Майкл Маршалл - Мы здесь
Последние полчаса они просидели в «Старбаксе» на Мэдисон-сквер-гарден, притулившись за столиком у окна. В помещении витал невнятный джаз, под который оба машинально помешивали в стаканах соломинками. Доун по большей части молчала. Она знала, что ее муж в минуты волнения неразговорчив, хотя сам в это время сплачивает за невидимыми стенами атакующие силы. Не донимая его, она взялась по обыкновению изучать глазами окружающих и прикидывать, кто это такие, с чем они сюда пришли, чем занимаются…
За пятнадцать минут до ланча она проводила Дэвида через оставшийся квартал, поцеловала его и пожелала удачи, оговорившись, что он, собственно, в ней и не нуждается. После перемены сигнала светофора Доун уже не пошла через улицу – она осталась стоять возле «Блумингдэйлз», напутствуя мужа гордой улыбкой.
Глядя, как жена постепенно исчезает в толпе, литератор ощутил укол тревоги, но тут же одернул себя: что за слюнтяйство!
Без пяти двенадцать он с глубоким решительным вдохом шагнул в приемную. Типу за стойкой писатель нарочито бойким голосом отрекомендовался, что он за ком с горы и за каким сюда прикатил. Тип всем своим видом намекал, что и сам визитер, и цель его визита глубоко ему безразличны, но уже через несколько минут из лифта с вытянутой рукой выкатился кто-то молодой и прыткий, энергичным пожатием умыкнув Дэвида куда-то на верхотуру для встречи с редактором.
Здесь Дэвида очно представили Хэйзел – сухопарой столичной штучке лет за пятьдесят. Вживую она смотрелась все же не такой страхолюдиной, как на своей фотке в электронном письме, но в целом облик у нее был страшноватый.
Гостя провели с ознакомительной экскурсией по нескольким неопрятным помещениям с закутками для сотрудников, где то один, то другой приветливого вида незнакомец говорил, что его книга – это круто, что крут и он сам и вообще все будет, как бы это сказать… круто. Всюду, куда ни ткнись, были улыбки и протянутые для пожатия руки. Теснясь, сотрудники держали наготове блокноты, словно собирались вот-вот, разродившись, с лету записать что-нибудь ценное. Только этот момент все не наступал: так они почем зря и простояли, а затем разлетелись, как галки под ружейным выстрелом, оставив с писателем только Хэйзел, которая крепкой хваткой повлекла его к лифту.
– Обед, – объявила она категорично, словно пресекая со стороны подопечного возможную бузу.
Снаружи к издательству только что подошла Доун – теперь она стояла и нервно переминалась с ноги на ногу. Агент Дэвида Ральф (еще один персонаж, с которым ему только предстояло познакомиться очно) уже занял позицию в двух кварталах отсюда на территории ресторанчика – традиционного гриль-бара, где фирменным стилем считались пригашенный свет, белые холщовые скатерти с ломтями говядины и обслуживание, своей чопорностью вызывающее легкую оторопь.
Взвинченность жены литератор уловил, лишь когда та на дежурный вопрос официанта, подавать ей воду с газом или нет, вместо ответа уставилась на него остекленелыми глазами. Писатель легонько стиснул ей под столом ладонь. Затем до него дошло, что он и сам точно с таким же видом пялится на Ральфа, и это заставило его хоть немного расслабиться.
Для себя Дэвид решил, что вина за обедом не примет ни капли. Но когда стало ясно, что его редактор настроена, мягко выражаясь, с точностью до наоборот, он был вынужден нарушить свой зарок, а чтобы не пьянеть, бдительно разбавлял вино у себя в желудке водой в таком количестве, что был вынужден трижды отлучаться в туалет. Между тем литературные корсары принялись с такой демонстративной легкостью перемывать кости и щеголять именами каких-то только им известных персон, что Дэвид с Доун ощутили себя двумя отважными воробушками (клювики приоткрыты, глазки блестят), запорхнувшими на птичий двор в надежде здесь прижиться и клевать зерно наряду со взрослыми – если, разумеется, капризные боги книжного рынка, топовые блогеры и дух времени явят на это свое благоволение.
Наконец, в соответствии с неким протоколом, которого Дэвид толком не понимал (знал лишь, что платит не он), ресторанный счет оказался оплачен. Из подвальчика все вышли, помаргивая на свет, и расстались в прекрасном расположении духа. Дизайнеры теперь займутся обложкой. Сигнальный экземпляр скоро будет выслан по электронке автору на утверждение. До этой поры писатель еще ничего не утверждал, а потому не чаял приобщиться к этому опыту. Возможно, даже придется надеть по такому случаю особую рубашку. Его заверили, что все идет без сучка без задоринки, а то и лучше.
– Все хорошо, Дэвид, – яростно заверяла его Хэйзел, как будто он собирался этому перечить. – Все просто круто!
Возражать он совершенно не собирался, тем более в таком певучем состоянии духа.
Они фланировали по Парк-авеню, пока литератору не пришло в голову пройти к Брайант-парку. В семидесятые, если ты хотел бахнуться в вену, перепихнуться за недорого или насосаться до одури, здесь для этого было самое место: только свистни, и все поднесут на блюдечке. А уж грабили тут по высшему разряду, средь бела дня. К той поре, когда в Нью-Йорке на несколько месяцев обосновался Дэвид, Брайант-парк превратился в одно из самых живописных мест на Манхэттене: он, помнится, часами просиживал здесь со своей тетрадью и мечтами о будущем, которые начали сбываться лишь сейчас. За истекшее десятилетие парк еще больше похорошел – теперь это был не парк, а, скорее, травянистая площадка в обрамлении деревьев. Сейчас здесь были также кофеенки, а еще – обсаженные деревцами прогулочные дорожки. Дополнял все это благолепие шикарный гриль-бар на внушительном фоне Нью-Йоркской публичной библиотеки. Единственным элементом грабежа здесь остались цены на крабовые тарталетки и «совиньон блан».
Взяв по чашечке латте, они с Доун разместились за столиком на террасе и с час увлеченно, в радостном волнении вспоминали недавний ланч. Какой-то тайный злошептатель словно вещал Дэвиду на ухо: «Все это мираж, чудесный сон, таких, как ты, за сегодня они обработали десятка два, не меньше. Год-полтора, и вы рады будете вернуться к своей поденщине в шляпных магазинах на полставки!» Дэвид, сейчас уже слегка навеселе, для верности даже огляделся: не видать ли в парке еще кого-нибудь из подающих надежды талантов.
Вроде бы нет. Да ну их к дьяволу! Если уж на то пошло, сегодняшний день не для сомнений, а для того, чтобы слушать журчание разговора, чувствовать тепло в голосе Доун, в ее словах о том, как теперь все прекрасно пойдет… Постепенно ручеек ее голоса влился в пещеру где-то на дне души Дэвида и остался там на срок длиною в память.
Наконец настало время уходить. Вот тогда это и произошло.
Они выходили из парка, и, вероятно, Дэвид был не вполне внимателен – еще бы, такие события на дню, да еще и выпитый бокал вина! На тротуарах сейчас тоже было куда как более людно: близился конец рабочего дня и народ расходился по домам.
Сшиблись они, в сущности, несильно. Так, поверхностное столкновение плеч, от которого писателя слегка сбило с курса и развернуло вполоборота к тому, кто развернулся так же.
– Ой, извините! – вырвалось у Дэвида. Неизвестно, он ли был виноват в столкновении, но извиняться ему вообще не составляло труда.
Тот, другой, ничего не сказал, а без остановки заспешил мимо и потерялся в толпе.
Пенн-стейшн в этот час напоминала зоосад. Это был эпицентр бурления толпы людей, которая стекалась туда сразу с трех сторон. В этой давке кипели все: сбитые с толку туристы, едущие в оба конца служащие, ну и, понятно, всякая публика без степеней и званий, для которой вокзальная толчея – это что-то вроде спорта: хлебом не корми, дай лишь потолкаться. За двадцать минут до отхода поезда Доун рискнула отлучиться в туалет, оставив мужа держать оборонительный рубеж возле колонны. Он был измотан: глаза смотрели по-совиному кругло, ноги затекли. Да еще выпитый бокал вина, которое он не умел пить. Людскую толчею Дэвид отрешенно воспринимал, лишь как хаотичность красок и общую сумятицу звуков.
До той минуты, пока не почувствовал на себе чей-то взгляд.
Человек в джинсах и мятой белой рубашке. Темноволосый, черты лица мужественные, стоит и смотрит на Дэвида немигающими неотступными глазами.
Писатель моргнул, и человека на том месте больше не оказалось – ушел, что ли? Какой-то промежуток времени его не было видно, но Дэвид чувствовал, что тот на него смотрит. А также то, что этого человека он и сам прежде где-то уже видел.
– В чем дело? – Возвратилась Доун – судя по ее виду, от посещения туалета не получившая никакого облегчения. Ее супруг молча тряхнул головой.
Они выбрались на перрон – тот самый, на который прибыли утром. Но оказалось, что вечерний поезд отходит не с него, и муж с женой заметались в предотъездной панике смертельно опаздывающих людей. Дэвид методом дедукции понял, куда им надо идти, и сказал супруге бежать туда первой. Доун рванула вперед с веселой лихостью, подзаряженной радостным днем в городе, да еще и немалой толикой вина. По ступеням они ссыпались на нужную платформу и припустили трусцой к своему поезду, который уже вот-вот собирался отчалить.
