Дмитрий Вересов - Крик ворона
— По… по самбо? — замирая от любопытства, спросила Марина.
— Не-а. Альпинизм и горный туризм… Ну что, если еще кирнуть не тянет, может, по чаю и на боковую?
Марина ответить не успела — позвонили в дверь. Лада чертыхнулась, рывком поднялась с табуретки и вышла в прихожую.
— Здоров, товарищ прапорщик! — рявкнул в прихожей густой мужской баритон. — Гостей принимаешь?
— А еще громче орать не слабо? Серега, ты б хоть предупредил, блин!
— А че, не вовремя? Я-то думал — пятница, посидим вдвоем…
— Втроем… Да ты морду Куриной попой не скручивай. Марина у меня.
— Что еще за Марина такая? — Вопрос прозвучал не без интереса.
— Пойдем познакомлю. Сапоги только разуй…
…Некоторые из этих песен Марина припоминала — в студенческие времена их пели у костра на картошке, на тех немногочисленных вечеринках, куда ее приглашали. Кое-что слышала потом на стареньком магнитофоне, который в качестве приданого притащил из родительского дома ее бывший Жолнерович. Другие песни были ей незнакомы — тревожные, с надрывным подтекстом, с не вполне понятными реалиями, географическими и военными. Горы, песок, кровь… Захмелевшая и завороженная, Марина слушала с каким-то неясным томлением, в глазах ее появился блеск.
Играл Серега Павлов бесхитростно, на трех аккордах, и не всегда попадал голосом в мелодию, но это не имело ровным счетом никакого значения. И дело было не только в опьянении, хотя Ладина бутылка давно уже опустела, да и в принесенной Серегой литровке оставалась едва ли половина. Было в этом не по годам взрослом мужике что-то необъяснимо притягательное и одновременно пугающее. Этот теплый, подсасывающий страшок вселяло в Марину не грубоватое открытое лицо с удлиненным подбородком, увенчанное жесткой щеткой африканских кудряшек, которые так хотелось погладить, а взгляд, иногда проступающий на этом лице, — какой-то колючий, безжалостный, волчий…
Лада тихо подпевала, но больше молчала, курила одну за другой, отвернув лицо к окну.
— В бой идут сегодня дембеля… — допел Серега, как-то странно всхрапнул и, решительно отставив гитару к стене, налил себе полстакана.
— Я сейчас, — чужим голосом произнесла Лада и вышла.
— Что это она? — недоуменно спросила Марина.
— Так, — коротко бросил Серега и замолчал.
Преодолевая робость, Марина задала давно одолевавший ее вопрос:
— А почему ты, когда вошел, ее «товарищ прапорщик» назвал?
— Она и есть прапорщик, — тихо ответил Серега. — Контрактница.
— А мне сказала, что тренером в спортшколе работает.
— Верно. Скоро год.
— А раньше?
— А раньше Афган, — помолчав, сказал Серега. — Команда «пятьсот». Слыхала про такую?
— Нет.
— И правильно. Про нас особенно не распространяются… А, хрен с ним, я-то подписки не давал… В общем, есть такие команды при разведотделах. «Пятьсот» называются, потому что пятьсот километров за линией фронта. Ну, это условно. В общем, в глубоких тылах противника.
— Что, и она?..
— Да. Меня-то к «горным тиграм» уже годком прикомандировали, сержантом. Ладка тогда уже не первый год там работала, я так понимаю, еще до Афгана. Никарагуа, Ангола. Где полыхнет — там и «тигры». Ну, скажу тебе, асы! Любого бугая голыми руками…
— Неужели и Лада?..
— А то? Думаешь, ее по горячим точкам загорать возили под пальмами? Ты вон удивлялась, как это она одна против троих сегодня поперла, а меня больше удивляет, что эти твари вообще живые ушли. Видела бы ты, что от того кишлака осталось, где Славку положили.
— Славку?
— Мужа. Майора Чарусова. Глупо — как все на войне. Шли на двух бэтээрах через поселение, якобы мирное. Так по первой машине из окошка фаустпатроном самодельным жахнули. В секунду полыхнуло. А Ладка все это из второй видела. Тут же трех уцелевших ореликов подняла — и показали класс… Была деревня — и нет ее. Командование, ети его, долго потом репу чесало — то ли к награде представлять, то ли под трибунал пускать. Сошлись на среднем, комиссовали на хер, от греха… А у бабы просто крыша съехала, еще бы, когда любимого на твоих глазах… Знаешь, а давай посмотрим…
Серега взял Марину за руку, стянул с табуретки, повел в комнату. Лада лежала на диване, заложив руки за голову и устремив взгляд в потолок.
— Лад, — с неожиданной робостью проговорил Серега. — Можно мы с Маришей альбом посмотрим? Ну, тот, где Славка?..
— Смотрите, коль охота, — безучастно отозвалась Лада. — А я пойду еще вмажу. Захотите — присоединяйтесь.
Она пружинисто поднялась и в дверях бросила через плечо:
— Хули ты, сержант, языком метешь, что помелом.
Серега вздрогнул, и это не укрылось от внимания Марины.
— И что я там забыла, у дяди твоего? — с усмешкой спросила Лада.
Они сидели на той же чистенькой кухне спустя ровно неделю после столь бурного знакомства и пили кофе.
— Ой, давай сходим, а? Тебе интересно будет, уверяю. Ты такого еще не видела.
— Знаешь, Маринка, мало найдется такого, чего бы я не видела. — Лада вздохнула.
Марина набрала в легкие воздуха, намереваясь, видимо, сказать что-то для себя важное, но так и не решилась, повторила:
— Такого точно не видела. Считай, что со мной в музей сходила. Или в кино… Лада прищурилась.
— Что-то ты больно активно просишь. Колись давай.
— Я… ну, в общем, дядя — Человек пожилой, нездоровый. Мне там очень тяжело… Не знаю, как объяснить. Увидишь — сама все поймешь. А я обязана заходить туда каждый день…
— Что значит «обязана»?
Марина замялась, невпопад отхлебнула кофе, закашлялась. Лада выжидательно смотрела на нее.
— Да я… Кроме меня родственников нет. Нужно приходить, уколы делать, готовить, убирать… А по субботам еще и стол готовить, гостей обслуживать. Это у него журфикс называется. Коллекционеры приходят, продавцы, покупатели.
— Ну и пусть себе приходят. Ты-то при чем?
— Понимаешь, он… ну, со странностями, что ли. Еще когда тетя была жива… А теперь совсем того… Везде грабители мерещатся, убийцы. Даже врач из поликлиники, техники жэковские — только в моем присутствии. Приходится подгадывать, с работы отпрашиваться. А уж на журфиксы… Есть такой Панов, профессор искусствоведения, и еще Секретаренко, он произведениями искусства торгует. Дядя обоих знает лет тридцать. Так вот, они к нему людей приводят, больше он никому не доверяет… Только он и им не доверяет, поэтому эти журфиксы без меня не проводят. Я когда зимой в гриппе валялась, так дядя меня по телефону чуть не съел.
— М-да, светлая личность… Послала бы его на хер, и всех делов.
— Дядя все-таки…
— Ага. Единственный, старый, больной и богатый. — Поймав на себе косой, настороженный взгляд Марины, добавила: — Да не тушуйся, подруга, дело-то житейское. «Мой дядя самых честных правил» и далее по тексту. — Настороженный взгляд Марины сменился удивленным. Лада хмыкнула. — Я ведь два курса Воронежского университета закончила, пока романтика в жопе не заиграла… Еще бы прописал тебя дядюшка любезный, прежде чем ласты склеить, так цены бы старому не было.
— Ты что, он скорее удавится! — с неожиданной силой отрезала Марина.
— Угу. Я так понимаю, что тебе исключительно для моральной поддержки понадобилась?
Марина опустила глаза, изучая узор кофейных опивок в пустой чашке.
— Ну ладно, выручу. Все равно на завтра дел никаких.
Остановились перед массивной дверью. Под дубовой фанеровкой безошибочно угадывалось железо. Марина позвонила дважды, выдержала паузу, потом нажала кнопку еще три раза. За дверью трижды прокуковала кукушка.
— Кукушечка, кукушечка, скажи, сколько мне жить осталось, — вполголоса произнесла Лада.
Ждать пришлось довольно долго. Потом послышались шаркающие, какие-то неравномерные шаги, лязг задвижки, сиплое дыхание. В глазке, расположенном в центре двери, мелькнул и исчез свет.
— Кто? — спросил надтреснутый, еле слышный голос. Зачем тогда в глазок смотрел, спрашивается?
— Это я, дядя Родя, Марина.
— Одна?
И опять-таки, неужели не увидел, что не одна?
— С Ладой. С той самой. Я же предупреждала. И опять мелькнул свет в глазке. Дядя Родя определенно разглядывал, что это за Лада такая и соответствует ли она описанию, данному Мариной по телефону.
— Генеральный смотр, — шепнула Лада, красуясь перед глазком.
Упал железный крюк, стукнула щеколда, стрекотнуд один замок, булькнул другой, громыхнул третий, лязгнула цепочка. Смотр, товарищ главком, прошел без происшествий.
Некоторых старость красит, добавляя в облик степенности, благообразия, сглаживая резкие черты и освещая светом мудрости. Ничего подобного во внешности отворившего наконец дверь дяди Роди и в помине не было. Перед Ладой стоял, опираясь на палку, лысый, сморщенный, пятнистый и скукоженный урод со слезящимися гноем глазками.
