Антти Туомайнен - Целитель
— Это охватывало район за районом: сначала по всем районам города отправляются торговые агенты, а потом сразу же начинаются эти убийства. А после убийств людям приходится заключать контракты на обеспечение безопасности и наблюдения, нанимать телохранителей, устанавливать охранные системы и так далее. Очень быстро компания заработала большие деньги. Йоханна обо всем этом узнала.
Ахти поднял на меня глаза:
— Я не знал, что делать, кому об этом говорить и что именно рассказывать.
— А о полиции тебе не пришло в голову подумать?
Ахти покачал головой:
— Как они смогут нас защитить? Насколько быстро им удастся провести расследование и установить, что следы ведут в A-Secure? К тому же я не мог бы выступить свидетелем. Я знал, что творилось в компании, и прекрасно представлял себе, почему это происходило.
— Кто рассказал тебе об этом?
— Йоханна.
— Это не был кто-то из A-Secure?
Ахти вздохнул.
— Здесь есть еще один нюанс.
— Какой?
— Контракты, о которых я говорю, те, что были подписаны после каждого убийства, были составлены одним и тем же лицом. Я хотел отправиться в Норвегию, потому что готовил эти контракты глава компании. Видишь ли, на самом деле A-Secure состоит всего из двух человек и очень эффективной рекламной кампании. Все остальные являются ее подрядчиками.
У меня появилось предположение, которое показалось мне слишком общим, но стоило его проверить. Я спросил:
— Когда была создана A-Secure?
— Примерно четыре с половиной года назад, — ответил Ахти.
— И кто был ее основателем?
— Харри Розендаль и Макс Вэнтинен.
Я достал из кармана телефон, нашел нужное фото и повернул дисплей в сторону Ахти. Он искоса посмотрел на снимок, поднялся с кресла, взял телефон и, посмотрев на фотографию еще раз, прокомментировал:
— Это Харри Розендаль. Правда, он здесь моложе.
И отдал телефон мне обратно.
Паси Таркиайнен улыбался мне все той же заразительной улыбкой и, казалось, о чем-то спрашивал меня.
14
В квартиру пробрались мягкие сумерки июльского вечера. Предметы в комнате и их тени внезапно всплывали в летнем воздухе, в сгущающемся летнем мраке мягкий диван казался бесформенным. Я слышал шаги Йоханны по деревянному полу кухни, представлял, как она добавляет себе в чай порцию имбиря, помешивает в чашке ложечкой, потом добавляет чего-то еще, может быть меда, и снова помешивает. Мне было слышно негромкое позвякивание ложки в тонкой чашке с широким верхом. Мне казалось, что я слышу даже то, как чашка перемещается в воздухе, хотя такого просто не могло быть.
Йоханна снова входит в комнату и садится возле меня. Я чувствую запах ее волос, чувствую, что от нее пахнет еще и зеленым чаем, куда добавили имбирь и сушеную апельсиновую корку.
— Если хочешь, я и тебе сделаю такой же, — предлагает Йоханна. Ее голос мягко звучит в наступающем сумраке.
— Нет, спасибо, — отказываюсь я.
Она пробует чай, сделав аккуратный глоток. Из чашки возле ее лица идет пар.
— Итак, нас только двое, — говорит она спустя минуту.
Я накрыл ее руку своей.
— Ни родителей, — продолжает она, — ни детей.
Я смотрю ей в глаза. В них ни следа печали. Если что-то в них и читается, то только вера в жизнь, отвага. Она пьет чай из чайной ложки, губы смешно морщатся, когда она опрокидывает очередную ложку в рот.
— Ты смотрел новости? — спрашивает Йоханна.
— Да.
— Мы там когда-то были, это была наша первая поездка вместе.
— Теперь этого места нет.
— Теперь много чего нет.
— Я подумал о том же, — признаюсь я, — что слишком многое теперь исчезло.
— Это будто величина метра постепенно уменьшается.
— Нет, совсем не так.
— Как раз так. — Йоханна улыбается, внимательно смотрит на чашку с чаем, будто оттуда что-то вдруг исчезло. — Метр всегда останется метром. И ни ты, ни кто другой ничего здесь не изменит.
Я смеюсь.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Метр останется метром. Земля горит. И ничего нельзя поделать.
Йоханна смотрит на меня уже без улыбки.
— И нас с тобой только двое. Как ты на это смотришь?
— Я думаю о тебе, — отвечаю я, — я думаю, что всегда буду с тобой.
— Этого тебе будет достаточно? — спрашивает она, не глядя в мою сторону.
— Достаточно, — подтверждаю я. — Но ты неправильно об этом говоришь. Я счастлив быть с тобой. Вот что я хотел сказать.
Она снова пробует чай, ее верхняя губа оказывается примерно в полусантиметре над верхним срезом. Она осторожно пробует горячий чай и внимательно и сосредоточенно глотает его. Мы сидим молча.
— Что ты думаешь обо всех этих новостях? — интересуется она.
— Они не удивляют меня, — отвечаю я. — Это не произошло неожиданно, будто не было никаких знаков, предупреждавших, что все это не может продолжаться долго.
В последних солнечных лучах танцевали немногочисленные пылинки.
— Как долго мы уже вместе? — спрашивает она и сразу улыбается.
— А ты не знаешь?
Она смеется.
— Глупый, — говорит она, — я спрашиваю, потому что хочу узнать, помнишь ли об этом ты.
— Конечно помню. Шесть с половиной лет.
— Удивительно, ты помнишь.
— Конечно помню.
Йоханна все так же пьет чай. Теперь он немного остыл, и она может просто пить его, как воду.
— Лучшие годы в моей жизни, — признаюсь я.
— Эти годы?
— Да, — отвечаю я, — эти последние шесть с половиной лет.
— И в моей тоже.
Она отталкивает ложечкой кусочки имбиря в чае, затем собирает их с краю. Когда там набирается достаточное количество имбиря, она вылавливает его из чашки. Я слышу хруст сырого имбиря у нее во рту. Я так люблю эту женщину, все ее привычки, даже те, что мне кажутся сумасшедшими.
— А что бы ты изменил, если бы мог? — спрашивает она, доев имбирь и запив его глотком чая.
— Не знаю, — признаюсь я. — Когда-то я прочитал в одной книге, что если где-то изменить хотя бы одну маленькую вещь, то изменится весь мир вокруг. Наверное, это правда. По крайней мере, я думаю, что это правда. Если бы я попробовал что-то изменить, то случайно могло бы измениться и все остальное, те вещи, которые мне совсем не хочется менять. Поэтому не хочу менять ничего.
Я чувствую прикосновение плеча Йоханны. Оно напряжено. Мышцы под ее рубашкой похожи на маленькие твердые шарики.
— Ты не стал бы менять даже сегодняшний день? — уточняет она.
— Даже сегодняшний день.
Йоханна ставит чашку на кофейный столик, и она сразу же отбрасывает на нем тень, мягкие, практически невидимые темные контуры.
— Может быть, я была не права, — говорит Йоханна.
— Ты о чем?
— Раньше я думала, что если приходит новость вроде той, что мы узнали сегодня, значит, весь мир разваливается.
— Он не развалится.
— Да, теперь я тоже это знаю.
Мы снова сидим в молчании. Где-то открывается и закрывается дверь. Короткий удар, звук эха, потом снова все стихло.
— И что теперь? — говорит Йоханна.
— Ты о чем?
— Что будет после сегодняшнего? Что впереди?
— Думаю, что ничего особенного не произойдет. Мир продолжает вертеться, мы любим друг друга.
— А потом?
— Как я сказал, мир и дальше будет вертеться, а мы любить друг друга.
Она смеется.
— Ты как человек-пластинка.
— Ну, ты сама вышла за меня замуж.
— Да, и я ошибалась.
— В чем же?
— Я ошибалась в том, что думала, будто для счастья нам нужен кто-то еще.
— А что тебе нужно?
Она проводит двумя пальцами по моей руке. Это приятно, но немного щекотно. Танец пылинок становится просто сумасшедшим: в комнату вихрем врывается поток воздуха. Наверное, через окно на кухне.
— Что тебе нужно для счастья? — снова спрашиваю я.
— Все это. Ты. Мы.
Мы сидим молча.
— Ты сегодня что-то написал?
— Я пишу каждый день, — отвечаю я. — Это нужно мне, чтобы знать, куда мы идем.
— О чем ты пишешь? Что-нибудь хорошее?
— Может быть.
— Ты не знаешь?
— Иногда ты знаешь сразу, иногда нужно подождать.
— А как сейчас?
— Будет ясно чуть позже, — говорю я. — А может быть, гораздо позже.
Йоханна поворачивается ко мне. Она поднимает ноги и кладет их мне на колени. Ноги голые, пятки почти холодные, несмотря на то что стоит очень теплый летний день. Я растираю ей ноги, согреваю пятки в руках. Эти две маленькие пятки помещаются в моих ладонях.
— Не хочу этого говорить, — спустя какое-то время произносит она.
— Тогда не говори.
— Но оно само просится.
— Тогда, думаю, тебе придется высказаться.
Она минуту молчит.
— Что будет, если с кем-то из нас что-то случится?
— Что-то плохое? Или что-то такое, чего нельзя изменить?
