Марек Краевский - Призраки Бреслау
– В чем? – изумился Виллибальд. Его поразил дружелюбный тон Эберхарда. Обычно в ответ на упреки насчет пьянки и нежелания жениться сын только злился.
– Я хотя бы ночью сплю спокойно. – Закурив, Эберхард осматривал стол, словно пересчитывая предметы, которые собирался уложить в портфель: термос, бутерброды с салом, кисет с табаком и клеенчатую папку с рапортами. – Я же вам тысячу раз говорил: если я ложусь трезвый, мне снятся кошмары, я просыпаюсь и больше не могу заснуть. Уж лучше похмелье, чем кошмары!
– Знаешь, какое самое лучшее снотворное? Ромашка с теплым молоком. – Отец принялся машинально застилать постель сына, разгладил одеяло и вдруг оторвался от своего занятия. – Тебе на трезвую голову всегда снятся кошмары?
– Не всегда, – ухмыльнулся Эберхард, закрывая портфель на стальные застежки. – Иногда мне снится сестра милосердия из Кенигсберга. Рыжая и очень хорошенькая.
– Разве ты бывал в Кенигсберге? Ты мне никогда не рассказывал. – Отец подал сыну пиджак, и тот сунул в рукава свои мускулистые руки.
– Во время войны. – Эберхард положил в карман часы и принялся обмахиваться шляпой. – Тут и рассказывать не о чем. До свидания, отец. – И Мок-младший двинулся в сторону люка.
За спиной раздавалось ворчание старика:
– Не пил бы ты столько. Только ромашку с теплым молоком. Ромашку с теплым молоком…
Ромашку перед сном Моку уже давали – в Кенигсбергском госпитале Милосердия Господня, куда он попал с переломанными костями и пробитыми легкими. Его начищенные до блеска сапоги со шпорами вызвали у рыжей сестры милосердия неподдельное восхищение. Красавица поила его ромашкой с ложечки и обращалась к нему «герр офицер», не подозревая, что шпоры имелись у каждого разведчика из артиллерийского полка. Дважды раненному ефрейтору Моку было стыдно признаться, что он не прослушал курса и не сдал экзамен на офицера, а на войну попал по мобилизации. Он даже боялся спросить сестру, как ее зовут, – ведь из-за слабости Эберхард головы не мог повернуть, чтобы проводить рыжеволосую взглядом, лишь глазами ворочал. И что он видел? Только неоготические своды госпиталя. Ни соседи по палате, ни санитар Корнелиус Рютгард, которому Мок был обязан жизнью, не попадали в поле зрения. Да и рыжеволосую ефрейтор больше не встречал. Значительно позже, когда сломанные кости срослись и Эберхард мог передвигаться на костылях, он попробовал разыскать сестру. Мок уже знал, что, судя по характеру повреждений, он наверняка свалился с большой высоты, а санитар Рютгард, который некогда был врачом в Камеруне, по пути на работу обнаружил его лежащим без сознания на Литовском Валу, немедленно перенес в госпиталь и лично перебинтовал переломанные ребра. Ковыляя на своих костылях по каменным плитам госпиталя, Мок приставал к персоналу с расспросами. Сестры прямо-таки из себя выходили, когда выздоравливающий в сотый раз останавливал их и, стараясь поглубже вдохнуть запах их тел, принимался описывать внешность рыжей красавицы. Санитары и солдаты из обслуживающего персонала только пальцем по лбу стучали, стоило Моку заговорить про отвар ромашки. Наконец доктор Рютгард, разжалованный в санитары, втолковал пациенту, что сестра милосердия, скорее всего, не более чем плод его воображения. Ефрейтор Мок попал в госпиталь в таком состоянии, что галлюцинациям удивляться не приходилось. И дело тут было не в падении с большой высоты. Дело было в количестве выпитого.
«Ромашка с теплым молоком. А то пьет и мучается потом. И поделом», – доносился сверху голос отца, пока Эберхард Мок спускался по лестнице в бывшую мясную лавку дяди Эдуарда. Кому, как не Виллибальду, знать, чем лечить сыновние недуги!
Кто-то громко постучал в окно. Снова этот болван Доше со своей поганой собакой, подумал Мок. И опять барбос нагадит на чистую лестницу, а Доше и отец будут день-деньской резаться в шахматы.
Яичница с луком комом стояла у Мока в горле. «Ромашка с теплым молоком. А он все пьет и пьет». Эберхард развернулся и сделал несколько шагов вверх по лестнице. Его голова показалась из люка. Окно опять задребезжало. Отец прыгал на одной ноге, с другой свисал заштопанный носок.
– Отец, как вы не поймете, – рявкнул Мок-младший, – что ромашка с молоком ни хрена мне не помогут?! Засыпаю-то я легко. Только потом снится всякая дрянь!
Виллибальд недоумевающе глядел на сына, который поднялся еще на несколько ступенек. Сжатые кулаки. Похмелье волнами приливает к голове. Ромашка, черт, с молоком… Отец побледнел и счел за благо промолчать.
– А вашему засратому шахматисту передайте, чтобы не приходил с собакой и не колотил так в окно. Иначе пожалеет.
Не глядя на отца, Мок-младший пересек комнату, встал у таза на колени и вылил на голову несколько черпаков воды. Сквозь шум в ушах он услышал голос Виллибальда:
– Это не Доше стучит палкой в окно, это кто-то за тобой.
Эберхард развернулся к старику и быстрым движением натянул ему носок на ногу.
Бреслау, понедельник, 1 сентября 1919 года, восемь утра
В отдел III-б (комиссия нравов) Курта Смолора перевели недавно. Непосредственным начальником Смолора стал Мок. До этого Курт патрулировал улицы Кляйнбурга – занятие на первый взгляд довольно-таки бессмысленное. У этого застроенного виллами живописного района с преступностью было столько же общего, сколько у участкового Смолора с поэзией. Тем не менее осенью 1918 года именно там Курт наткнулся на двух опаснейших преступников, которых разыскивала полиция всей Европы. В этот счастливый для него день ассистент уголовной полиции Эберхард Мок нагрянул с плановой проверкой в шикарный публичный дом на Акациеналлее. У Мока давно уже вошло в обычай совмещать приятное с полезным. Проверив приходные гроссбухи и медицинские книжки и расспросив «мадам» насчет клиентов поэксцентричнее, Эберхард не прочь был пообщаться со своей любимой дамой. Однако оказалось, что дама (и две другие труженицы) заняты с двумя – тут бандерша вздохнула – очень богатыми джентльменами.
Сочетание двое-на-трое заинтересовало Мока, и он заглянул через потайное окошко в «розовую» комнату. Увиденное повергло его в крайнее возбуждение. Мок кинулся на улицу за помощью и сразу же наткнулся на рыжего унтер-вахмистра, который держал за воротник какого-то юного хулигана, стрелявшего из рогатки по проезжающим экипажам. Сабля рыжего грозно позвякивала. Хулиган отделался подзатыльником, благо нашлись дела поважнее. Унтер-вахмистр Смолор с ассистентом Моком ворвались в «розовую» комнату заведения мадам Бляшке и, хлопая глазами при виде небывалого хитросплетения тел, задержали двух типов, с которых и начались в Европе вымогательства и рэкет. Звали их Курт Вирт и Ганс Цупица.
В тот день в жизни главных героев этих ярких событий многое изменилось. Теперь они были накрепко связаны друг с другом. Вирт стал секретным агентом Мока, а полицейский, со своей стороны, обязался смотреть сквозь пальцы на дань, которой Вирт обкладывал контрабандистов, сплавляющих вниз по Одеру австрийское оружие, турецкий кофе и табак. Мок сделался богатым и влиятельным в преступном мире человеком, а Смолор из участковых перешел на работу в полицайпрезидиум и заимел, как и прочие действующие лица, солидный долларовый счет. А как же. Свобода дорого стоит, вот и пришлось преступничкам раскошелиться. Мок быстро оценил достоинства Смолора как сотрудника. Не последним из них было умение держать язык за зубами.
Даже сейчас, в моторной лодке речной полиции, Смолор помалкивал. Правил лодкой боцман в мундире своего ведомства. Река Оле разлилась, путь их пролегал меж редких деревьев и полузатопленных полей. Наконец моторка уткнулась во временную пристань близ мощеной дороги.
– Нойхаус! – крикнул боцман, помогая Смолору и Моку выбраться на берег.
На дороге их уже ждал экипаж. Мок узнал извозчика – его услугами часто пользовалась полиция. Пожав извозчику руку, Эберхард с размаху бросился на сиденье – колымага заколыхалась. Смолор расположился на козлах. Экипаж тронулся в путь. Мок, стараясь забыть о терзавшей его жажде, внимательно глядел на хозяйственные постройки Нойхауса. С фольварка Швентниг, расположенного в двух километрах, доносилось мычание скотины. В наполненном солнечным светом воздухе чувствовалась сырость – Одер был рядом. Вскоре они очутились возле Настоятельского шлюза. По плотине шлюза полицейские перешли на Настоятельский остров и наконец оказались у цели их утренней прогулки по Одеру и его притоку Оле. Колючий терновник. Поверх бьющего из-под плотины потока воды толпа зевак из Бишофсвальде старается разглядеть, что это там такое полиция обнаружила на острове, на котором еще вчера местное население устраивало пивные пикники. Три жандарма с саблями, в киверах с голубой звездой преграждают толпе путь. На груди у них сверкают бляхи с надписью «Участок жандармерии Своиц».
