Забавно было наблюдать такое четкое профессиональное размежевание.
В одном углу Эмери доказывал преимущества малых доз йода-131 при гипертериозе; в другом Джонстон рассуждал о печеночном давлении; в третьем Льюистон, по своему обыкновению, бормотал о бесчеловечности электрошоковой терапии при лечении депрессий. Из девичьего уголка то и дело долетали словечки типа «прививка» или «ветрянка».
Джудит стояла рядом со мной. В голубом платье с открытой спиной она выглядела совсем юной. Джудит сноровисто заправлялась шотландским виски (она любила пить залпом) и, кажется, готовилась примкнуть к компании докторш.
– Иногда мне хочется, чтобы они говорили о политике, – сказала она. – О чем угодно, только не о медицине.
Я улыбнулся, вспомнив изречение Арта о том, что врачи «бесполитичны». Он имел в виду, что они политически безграмотны. Арт говорил, что врачи не только не имеют четких политических убеждений, но и не способны их иметь.
«У них, как у военных, – сказал он однажды. – Политические пристрастия – признак непрофессионализма». Арт, по своему обыкновению, преувеличивал, но доля истины в его словах была.
Я думаю, что Арт любит сгустить краски, ему нравится злить, шокировать, поддразнивать. Такой уж он человек. Но, по-моему, его как магнитом тянет к той тоненькой линии, которая отделяет истинное от ложного, правду от преувеличения. Поэтому он все время роняет какие-то замечания, а потом наблюдает, кто и как реагирует на них. Особенно если он в подпитии.
Арт – единственный знакомый мне врач, который напивается допьяна. Все остальные поглощают чудовищные количества спиртного, но оно не оказывает на них никакого видимого действия. На какое-то время они становятся не в меру болтливыми, потом начинают клевать носом, и все. Но Арт бывает по-настоящему пьян. И в этом состоянии ведет себя особенно задиристо и безобразно.
Я этого никогда не понимал. Одно время мне казалось, что Арт страдает патологической интоксикацией, но потом я понял: это просто распущенность, желание пойти вразнос и не следить за собой, как другие. Возможно, это ему необходимо, и он не в силах ничего с собой поделать. А может быть, Арту просто нужен какой-то предлог, чтобы выпустить пар.
Уверен, что Арт недолюбливает людей своей профессии. Этим отличаются многие врачи, хотя и по разным причинам. Джонс не любит своих, потому что одержим научными исследованиями и зарабатывает меньше, чем тратит; Эндрюс – потому что за страсть к урологии ему пришлось заплатить счастьем и радостями семейной жизни; Тезлер – потому что он дерматолог и считает своих пациентов мнительными, а вовсе не больными. Поговорив с любым из этих людей, вы рано или поздно почувствуете их неприязнь ко всем остальным медикам. Но Арт – случай особый. Он ненавидит медицину как таковую.
Наверное, люди, презирающие и себя, и своих коллег, найдутся в любой профессии. Но Арт – своего рода экстремист. Можно подумать, что он избрал поприще врача нарочно, чтобы досадить самому себе, превратить себя в унылого и озлобленного нытика.
Иногда мне кажется, что он делает аборты с единственной целью – разозлить своих коллег. Возможно, я несправедлив к нему, но как знать… В трезвом виде Арт рассуждает вполне разумно и приводит веские доводы в пользу легализации абортов. Но, когда он пьян, в нем говорят чувства. Главным образом самодовольство.