Тодд Лерой - Жаклин Врана
– Ничего, я просто хотела узнать как у тебя дела, только и всего.
– Тогда ладно.
– Так как?
– Что как?
– У тебя дела.
– Ну, – растерялась Жаклин. – Это вопрос метафорический или обязывает к ответу?
– Второе. Я хочу услышать от тебя хоть какую-нибудь реплику.
– Тогда нормально. Теперь все?
– Не хочешь поинтересоваться, как дела у меня? Так, хотя бы вежливости ради.
– Этот вопрос несет в себе негатив.
– Джерри меня бросил, – дрогнул ее голос. – Он мне изменил.
– О, – коротко отреагировала она. – Досадно.
– Сначала я нашла номер в записной книжке, затем позвонила на него. Ответила женщина и представилась его коллегой. На первое время это меня грело, но затем я вскрыла его переписку и… Там были такие гадости, даже передать сложно.
– Гадости? – нахмурилась Жаклин. – Касаемо половых сношений либо в прямом смысле? Это синоним или слово с ярко выраженной окраской? Эвфемизмом это назвать сложно.
– Первое, – остановила устный поток сестры София. – В общем, я от него ушла.
– Это должно быть по настоящему сильным для тебя ударом, ведь по сравнению с другими связями эта продлилась довольно долго. Пять месяцев для тебя действительно большой срок, если учитывать, что четыре предыдущих больше месяца не сохранялись.
– Мы говорим не о замороженных стейках, Жак! Я видела его своим супругом, отцом моих детей.
Ее слова прерывал стук клюва о балконное стекло. Жаклин положила трубку, чтобы приоткрыть окно, а когда вернулась, поняла, что существенных изменений не произошло.
– … с этой шлюхой! Прямо в моей кровати. А он казался мне таким порядочным. Я думала, он меня уважает. Ведь он почти на руках меня носил.
Жаклин поставила телефон на громкую связь и отправилась на кухню за новой порцией кофе. Гнев Софи прорывался сквозь бурление воды отрывками.
– Это ведь… меня первый… я его даже… он мне совсем не нра… он убедил меня… я пове… он обещал, что… ведь в нем ничего… он мало зара… не красавец… и не такой уж умный… все, что он мне обе… это уважение и преданность… мне больше … и этого теперь … как только я в него…
На последней фразе Жаклин взяла трубку, положила на плечо и зажала ухом.
– Ты ничего не хочешь добавить? – срывался голос девушки. – Утешить меня, например? У меня сердце разбито, и ты единственный родной мне человек. Теперь единственный.
– Как же мать?
– Не мать, а мамочка, – строго исправила сестру Софи. – Она в тысячах от нас километрах. Территориально ты ближе.
– Но если я не ошибаюсь, на телефонные разговоры пространственные ограничения особо не влияют.
– Конечно, ошибаешься! Мне бы хотелось, чтобы ты была рядом. То есть я и так тебя чувствую, но если ты положишь руку мне на плечо, это по-настоящему меня обяжет. Или хотя бы сделаешь вид, что тебе не все равно. Ведь тебе все равно? И не притворяйся, что…
Жаклин размешивала кофе пластмассовой ложкой. Она не умела притворяться, и сестра прекрасно это знала. Заиграла более привычная ее слуху музыка – монофония мобильного.
– Мне нужно идти, – прервала поток сестры она. – Если есть что-нибудь информативное, можешь позвонить через три минуты. Разговор с коллегами в среднем длиться именно столько. Так что?
– Что? – было слышно, как хмурится Софи.
– Уже, – бросила взгляд на часы она, – восемь с половиной минуты я слышу одну новость в разных вариациях. Если есть что-то…
– Жак, меня предали! Я не смогу справиться одна! Что если я покончу с собой? Что если через день тебе придется рассматривать мое дело? Вынимать мое тело из петли?
– Судя по тону это крупное преувеличение. К тому же люди склонные к суициду в действительности о планах сообщают лишь в пяти процентах. Не думаю, что ты в них входишь.
Софи замолчала, и Жаклин поспешила вернуть трубку рычагу, прежде чем та опомнится.
На экране мобильного высвечивалось имя старшего следователя Уве Ингмана. О расследовании он узнавал первым после секретаря отдела, а уже затем сообщал девушке. В свою очередь она созывала команду, чтобы отправится на место преступления немедленно. Ей доверяли не только по причине профессионализма и даже какого-то педантичного перфекционизма, но потому что кроме работы у нее ничего не было. Она не пыталась придумать отговорки связанные со здоровьем члена семьи либо торжества у родственников. Она не отмечала праздников, а поэтому могла появиться на месте преступления даже в Рождество. Ей некого было оставлять, и она могла отправиться в любой уголок Европы. Более того у нее были минимальные потребности, минимальные требования. Она довольствовалась любыми условиями, предложенными страной – заказчиком. Своя полиция есть в каждом государстве, но не в каждой находились те, кто умел работать круглосуточно, без пищи и сна. Она не числилась полицейским, потому что не имела образования. В конторе ей присудили звание старшего детектива, но неформально, и никакая бумага этого не подтверждала. Ее могли уволить в любую минуту.
И в то же время не могли. Таких ценных сотрудников как она упускать никто не хотел. И, несмотря на то, что она не значилась никем, ей платили. Не больше и не меньше, чем остальным. Хотя работала она страстно. Иногда слишком. И не позволяла себе халтуры и малейшей лени. Жаклин не давала себе спуску и бурлила неисчерпаемым терпением и настойчивостью. Она просто не умела оставлять дело на полпути, бросить за неимением улик. Она вгрызалась в него, порой пренебрегая тактичностью. Когда требовалось сообщить членам семьи о смерти родственника, пользовались только ее услугами. Она не реагировала на чужие слезы и боль, не умела их прочувствовать и выразить соболезнование.
– Жак, у нас тело, – лаконично сообщил он.
– Спасибо.
– За что? – удивился мужчина.
– За лаконичность.
– Сотню раз тебе говорил, не благодарить за это.
– Хорошо, – покорно согласилась Жаклин.
– Местоположение на твоем навигаторе.
– Спасибо.
– За что теперь? – вздохнул он.
– За оперативность.
– Успел сбросить, пока ты поднимала трубку. Так долго я до тебя еще не дозванивался. Даже во время погонь ты обычно отвечаешь со второго гудка.
– Здесь другое. Еще хуже.
– Верю на слово. В общем, покидай свой жирный район в центре и отправляйся на север. Там, где не так много людей и демократичные цены.
– Я живу не в таком уж и центре. Какой район? – спросила у гудков она и потянулась за ключами от машины, матово черным Шевроле Тахо с мощной решеткой на бампере.
Автомобиль принадлежал участку, причем всему отделу, но находилась в ее широком пользовании вот уже семь лет с момента получения прав, а вернее их покупке. Никто другой на него не претендовал. На нем она исколесила сотни тысяч километров по всей Швеции, большей части Скандинавии, внушительному списку городов Европы. Но только те, что прилегали к Швеции. Длительные поездки ее не напрягали, но изнашивали двигатель. Когда требовалось пересечь несколько границ подряд, она не рисковала и прибегала к услугам авиалиний.
Птица услышала звон ключей и громко каркнула.
– Путь неблизкий. Не уверена, что тебе придется по вкусу, – потрепала его за перья Жаклин. – Лучше отдохни здесь. Если хочешь, включу телевизор.
– Глупости! Реклама! – забил крыльями Ванко. – Сам умею.
– Если не ошибаюсь, тебе нравилась какая-то передача. Что-то связанное с кухней. Может, скоро что-нибудь и для меня приготовишь.
– Черта с два, – гаркнула птица.
– Кстати, вот что я тебе еще не показала.
Она полезла в потрепанную сумку и вынула шар усыпанный бисером и блестками.
– Думала, тебе понравится. Купила на площади Сергельс-торг. Зная, что ты любишь все дорогое и качественное, взяла самый из них именно такой.
Жаклин не имела понятия о хорошем вкусе, поэтому в торговых центрах собирала в корзину первое, что попадалось на глаза. Если была необходима сумка – хватала первое, что ее напоминало, если чувствовала потребность в рыбе – первое, на чем она изображалась. И только кофе или книги она могла выбирать часами. Стоять у полок и принюхиваться к запаху свежих зерен или свежеотпечатанной бумаги. Не менее скрупулезно подбирала она и чашки. Ей было не все равно из чего пить энергетик. Воды она употребляла не так много.
Чтобы усилить эффект на птицу, Жаклин включила настольную лампу. Ванко успокоился и замер, наблюдая за игрой блесток. Да и сама девушка не заметила, как им увлеклась. Эстетика не сильно ее привлекала, и все же разноцветный перелив разбудил в ней тоску. Она думала о том, как редко замирает вот так напротив обыкновенного предмета, элементарного и не требующего размышлений. Когда снег растает, она будет вынуждена от него избавиться, люди перестанут быть такими же добрыми и открытыми как за неделю и в ночь Нового года. Они сами определили, когда приходит время дарить добро, а когда превращаться в зверей. Сами установили неопределенный и нечеткий срок радости в триста с лишним дней и так же сами отменили его. От этого Жаклин хотелось праздновать еще меньше.
