Алексей Яковлев - «Прощание славянки»
И я сказал:
— Шеф, что я вам плохого сделал? Я не хочу в отпуск.
— Так надо, Пимен, — нахмурился шеф, — Уезжай куда-нибудь подальше к родственникам, где тебя никто не найдет. В какую-нибудь глухую деревню, где «под окном кудрявую рябину отец свалил по пьянке на дрова».
— У меня нет родственников в деревне.
— За границу уезжай.
— И за границей у меня нет родственников. Меня нигде никто не ждет.
И тут его осенило:
— В Африку вали!
— Что мне там делать? — изумился я.
— Это же мечта твоего детства! — засмеялся шеф. — Помнишь, мне рассказывал? Я дарю тебе твою мечту!
И он прямо из моего кабинета заказал по «трубе» на мое имя в авиакассе билет в Африку.
Шеф оторвался от трубки озадаченный:
— Они говорят, Африка большая. Называй какой-нибудь город. Я там городов не знаю.
Я вспомнил знакомый по картинкам белоснежный город в пальмах и баобабах и назвал Найроби.
Шеф выключил «трубу».
— Полетишь прямым рейсом. Вылет завтра утром. В девять сорок.
— А виза? — я хотел опустить его на землю.
— А виза через час будет, — сиял глазами шеф,— давай свой паспорт.
Я достал из сейфа и передал Адику свой загранпаспорт, по которому еще никуда не выезжал.
Адик отправил своего шофера-телохранителя и лучшего друга в какое-то частное турагентство и достал из моего холодильника бутылку американской водки «Белый орел».
Я залюбовался своим шефом. Он мне напоминал молодых, неудержимых, несгибаемых комиссаров Гражданской войны. Только вместо красных галифе, кожаной куртки и лохматой белой папахи мой шеф был одет в «жлобский прикид», как он выражался. (То есть в просторный костюм от Версаче, дополненный шелковым итальянским галстуком.) Он разлил крепкую водку по хрустальным бокалам.
— Эти жлобы-янки хотят споить нас, как споили своих индейцев. Хрен им в грызло. Они еще узнают наше крутое похмелье! Выпьем, Пимен, на дорожку! За Африку!
Через час шофер-телохранитель и его лучший друг, по прозвищу Мангуст, привез мне голубой красивый авиабилет и что-то прошептал на ухо шефу.
— Ботва! — рявкнул шеф.— Завтра к девяти утра привезешь его паспорт с визой в Пулково два!
— Есть, — по-борцовски кивнул Мангуст, бывший спецназовец, и испарился.
А мы еще пили за Африку и пели, обнявшись: «А-ах, в Африке горы вот такой вышины-ы…»
Когда литровая бутылка опустела, шеф ладонью ополоснул свое мужественное лицо:
— Хорошенького понемножку. На сегодня все.
Он опять обнял меня и загрустил. Мне впервые стало его жалко. Впервые за пять лет мне захотелось спросить, чем же все-таки занимается наша таинственная фирма, но я не успел. Шеф взял меня своей крепкой рукой за затылок, долго смотрел мне в глаза и сказал с трудом:
— Жалко…
— Чего вам жалко, шеф? — не понял я.
— Кончай, — поморщился шеф, — зови меня Адик.
— Чего вам жаль, Адик?
— Жалко, что так и не успел с тобой подружиться, Славик.
У меня защекотало в носу. Шеф впервые назвал меня по имени.
— Ботва,— хлопнул он меня по плечу,— Скоро увидимся. Ты там в Африке не затеряйся, Славик. Ты мне здесь нужен. Очень. Я такую байду задумал раскрутить… Туши лампаду…
Он полез во внутренний карман своего «жлобского прикида» и достал веер пластиковых кредитных карточек «VISA», выбрал одну, посмотрел ее зачем-то на свет и протянул мне.
— Тут десять тонн баков. Думаю, на месячишко тебе хватит?
Я отстранил его руку:
— Спасибо, шеф… Не надо, Адик.
Шеф обиделся:
— Ты чо? Я не извращенец — я на бедность не подаю. Это твои отпускные за пять лет. Это твое. Это ты сам заработал.
И он сунул кредитку в визитный карман моего «жлобского прикида».
— Как говорится, расчет окончен. Караул устал.
Он вышел из моего кабинета, громко хлопнув дверью.
Я проверил ящики моего стола. Брать из них с собой в Африку было абсолютно нечего. Я аккуратно закрыл все ящики и положил ключи в чистую пепельницу. Выставил ее на самый центр стола. На видное место. На всякий случай.
Когда я выходил из пустого уже офиса, из кабинета шефа доносился хруст разрываемых на части бумаг и его сосредоточенное пение:
А-ах, крокодилы, бегемоты,
А-ах, обезьяны, кашалоты,
А-ах, и зеленый попугай…
Только сейчас, уже подходя к своему дому, я понял, как я устал за пять лет свой кошмарной работы без единого отпуска в фирме с двусмысленным названием «Арк-Ан», то есть АРКадий АНисько — так зовут моего шефа.
У открытой двери парадной курил охранник. С парадной у нас теперь живут очень крутые люди. Им очень понравился вдруг исторический центр после Ульянок и Гражданок. Они резко повысили свой культурный уровень. Охранник покосился на меня и захлопнул парадную.
Мне теперь не туда. Мне теперь под арку во двор и налево, на черную лестницу. Я с трудом набрал на кодовом замке четыре цифры и ногой распахнул дверь. На меня дохнуло сырой, вонючей прохладой. Лампочка в подъезде не горела, и я придержал дверь, чтобы по привычке заглянуть в почтовый ящик. Я уже забыл свою жену, честное слово. Но по непонятной привычке ждал от нее весточки. Может, она объяснит мне наконец, чем я перед ней провинился. Придерживая ногой дверь, чтобы не захлопнулась, я стал открывать ключом почтовый яшик и вдруг почувствовал спиной, что на меня кто-то упорно смотрит, а когда я машинально оглянулся, увидел, что человек в черной маске не смотрит, а сосредоточенно целится мне в затылок. Я вскрикнул и кубарем выкатился через раскрытую дверь. Дверь захлопнулась. Выстрела я не слышал. Я увидел, как на моих глазах на закрытой двери образовалась сквозная дырка ниже кодового замка. В долю секунды я понял, что значит первое июня, хруст разрываемых на части бумаг и почему мне не пишет жена…
Я выскочил из-под арки на темную набережную. Я хотел постучаться в парадную. Но вспомнил суровый взгляд охранника. В черном тоннеле арки раздались быстрые шаги и голоса. Я не помня себя побежал. Я бежал к Невскому.
Я знаю с детства все проходные дворы на Мойке. Но сейчас дома на набережной заселили крутые люди и ворота дворов закрылись на кодовые замки и перестали быть проходными. И я бежал к Невскому, к единственной освещенной улице. Я бежал по узкому тротуару у самой решетки набережной. Итальянский галстук весело развевался за моим левым плечом, как собачий язык. У моего дома взревел двигатель. Я замер. Взвизгнув протекторами, от парадной рванул ко мне черный широкий джип. Осветил меня фарами. И я побежал снова, уверяя себя зачем-то: «Я-то при чем? Я-то вообще ничего не знаю!»
Они ехали за мной не торопясь, издеваясь. Они понимали, что мне от них никуда не деться на безлюдной темной набережной. Фары обжигали мне спину. Я стал задыхаться. Они наслаждались моей беспомощностью под мощное урчание своего двигателя. Я бежал из последних сил и проклинал себя за скупость. Мангуст месяц назад предлагал мне восьмизарядную новенькую «Беретту-90» всего за тонну зеленых. А я все думал, что я не при чем. Я не оценил свою жизнь даже в тонну зеленых! Идиот! А Мангуст уже месяц назад знал, что и меня достанут.
Полоса света их фар стала длинней — они меня догоняли. Им надоело со мной играть. Они уже отомстили мне за свой промах в подъезде. Я из последних сил прибавил темпа. И вдруг впереди ровная, как струна, решетка набережной изогнулась и преградила мне путь. Под прямым углом. Я остановился, задыхаясь. А джип за моей спиной начал разгон. Они даже стрелять в меня не хотели. Они просто прижмут меня к решетке, въехав на тротуар. Раздавят, как таракана. Я заорал дико и перепрыгнул решетку. Фары пролетели мимо.
Я упал в гулкую мокрую яму спуска, больно ударившись коленями о гранит. У самого моего лица ласково плескалась Мойка. (Я не понял с испуга, что перила, преградившие мне путь, — спуск к реке.)
Джип, проскочив спуск, остановился. Я промокнул горячее лицо холодной речной водой. Джип наверху злорадно заурчал и стал задом подъезжать к ступеням. Они даже не выскочили из машины. Знали, что мне отсюда не уйти. В этой черной мокрой яме я был как в мышеловке. Я заметался по мокрому спуску, подвывая в злой тоске: «А-ах, крокодилы, бегемоты…» И вдруг! Вдруг слева от себя за гранитным углом я заметил белую корму катера. Наверху хлопнули дверцы джипа. И я, не раздумывая, животом повалился на спасительную корму, отпихивая катер ногами по воде — подальше за угол.
Они подошли к спуску, заглянули в темноту:
— Пусто, — сказал один. — Никого.
— Никуда он не мог уйти,— успокоил другой.— Спускайся. Я сверху подстрахую.
По ступеням застучали осторожные шаги. Задыхаясь, я огляделся. Катер был привязан к чугунному кольцу набережной новеньким белым тросом. Я взялся за трос и оттянул катер от спуска до отказа. Теперь корму со спуска не увидишь.
Бандит остановился за углом в каком-то метре от меня.
Я лихорадочно стал отвязывать катер от чугунного кольца причала. Но кто-то взял меня за плечо. Я оглянулся. На меня немигающими желтыми глазами внимательно смотрело бледное, как луна, лицо в морской фуражке. Я вздрогнул.
