Джус Аккардо - Прикоснись ко мне
Сбросив грязную одежду и натянув чистую, я взялась за кофе. Еще один сюрприз для папашки — вдобавок к незнакомцу в доме. Вот возбухнет! Я уже счет потеряла, сколько раз он вопил, чтобы я держала руки подальше от его эль-инджерто. Он даже пытался его прятать — будто это поможет! Вообще-то, если он действительно хотел отучить меня от своего кофе, ему стоило вновь перейти на копи-лювак. Как бы я ни любила кофе, черта с два я стала бы пить напиток из кофейных бобов, которые пропустила через свои кишки какая-то древесная крыса.
Я почти закончила складывать чистое белье, когда Кейл спустился в комнату.
— Так-то гораздо лучше, — сказала я. — Смотришься почти как человек.
Штаны на нем сидели чуть мешковато — Кейл был на несколько дюймов ниже моего отца с его шестью футами тремя дюймами роста. Майка тоже была великовата, но по крайней мере все было чистое.
На ногах у него по-прежнему красовались мои любимые красные кеды. Промокшие насквозь. Он что, их и в душе не снимал?
— Как тебя зовут? — спросил он, подойдя. Кеды хлюпали и плевались водой. Он точно их не снимал.
— Дезни. Но все зовут меня Дез.
Я протянула руку и взяла фрукты, что мне удалось найти на кухне — яблоко и слегка помятый персик. Я не ем лохматые фрукты, а потому, протянув ему персик, спросила:
— Есть будешь?
Он поморщился и показал на яблоко:
— Вот это.
Ну конечно! Развернувшись, я опять пошла на кухню. Когда вернулась, у меня было два яблока, а в носу щипало до слез.
Кейл взял яблоко, внимательно рассматривая меня.
— Тот был оранжевый и весь в волосах.
— Персик? — переспросила я. — Точно. Я принесла другое яблоко.
— Я не видел, как ты их поменяла.
— Ну и что? Это неважно.
Он поднес яблоко ко рту и откусил. Прожевав и проглотив, покачал головой:
— Важно все.
Я пожала плечами и, откусив от своего яблока, кивнула на свои промокшие кеды:
— Ты их когда-нибудь снимешь?
— Нет, — отозвался он. — Я ранен.
Что-то, видно, у него не свинтилось. В соседнем городке была больница для психов, так довольно часто мы слышали, как кто-то из них свинчивал на свободу. Мне везет, как всегда — подцепить такого классного парня, а он чокнутый.
— Это, конечно, все объясняет, — пробормотала я.
Кейл кивнул и снова стал расхаживать по комнате. Остановившись перед одной из маминых ваз — довольно убогая голубая штуковина, которую я не выбросила только потому, что это одна из ее немногих оставшихся в доме вещей, — он взял ее в руки.
— А где растения?
— Какие растения?
Кейл посмотрел на донышко вазы, заглянул внутрь, потом перевернул и потряс, словно надеялся, что что-то вывалится наружу.
— Там же должны быть растения, правда?
Я подошла к нему и отобрала вазу. Он нервно дернулся.
— Спокойно, — сказала я и, аккуратно поставив голубое чудище на стол, отступила. Он снова уставился на меня.
— Ты ведь не думаешь, что я хочу тебе врезать, а? — добавила я.
В восьмом классе у нас был мальчик, про которого мы потом узнали, что его дома били. Помню, какой он был скрытный, а еще вечно дергался и отскакивал, когда кто-нибудь к нему прикасался. Глазами он стрелял точь-в-точь как Кейл: вправо-влево, будто постоянно ждал нападения.
Я думала, он сделает вид, что не слышит вопроса или ответит как-то неопределенно. Так, как делают дети, которых бьют. Но Кейл рассмеялся. Резким, холодным смехом, от которого у меня желудок сжался, а по спине опять побежали мурашки.
Сердце же забилось в два раза быстрее, чем обычно.
Он выпрямился, сложив руки на груди:
— Ты не сможешь этого сделать.
— Я могла бы тебя и удивить, — отозвалась я, почувствовав себя немного обиженной. Три года подряд провести в местном центре боевых искусств и самозащиты! Никто не посмел бы ударить эту девчонку, то есть меня.
Медленная сногсшибательная улыбка появилась на его губах. Улыбка, которая, наверное, прикончила не одну девицу. Темные, нерасчесанные, все еще мокрые после душа волосы, убранные за уши, льдисто-голубые глаза, отслеживавшие каждое мое движение.
— Ты не смогла бы этого сделать, — повторил он. — Поверь мне.
Кейл отвернулся и направился на противоположную сторону комнаты, по пути рассматривая стоящие тут и там вещи. Все было подвергнуто тщательному, почти критическому изучению. Стопка журналов «Популярная наука» на кофейном столике, пылесос, который я оставила прислоненным к стене, даже телевизионный пульт, забившийся между диванными подушками. Кейл остановился возле полки с ди-ви-ди дисками, вытащил один и принялся изучать.
— Это твоя семья? — он прищурился, поднеся коробку к глазам и покручивая ее в ладонях.
Я встала на цыпочки и заглянула через его плечо. С обложки ди-ви-ди диска на меня уставилась Ума Турман в своем иконическом байкерском желтом прикиде.
— Ты хочешь спросить, не родственнички ли мне ребята из фильма «Убить Билла»?
Почему это я решила, что он чокнутый? Может, он все-таки был на тусовке. Я обошлась без джелл-о-шота, а он принял по полной программе — только и всего.
— Почему же ты хранишь эти фотографии, если это не семья?
— Слушай, ты с какой горы спустился?
Ткнув пальцем в небольшую коллекцию фотографий в рамках, которая стояла на камине, я сказала:
— Вот моя семья.
Там были все, кроме мамы. Папашка убрал из дома ее фотографии. Я кивнула на коробки с ди-ви-ди:
— А это все актеры. Кино, понимаешь?
Кейл взял в руки одну из фотографий.
— Странное место.
Это была моя фотография. Я и мой первый велик — бледно-розовый, сверкающий хромом «хаффи» с белыми стриммерами на руле.
— Это ты?
Я кивнула, чувствуя раздражение. Розовые кроссовки, балахон в стиле Китти Уайт и розовые ленты в косичках. Папашка каждый божий день тычет меня носом в эту фотографию, чтобы показать, как низко я пала. Куда подевалась его беленькая девочка с солнечной улыбкой, свеженьким личиком и веселыми косичками, и откуда взялась эта дикая пегая блондинка с пирсингом в носу и надбровных дугах? Мне нравилось думать, что, если бы мама была жива, она гордилась бы той женщиной, в которую я превратилась. Женщиной сильной и независимой, которая не станет мириться ни с чьим дерьмом, включая папашкино. Именно такой я ее себе представляла: такой же, как я, только старше и красивее.
Я посмотрела на картинку, которую Кейл все еще держал в руке. Я ее ненавидела: тот велик был последним подарком, который сделал мне отец. День, когда он подарил мне эту игрушку и когда была сделана эта фотография, стал поворотным пунктом в нашей жизни. Назавтра наши отношения с отцом рухнули. Он все дольше по вечерам оставался на работе в своей юридической конторе, и все стало совсем не так, как было.
Кейл поставил фотографию на место и направился к следующей. Вдруг его рука застыла на полпути, лицо побледнело, а мускулы на челюстях свело судорогой.
— Это подстава, — произнес он спокойным голосом и опустил руки.
— Не поняла!
Я проследила за его взглядом. На фотографии — мы с отцом в прошлом году на Дне поселка. Не улыбаемся. Ни он, ни я. Помнится, особой радости по поводу фотографирования мы не испытывали. Как и по поводу того, что нам пришлось встать рядом.
— Почему они не могли взять меня у ручья? Зачем нужно было приводить меня сюда? — пробормотал Кейл.
— Не мог взять кто?
— Люди из комплекса. Люди из «Деназена».
Я сморгнула. Не может быть — я не так расслышала.
— «Деназен»? Это юридическая фирма?
Кейл вновь повернулся к фотографии на камине:
— Так, значит, это его дом.
— Ты что, знаешь моего отца?
Ничего у меня не вышло. Еще одно очко в пользу моего мегаманьяка папашки. Этот Кейл, видно, персонаж одного из его дел. Может, именно он и послал его в психушку, потому что Кейлу там самое место.
— Этот человек — дьявол, — ответил Кейл с мрачной усмешкой. Удивленные нотки в его голосе в одно мгновение сменились мертвенно-холодными, но от них меня бросило в жар. С ума сойти!
— Мой папашка та еще сволочь, но вовсе не дьявол. Тут ты немного загнул.
Кейл несколько мгновений изучал меня, отступая и приближаясь к двери.
— Я больше не дам себя использовать, — пробормотал он.
— Использовать для чего?
Что-то мне подсказывало, что он говорит не про тусовки и званые завтраки. Внутри у меня все похолодело. Его сузившиеся глаза источали такую ненависть, что я вздрогнула и отступила.
— Если ты попытаешься помешать мне уйти, я тебя убью! — прорычал Кейл.
— Хорошо-хорошо! — Я подняла руки. Пусть считает, что я сдаюсь. Что-то в его глазах говорило мне, что он не шутит. Но вместо того чтобы демонстрировать испуг — как того требовал тоненький голос рассудка где-то в глубине сознания, я выказала любопытство.
