Марек Краевский - Призраки Бреслау
Слева потянулись невысокие городские здания. Мок знал, что за ними простираются огороды. Из подворотни выехал мальчишка на велосипеде, одна рука на руле, в другой ведерко яблок. Со следствием покончено. Пришел конец бессонным ночам и пьянке. Уже никто не погибнет из-за него. Из красильни Келлинга выходили рабочие, жали друг другу руки на прощанье. «Сменю работу и уеду отсюда». Из ворот евангелистской школы вышел пастор Гердс, поклонился Моку. Пыль, жара, бабье лето и Иоханна, лежащая во дворе-колодце. Интересно, добрались ли до тела крысы? В таких дворах они прямо по стенам бегают, сжирают у жильцов продукты, вывешенные за окно. Карл-Марксштрассе, слава богу, осталась позади. Вот и Плессерштрассе – пустынная, поросшая акациями улица с булыжной мостовой. Дом Моков – первый слева.
Мок поднялся по ступенькам в мясную лавку дяди Эдуарда, вскарабкался на второй этаж. В квартире никого. На кухне остатки обеда – суп из огурцов и картошка со шкварками. Эберхард открыл окно. До него донеслось ворчание собаки почтальона Доше. Отец сидел на лавке в тени и играл с Ротом. Пес вцепился зубами в трость старика, делая вид, будто старается ее отнять. Мок помахал отцу, попробовал улыбнуться. Отец поднялся с места и сердито заковылял к дому.
Эберхард налил в таз холодной воды из ведра, отнес таз в свое логово, повесил одежду на спинку кровати, швырнул под кровать белье и носки. Заскрипела лестница, стукнула крышка люка, послышалось свистящее дыхание отца.
– Опять напился! – приветствовал сына Мок-старший.
Намылив шею и грудь, Эберхард сел в ледяную воду. От холода яйца сводило. За полог заглянул Рот; виляя хвостом, пес встал на задние лапы. Мок погладил его по голове мокрой ладонью и продолжил водные процедуры.
– Что происходит? Что все это значит? – кричал отец, громыхая конфорками. – Ты почему дома не ночевал?
Мок вымыл ноги, облился из кувшина, основательно намочив пол в комнате, влез в старый халат и вышел на кухню. Вид у отца был угрожающий: седые волосы торчали в разные стороны, глаза из-под очков метали молнии. Не обращая на старика ни малейшего внимания, Мок вытащил из-под печки тряпку, вытер пол в спальне, потом лег на кровать и уставился в потолок. Потеки на стене напоминали человеческое лицо, только чье? Казалось бы, после сегодняшнего ему всюду должны были мерещиться черты убитой Иоханны. Ничего подобного. Моку даже стало немного стыдно.
– Иди супу поешь! – позвал отец.
Мок поднялся, сел за стол и принялся за трапезу. Первый глоток упал в окаменевший желудок, второй застрял где-то по дороге. Эберхард отложил ложку.
– Съем немного погодя.
– Немного погодя все остынет. Мне опять подогревать? Я тебе не кухарка!
Маленький Эби Мок сидит за столом и глотает картофельные клецки. «Ешь, а то остынут», – говорит отец, раскуривая трубку. Эби запивает клецки кислым молоком, чувствуя, как скользкие окатыши заполняют желудок, забивают пищевод, липнут к небу, не дают дышать… «Папа, я больше не могу». – «Из-за стола не встанешь, пока не съешь. Очень вкусные клецки. Что ты о себе возомнил, сопляк, свиней мы не держим! Все надо съесть! Смотри, с каким аппетитом Франц кушает!»
– Не могу. – Мок отодвинул тарелку. – Не готовьте на меня. Я столько раз говорил.
Поднявшись, Эберхард прошел в спальню, открыл шкаф и положил на кровать чистую нижнюю рубаху и кальсоны.
– И ведь тарелку отталкивает, свинья такая. – Легкие у отца уже не свистели, а хрипели. – А я, старый дед, мой за него, делай за него…
Мок тщательно оделся, поднял крышку люка и застучал каблуками по ступеням. Только выйдя на улицу, он понял, что ему уже совершенно не хочется в «Красную корчму». Усевшись на лавке под акацией, Эберхард закурил. Послышались шаги отца и лай Рота. Вот и сам Виллибальд Мок показался на крылечке, на котором когда-то толпились клиенты его брата Эдуарда. В руках жестяная миска, наполненная дымящейся картошкой.
– Скушаешь? – спросил сына Виллибальд.
Эберхард Мок встал и поплелся со двора. Отойдя на приличное расстояние, оглянулся. Маленький, жалкий, отец так и стоял на крыльце, держа в руках миску с толченой картошкой, от которой поднимался пар.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, три часа ночи
Рыжеволосая сестра милосердия погладила Мока по ладони. Ее белая кожа была такая гладкая, что, казалось, слеза, упавшая с ресниц, скатится по щеке в мгновение ока. Девушка сняла чепец, распустила волосы. Медные волны с тихим шелестом расплескались по накрахмаленному халату. Красавица склонилась над Эберхардом, он ощутил запах ее дыхания, легонько коснулся пышной груди. Сестра отпрянула и опрокинула столик, стоявший у койки. Только вместо металлического звона послышалось нечто сдавленное, раскатистое. Гул все нарастал и нарастал. Будто кто-то колотит кулаками в деревянную дверь.
Мок сел на кровати и отдернул полог. По телу пробежала ледяная дрожь. «Наверное, от голода, – подумал Эберхард, – я вчера ничего не ел». Тьма вокруг была кромешная. Мок зажег свечу и осмотрелся. Отец тихонько похрапывал, собака почтальона Доше внимательно смотрела на старика, в глазах ее светилось дружелюбие. Мок сунул руку под подушку, где у него по привычке, оставшейся с войны, всегда лежал маузер, и шагнул на середину комнаты. Он готов был поклясться, что его разбудил скрип крышки люка, ведущего в бывшую мясную лавку. Мок лег на пол, чуть приподнял крышку, стараясь разглядеть, что там, внизу, сквозь узкую щель. Щель пошире предоставила бы незваному гостю отличную возможность для нападения… Резким движением Мок распахнул крышку. Никого. Эберхард – по спине его так и бегали холодные мурашки – посветил вниз свечой. Верхние ступени, все остальное теряется во мраке. Мок глянул на собаку – та лежала спокойно, положив морду на лапы и хлопая сонными глазами. Поведение пса говорило, что никакой опасности нет. Мок спустился по лестнице и высоко поднял свечу.
В бывшей мясной лавке было пусто. Мок осветил решетку слива и, не обнаружив ничего, вышел на крыльцо. Ночь была тихая, но прохладная. Заперев дверь на засов, Мок вернулся наверх. Зевнув, он поставил на стол зажженную свечу и, не задергивая полога, лег. Перед глазами поплыли картины прошедшего дня: скандал на улице, разинутые рты, обрывки разговоров, хромая извозчичья лошадь, торговец с тележкой. С тележки что-то с громким шелестом сыплется на булыжную мостовую…
Мок вскочил на ноги, кинулся к отцу. Тот спал, собака рычала. Эберхарда обдало холодом – пес смотрел на крышку люка и скалил зубы. Вцепившись в маузер, Мок почувствовал влагу под мышками. Пес вдруг замахал хвостом, встал на задние лапы и принялся крутиться вокруг своей оси, как давеча, когда Мок мылся. Так же неожиданно пес прервал свой цирковой номер и улегся на прежнее место с явным намерением поспать.
Долгое время Мок слышал только глухие удары собственного сердца.
Уснуть в эту ночь ему так и не удалось.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, семь утра
За открытым окном кабинета доктора Корнелиуса Рютгарда щебетали птицы. Мок стоял у окна, вдыхая свежий запах мокрой травы, чуть согретой утренним солнцем. Из ванной комнаты по соседству с кабинетом доносилось пение доктора Рютгарда – верный знак, что острая бритва выходит победительницей в состязании с щетиной. Слуга доктора постучал в дверь, без позволения вошел и поставил на столик поднос с кофейным прибором. Мок кивком головы поблагодарил и сел в кресло у письменного стола.
Наливая кофе, Мок заметил, что носик кофейника постукивает о край чашки – настолько у него тряслись руки. Чтобы успокоиться, он принялся внимательно рассматривать чашки. Ничего особенного, вальденбургский фарфор, о чем с предательской готовностью сообщало фирменное клеймо. Отхлебнув ароматного кофе «Хайнц», Мок услышал сдавленный стон. Поставил чашку на мраморную столешницу, прислушался. Пение в ванной становилось то громче, то тише, это – как догадывался Мок – доктор Рютгард полоскал рот, смывая остатки зубного порошка. Когда в очередной раз все стихло, Мок вышел из кабинета в прихожую. Из-за закрытых дверей рядом с проходом на кухню донесся еще один стон. Эберхард подошел поближе и напряг все свои пять чувств.
Слух подсказал ему, что там, за дверью, кто-то мечется в постели, рыдая, и после каждого всхлипывания бьет рукой по подушке. Обоняние улавливало слабый запах духов в застоявшемся воздухе спальни.
– Надеюсь, ты не собираешься врываться к моей дочке в спальню? – Доктор Рютгард стоял в конце коридора в темно-бордовом стеганом халате с бархатными отворотами, гневно смотрел на Мока и совсем не походил на человека, который только что напевал куплет из оперетты Ашера «О чем мечтают девушки». Высказавшись, доктор прошел в свой кабинет и громко хлопнул дверью.
Поведение лучшего друга озадачило Мока. В его распухшей от бессонницы голове мелькнуло воспоминание о позавчерашней ночной прогулке, о девушке-бунтарке, с которой он повел себя не совсем как джентльмен. В ушах, минуту назад жадно вслушивающихся в отголоски девичьего отчаяния, зазвучали разные формы глаголов «ублажать» и «удовлетворять», которыми он щедро уснастил свою беседу с молодой женщиной, разрывающейся между страстью к нежному негодяю и любовью к властному отцу. Мок вдруг осознал, что, допросив позавчера негодяя, он бросил его на произвол судьбы, и вот теперь за закрытыми дверями спальни Кристель Рютгард вжимает лицо в подушку, только бы приглушить раздирающие душу рыдания. Эберхард снял трубку стоящего в прихожей телефона, набрал номер Вирта. Не обращая внимания на служанку, которая как раз вошла в квартиру с корзинкой теплых булок, Мок прохрипел:
