Алексей Яковлев - «Прощание славянки»
Они подошли к спуску, заглянули в темноту:
— Пусто, — сказал один. — Никого.
— Никуда он не мог уйти,— успокоил другой.— Спускайся. Я сверху подстрахую.
По ступеням застучали осторожные шаги. Задыхаясь, я огляделся. Катер был привязан к чугунному кольцу набережной новеньким белым тросом. Я взялся за трос и оттянул катер от спуска до отказа. Теперь корму со спуска не увидишь.
Бандит остановился за углом в каком-то метре от меня.
Я лихорадочно стал отвязывать катер от чугунного кольца причала. Но кто-то взял меня за плечо. Я оглянулся. На меня немигающими желтыми глазами внимательно смотрело бледное, как луна, лицо в морской фуражке. Я вздрогнул.
— Ну? — хрипло спросил киллер, что остался на набережной.
— Пусто, — раздраженно ответил голос совсем рядом от меня.
— Утопился он, что ли, с испугу? — верхний начал спускаться к реке.
Мы с бледнолицым капитаном молча смотрели друг на друга. Наконец он подмигнул мне обоими глазами сразу и спросил шепотом:
— Покатаемся?
Я быстро кивнул.
Капитан наклонился к моему уху:
— Сколько дашь?
— Сколько попросишь, — ответил я ему одними губами.
Бледнолицый опять моргнул обоими глазами и дернул новенький трос. Морской узел развязался зараз. Катер кормой тихо шлепнулся о гранит набережной.
— Здесь! Он на катере! — заорал бандит, высовываясь из-за угла.
— Стреляй! — орал верхний, время каблуками по ступеням.
Бледнолицый капитан с ходу врубил обороты. Катер присел и прыгнул, ревя, на середину реки, окатив низкий спуск волной. Выстрела я опять не услышал. Прямо передо мной в белой стене рубки на глазах появилась черная дырочка.
— Ёк макарёк, — вскрикнул капитан и дал полный газ.
2
Спаситель
Я никогда в жизни не катался на катерах по нашим гранитным речкам. Я считал это уделом приезжих провинциалов, иностранцев и пьяных гуляк. Я даже представить себе не мог, какое это колоссальное наслаждение! Катер несся к Фонтанке, как торпедоносец в атаку, и узкий гранитный коридор набережной и резкие изгибы реки добавляли веселого ужаса. Только теперь я понял, почему так дико орут туристы на ночной Мойке в июне.
Город высоко над тобой. Ты как на дне колодца. Стены домов по разным берегам будто склоняются друг к другу. Чуть не падают на тебя. В узком просвете неба между домами прыгает в облаках луна. Ну, просто райское наслаждение!
Город, небо, весь мир — там наверху. А ты несешься по глади Стикса, как называли древние реку мертвых. Высоко над головой почти срослись кроны деревьев. Справа — Михайловский сад, слева — бульвар Марсова поля. Черная пауза Садового моста, короткая, как склейка на кинопленке. И новый кадр — справа острая игла Михайловского замка насквозь пронзает зеленую луну.
Адское наслаждение!
Наш белоснежный катер вылетел на Фонтанку у Пантелеймоновского моста. Развернулся, заглушил двигатель, закачался на поднятой им же самим волне. Всю эту безумную гонку капитан стоял спиной ко мне у маленького штурвальчика и только тут оглянулся, снял фуражку и вытер лоб короткой рукой.
— Ёк макарёк! Еле ушли от погони.
— От погони? — засмеялся я. — На чем бы они за нами гнались?
— На джипе. Они только у Марсова поля от нас отстали. Там рельсы трамвайные в колдобинах. Даже на джипе их с ходу не взять.
Я никакой погони не видел, но поверил бледнолицему на слово. Тот потрогал корявым пальцем дырочку от пули в рубке, покачал круглой башкой. Сел на банку рядом со мной и уставился на меня, не мигая.
— Давай рассчитываться.
Я опять вздрогнул, как в тот раз, когда впервые увидел моего спасителя. Он оказался небольшим, крепко сбитым человеком средних лет. И широкое лицо его казалось бледным, потому что он был рыж. Короткий рыжий ежик под мелкой фуражкой и на щеках пушистые рыжие бакенбарды. И ресницы немигающих глаз тоже были рыжие.
— Не бзди,— успокоил он меня. — Здесь они нас не достанут. Мы в Неву можем уйти, а оттуда хоть в Финляндию… Давай. Оплати катание.
Он это назвал «катанием». Я полез в свой «прикид» за бумажником. Наличных оказалось прилично. Две бумажки по пятьдесят и несколько десяток. Мой спаситель взял своей пухлой рукой деньги и развернул их веером перед моим носом. На тыльной стороне пухлой ладони заходило за горизонт татуированное солнце. А над солнцем печатными буквами синела надпись: «В ЖИЗНЕ» и на фалангах пальцев по букве «Л.Е.Н.Я».
«В жизне (так и было наколото) Леня» — сложил я в уме загадочную надпись и задумался: «Если в жизни он Леня, то, во-первых, где он еще бывает, кроме этой жизни? И, во-вторых, кто же он там, и, наконец, где он настоящий?»
Бледнолицый шлепнул меня купюрами по носу:
— Это все?
В ответ я вывернул наизнанку бумажник.
Спаситель мой очень обиделся.
— Почему ты так дешево ценишь свою жизнь?
— Просто у меня с собой больше нет, — оправдался я, — А что, разве мало? На ящик пива хватит…
— Да не в этом дело, — махнул рукой спаситель. — Почему ты в принципе себя так низко ценишь? Как ящик пива! Почему?
Я задумался:
— Ну, а ты меня во сколько оцениваешь?
Спаситель внимательно оглядел мой мокрый костюм от Версаче.
— Я тебя очень высоко оцениваю.
— Спасибо,— скромно поблагодарил я.— Нельзя ли конкретней?
Спаситель поднял немигающие глаза к зеленой луне над Михайловским замком, задумчиво пожевал губами и сказал:
— Конкретно — лимон.
Я уточнил осторожно:
— Старых или новых?
Он посмотрел на меня как на идиота:
— Зеленых.
Я понял, с кем имею дело, и улыбнулся ему очень доброжелательной улыбкой.
— Хорошие у тебя шутки, капитан.
— Какие шутки? — немигающие глаза глядели на меня с вызовом. — Ты сам при уговоре сказал: «Сколько попросишь!» Сказал или нет?
Я кивнул.
— Ты сам попросил меня оценить твою жизнь. Так или нет?
Я опять кивнул.
— Вот я ее и оценил. Лимон зеленых! Гони! — и он протянул мне пухленькую ладонь.
Я улыбнулся ему еще доброжелательней.
— Ты у меня можешь попросить и зеленую луну с неба. Только разве я смогу ее тебе дать?
Спаситель с сожалением посмотрел на луну, а потом обиженно на меня. Я начал оправдываться, сбиваясь:
— Ты спас мне жизнь… Я тебе благодарен. Безумно благодарен… Проси сколько хочешь. Но конкретно. В пределах разумного… Я согласен заплатить… Сколько в моих силах. Пожалуйста…
Спаситель хитро почесал рыжую бакенбарду:
— А ты сам-то знаешь свои силы? Ты уже оценил себя в ящик пива…
Если бы я знал, сколько раз еще мне придется вспоминать эти мудрые слова моего спасителя. Но тут я просто шлепнул его по круглому колену:
— Поехали ко мне. Хлопнем по рюмке и вместе решим, что в моих силах…
Он меня оборвал сурово:
— Нельзя. Я на работе. Через час начнется самый пик.
Я знал, что действительно где-то между двенадцатью и часом ночи на июньской Мойке воцаряется недолгая тишина. А потом ее берега снова огласятся ревом моторов и пьяными криками. Я мгновенно взвесил свои скудные накопления, хранящиеся под корешком любимой книги о некоронованном короле Африки Сесиле Родсе.
— Поехали ко мне. Я оплачу тебе всю эту ночь.
Спаситель улыбнулся одними губами — крупные желтые глаза глядели строго и серьезно:
— К тебе нельзя. Они тебя теперь не оставят.
— Ты-то откуда знаешь?
— Знакомая бригада. Ты у них первый прокол.
Я опешил.
— Ты их знаешь?
— Ну.
— И у спуска… У спуска ты не случайно катер поставил?
— Ну. Я ихний черный джип сразу узнал.
Я смотрел на спасителя с ужасом. Он меня успокаивал.
— У них своя работа, у меня своя…
— Как это?
— Они убивают, а я спасаю.
Зеленая луна прочно сидела на шпиле Михайловского замка, а за Петропавловским шпилем еще гасло зеленое солнце. Все походило на дикий бред. Бледнолицый Спаситель смотрел на меня сочувственно.
— Зачем ты спасаешь? — спросил я у него.
— Голый расчет, — ответил он загадочно.
— Объясни.
И он не торопясь объяснил.
— За то, что они убивают, им платят хорошие бабки. Так?
Я кивнул.
— А если я спасу недострелянного, он мне заплатит покруче. Так?
Я засмеялся.
— И многих ты уже спас?
Спаситель улыбнулся одними губами.
— Ты их первый прокол. Ты мой единственный шанс. И я его не упущу.
От этих его слов у меня мурашки забегали по позвоночнику. И я впервые назвал его «по жизне».
— Леня, что ты от меня хочешь?
Он удивился моей непонятливости.
— Как тебя зовут?
— По жизни? — уточнил я.
— Ну. Мы же здесь пока.
Я сказал обреченно:
— По жизни меня зовут Слава.
Леня подмигнул мне желтыми глазами:
— Покатаешься еще, Славик!
— Зачем? — спросил я тоскливо.
Он мне объяснил очень доходчиво:
— Должен же я узнать — сколько в твоих силах? Сам ты мне никогда не признаешься откровенно. Потому что не знаешь себе цену. А я возьму с тебя ровно столько, сколько ты стоишь!
