Дэнни Тоби - Закрытый клуб
Мне пришлось придержать расходившуюся фантазию. Референт — должность исследовательская. Меня ждет долгая ночь в библиотеке. Я даже не очень представлял, как взяться за задание профессора. Оставалось надеяться, что библиотекари помогут.
Я прошел полкоридора, ведущего к лифтам, когда за моей спиной Бернини пробормотал себе под нос что-то странное.
— Может, V&D?
V&D? О чем это он?
— Посмотрим, — сказал второй голос.
Я оглянулся, но увидел только закрывающуюся дверь.
Глава 3
— В своем кабинете?! — Найджел откинулся на стуле в общей студенческой гостиной, деловито потирая яблоко о лацкан костюма-тройки. — Приятель, да ты родился под счастливой звездой!
— Найджел, тебе кто-нибудь говорил, что лексикон у тебя как в фильмах сороковых годов?
— Джереми, я человек эпохи Возрождения в век специализации.
— Я даже не знаю, что это значит.
Найджел засмеялся и похлопал меня по спине. Его добродушие было заразительным — незнакомые парни посматривали на нас с диванов вокруг и улыбались. Большинство студентов занимались, кое-кто кружил у окна, следя за шахматной партией.
— Райан Грун. — Найджел кивнул на одного из игроков. — Национальный чемпион по спортивным шахматам в своей возрастной группе. Может играть, не глядя на доску.
— Найджел, а ты сам откуда?
— Родился в Англии. Отец — дипломат, мать — американская актриса, Пенни Джеймс, слышал? Нет? Она была очень известна в семидесятые. В общем, я вырос в Лондоне и Коннектикуте, учился в Принстоне, а теперь — здесь.
Я представил Найджела малышом на пляже, радостно плещущимся в воде, а все взгляды устремлены на красавицу американку, лежащую под зонтом. А на заднем плане его отец в белом костюме и канотье говорит по телефону, который держит для него официант на серебряном подносе. В лице Найджела соединились четкие волевые черты дипломата и грациозная миловидность кинозвезды. Теперь стало понятно отчего.
— Знаешь, — сказал Найджел, — я хочу тебе кое-что показать.
Он вынул из портфеля книгу.
— С твоего разрешения, — продолжил Найджел, — я хочу куда-нибудь пригласить Дафну, пока ты не запустил в нее свои когти. Конечно, она мне откажет, но я не из тех, кто в восемьдесят лет перебирает упущенные возможности и гадает: а что, если бы я тогда?.. Что скажешь?
Признаюсь, намерение Найджела пригласить Дафну вызвало у меня ревнивую досаду — ведь на лекции она смотрела на меня! С другой стороны, Найджел и Дафна вместе — это реально. А вот Дафна и я…
— Да отчего бы и нет? — ответил я.
— Отлично! Молодец! Вот что я подарю ей как символ моих намерений.
Он показал книгу, на вид старинную, в кожаном переплете с золотым обрезом. Это было собрание эссе.
— Найджел, неужели ты хочешь подарить Дафне именно это? — удивился я.
— А что такого? — Он слегка обиделся.
— Ничего, ничего, очень мило. Она наверняка обожает политическую теорию. Но не выбрать ли что-то более романтичное, цветы, например?
Найджел ухмыльнулся и покачал пальцем у моего носа.
— Еще и Казанова! Так я и сделаю. Непременно цветы. Блестящая мысль.
Я покачал головой и сменил тему:
— Найджел, можно задать тебе вопрос?
— Любой.
— Ты слышал когда-нибудь о V&D?
Найджел поднял глаза от яблока, которое полировал о пиджак, и через секунду ответил:
— Нет. — И улыбнулся легко и непринужденно. — В выходные я приглашаю на обед друзей. Хочешь прийти?
— Найджел, ты слышал мой вопрос? V&D. Ты должен это знать. С твоей-то эрудицией ты, по-моему, знаешь все…
— Нет, никогда не слышал. — Найджел поднялся и откусил от своего яблока. — Пойду, пожалуй, посмотрю, как Грун сотрет в порошок этого молодого человека, а потом прогуляюсь. Подумай об обеде. Обещаю хорошее вино.
Когда-нибудь любопытство убьет меня. Если мне в голову западет мысль, я не умею от нее избавиться. Что такое эти V&D? Почему Найджел повел себя так странно, едва я упомянул о них? Он же такой всезнайка. V&D — единственное, чем он не горел желанием хвастаться.
Я поискал в Интернете, но ничего полезного не нашел, в основном попадались сайты о венерических болезнях. Крупнейшая в мире библиотека была в пятистах ярдах от моей комнаты, но и там мне ничем не помогли.
Вечером я встретился со своим старым другом Майлсом Монро. Он сидел за столиком на двоих в темном углу «Богатого бездельника», паба рядом с моим общежитием. Майлс отличался волчьим аппетитом. Я нашел его с пинтой «Гиннесса», несколькими пустыми кружками, корзиной луковых колец, глубокой тарелкой жареной картошки, сигарой, дымившейся на пепельнице, и носом, глубоко утонувшим в толстом томе эссе Дюркгейма. У стола стояла его кожаная сумка, раздувшаяся от книг. Майлс — гигант шести футов семи дюймов, и у него комплекция человека, с утра до вечера поглощающего философию и луковые кольца. С такими привычками он рискует не дожить до сорока, но Майлс ни в чем себе не отказывает.
— Как продвигаются поиски святого доктората философии?
Майлс оторвался от книжки и увидел меня. В середине его нечесаной философской бороды прорезалась улыбка.
— Хорошо, — отозвался он. — Еще каких-нибудь двенадцать лет, и дело в шляпе.
Он поднялся, сдавил меня в медвежьих объятьях и похлопал по спине. От его твидового пиджака шел легкий запашок марихуаны.
— Рад тебя видеть, Джереми.
В старших классах Майлс Монро всегда опекал меня. Тремя годами старше, он был капитаном нашей дискуссионной команды, когда я еще ходил в новичках. Он носил прозвище Чудовище и участвовал в дебатах как сила природы — давил своим гаргантюанским весом, тыкал в воздух толстым пальцем и наполнял комнату густым, зычным голосом. Все знали, что Майлс пойдет в колледж, но когда он попал в здешний колледж, новость мгновенно облетела весь городок. Событие беспрецедентное — Майлс стал первым ламарцем, поступившим в этот университет. Никто не удивлялся, что именно Майлс. Городские мамаши, встречаясь в продуктовых магазинах и совместных автомобильных поездках, передавали друг другу, что Майлс учится блестяще и его уже ожидает теплое местечко в первоклассной нью-йоркской фирме. Но тут что-то случилось. Майлс неожиданно отказался от престижной работы, отпустил бороду и перевелся на философский, в программу доктората. Потенциальный заработок Майлса съежился с трех миллионов в год до тридцати тысяч, после чего ламарцы потеряли к нему интерес. Для всех Майлс стал очередным способным подростком, который рано взлетел и быстро сгорел. Майлс всегда питал слабость к слухам и тайнам, и я решил, что лучшей второй головы мне не сыскать.
— Майлс, ты по дому скучаешь?
— Ничуть, — сказал он. — А что, ты уже заскучал?
— Пока не знаю.
— Ты же только что сюда попал! Я пробыл здесь уже сколько, семь лет. У тебя просто культурный шок. Ничего, привыкнешь.
Он отпил «Гиннесса» и вытер бороду салфеткой.
— Как лето провел? — спросил я.
— Прекрасно, консультантом в философском летнем лагере.
— Философский лагерь? Это куда ботаники попадают после смерти?
— Вижу, ты не потерял своего посредственного юмора.
— Ну, ты доволен?
— Да, хотя мне и не дали вести Ницше. Сказали: читать старшеклассникам Ницше — все равно что вручить им бутылку «Джек Дэниелс» и ключи от «порше».
Майлс сейчас глубоко погрузился в свою диссертацию о Ницше, которого нежно называл «скверным мальчишкой философии». «Ницше не верил и половине того, что писал, — сказал мне однажды Майлс. — Он просто любил подливать масло в огонь. К тому же он был сумасшедшим — сифилис разъедал его мозг. Одна из глав автобиографии Ницше называется „Почему я такой великий“».
— Майлс, можно вопрос?
— Конечно.
— Что такое V&D?
Он потер бороду салфеткой и захохотал, хотя рот его был наполнен жареной картошкой.
— Вот за что я тебя люблю, Джереми! Недели не пробыл, а уже спрашиваешь об интересных вещах.
— Похоже, это деликатная тема.
— Дай отгадаю. Ты спрашивал об этом ребят с юридического, и все вели себя странно, словно проглатывая язык?
— Один. Я одного спросил. Да. А откуда ты знаешь?
— Да это здесь обычное дело. Наверное, он считает себя соискателем и не хочет давать тебе преимущество.
— Соискателем чего?
— V&D — это клуб. Вот и все. Кое-кому нравится называть его тайным обществом, но это всего лишь клуб богатеньких юнцов. Что означают инициалы, не помню. Некоторые говорят — «Победа и судьба», но это, по-моему, нескладно. Как бывший студент-классик, я лелею собственную теорию, что это «Vitium et Decus», в вольном переводе с латыни — «Проступок и отличие» или, говоря современным языком, «Порок и добродетель». Но кто его знает, они ведь себя не афишируют.
— Значит, просто клуб? А почему тогда такая странная реакция у людей?
