Клиффорд Ирвинг - Следствие защиты
– Вы говорите с китайским вьючным ослом, адвокат. Мое время расписано вплоть до Дня Благодарения. Взгляните сами.
Она швырнула свой открытый календарь на ту сторону стола, у которой сидел Уоррен.
– Вы хотите суда, значит, voir dire начнется пятого июля. Вот так.
Уоррен заставил себя успокоиться. Он попробовал поменять тактику.
– Мы со Скутом Шепардом начинаем процесс “Баудро” двадцать четвертого июля. При всем моем уважении, что мешает провести суд по делу “Куинтана”, когда вы вернетесь из отпуска?
Судья затушила сигарету и откинулась в кресле.
– А мне наплевать на ваше уважение. Вы не считаетесь со мной вовсе и можете быть уверены, что я не собираюсь делать этого по отношению к вам. Вы редкий глупец. Мне вас жаль.
Она махнула рукой в сторону двери.
В офисе Гудпастер – после того, как она уселась за свой стол и разобралась с настойчиво названивавшим телефоном, а Уоррен несколько минут поразмышлял над ожидавшими как его самого, так и его клиента, мрачными перспективами, – он спросил:
– У вас хорошая память, мадам обвинитель?
Глаза Нэнси сузились. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь подъемные жалюзи, подчеркивал резкие очертания ее скул.
– Я не забываю дней своих судебных заседаний, если, конечно, вы это имеете в виду.
– Мне бы хотелось, чтобы вы запомнили все, что там сегодня произошло. Сделали соответствующие записи, если это необходимо.
– Зачем?
– Да просто так, Нэнси, – сказал Уоррен. – Просто на тот случай, если в пылу битвы я забуду об этом. Ты говорила миссис Сингх, что ей нельзя со мной разговаривать?
– Я не могла бы сделать ничего подобного. Я всего лишь сказала, что она вправе не разговаривать, если ей этого не хочется.
– А теперь я могу взглянуть на полицейский рапорт?
– Нет.
– Разве Паркер не сообщила тебе, что это кит в бочке? Чего ты боишься?
– Я попросту придерживаюсь правил. Я показала бы тебе документ, если бы ты пошел на предварительное соглашение. Но ты этого не делаешь, а значит, и я не могу. Ты это знаешь. Теперь это война, а не игра.
– Интересно, а почему я мог бы посчитать это игрой? Ну и сука же ты!
Гудпастер принудила себя улыбнуться. Она была обвинителем – ей частенько приходилось слышать подобные слова от адвокатов. После суда обвинитель и защитник, как правило, вместе выпивали и извинялись за те бранные слова, которые вырвались у них в пылу битвы. И всегда они потом пожимали друг другу руки.
Уоррен поднялся, собравшись уходить, затем остановился в дверях и снова посмотрел на Нэнси:
– Ты собираешься заниматься этим всю оставшуюся жизнь?
– Это, по-видимому, было бы несколько утомительно, – ответила Гудпастер.
– Ты хочешь сказать, что когда-нибудь предпочтешь стать адвокатом защиты и делать большие деньги? Стать вторым Скутом Шепардом?
Гудпастер пожала плечами:
– Я думаю, что да. Это все-таки свет в конце тоннеля. Хотя иногда, как ты, должно быть, знаешь, свет в конце тоннеля может оказаться поездом.
– Здорово. Это ты сама придумала?
– По-моему, я это где-то слышала, только не помню где.
– Тренируй свою память, Нэнси, – сказал Уоррен.
* * *В тот же вечер, примерно за час до того, как Уоррен уехал домой, Скут Шепард покинул свой офис в здании Республиканского банка и направился в Хьюстонский клуб. В конечном итоге, он был в хорошем настроении – суд присяжных признал его клиента-банкира невиновным в том, что тот вел машину в нетрезвом состоянии. По своей всегдашней привычке Скут провел около десяти минут среди двенадцати мужчин и женщин в комнате присяжных, чтобы выяснить, что повлияло на их решение.
– Мы усомнились в заявлении полицейского офицера, – объяснил старшина присяжных, – после того, как он допустил ошибку, читая наизусть алфавит.
Скут ехал на встречу с несколькими своими закадычными друзьями, чтобы выпить с ними по стаканчику бурбона и сыграть в расписной покер. Позади зеркальные фасады домов отражали здания городских офисов. Впереди плыла пелена перистых облаков, обагренных лучами заходящего солнца. Скут потянулся к “бардачку” за пузырьком таблеток “Маалокс”. Он глотал эти таблетки весь день, но проклятая изжога никак не хотела его отпускать! Как, впрочем, и саднящая боль где-то в основании черепа.
Скут миновал Аллен-парк, Бафэло-Байю и ехал по Мемориал-драйв, направляясь в западную часть города. Внезапно, без всякого предупреждения, – если не считать частых в течение двух последних лет приступов головной боли, дурноты, да увещеваний жены и ворчания доктора, – зрение Скута помутилось. Дорога попросту исчезла из-под контроля. Единственное, что чувствовал Скут, – это резкую боль в левом виске, словно кто-то стукнул по нему костяшками пальцев. Скут перенес небольшой удар, причиной которого была закупорка кровеносного сосуда мозга.
Скут находился на извилистом участке шоссе, по обеим сторонам которого стояли дома в колониальном стиле с подстриженными лужайками, и все произошло именно в тот момент, когда после первого поворота дорога круто сворачивала влево. Он не увидел этого. Когда кадиллак уже перелетал через бордюр, инстинкты Скута заставили его надавить на тормозную педаль, иначе машина пропахала бы газон, сшибла чугунную статую черного мальчика в охотничьих регалиях и на скорости сорок миль в час врезалась бы в стену двухэтажного кирпичного дома.
Кадиллак сделал вираж, но на его пути все же оказался старый кеглеобразный дуб с развесистой кроной. В то мгновение, когда бампер машины со скрежетом стукнулся о дерево, передняя решетка стала изгибаться вокруг ствола, а рулевая колонка – проламывать грудь Скута Шепарда, он в отчаянии крикнул:
– О, проклятье! Они достали меня…
Кто были эти “они”? Какие фурии? Что за демоны мести из судебных залов прошлого? Этого никто и никогда не узнает. Никто даже не узнает, что Скут произнес эти слова.
Возвращаясь домой по автомагистрали, выискивая такие ряды, где, как казалось, поток машин двигался более плавно, с грустью размышляя над случившимся в офисе судьи Лу Паркер и над тем, как все это скажется на процессе его клиента, Уоррен почувствовал новый рефрен, застучавший в его мозгу: “Я хочу, чтобы моя жена вернулась; она нужна мне, мне нужен кто-то, с кем я могу поговорить; я, должно быть, просто погорячился”. В сердце Уоррена уже не было упрека, там осталась лишь тяжесть. Снова и снова Уоррен думал над тем, почему же Чарм плакала, когда он вошел в дом. Может быть, этот ее нью-йоркский адвокат поставил ей ультиматум? А может, она оплакивала свой неудачный брак? Или жалела его, Уоррена? Ему страстно хотелось спросить об этом, но он не отважился. Она ведь могла сказать и правду.
Я хочу, чтобы она вернулась. Я сельский парень. Мы женимся на всю жизнь.
Дома, в одиночестве, он приготовил в шейкере водку с тоником. Стенные часы показывали 6.32. Уоррен включил в гостиной телевизор.
На экране была Чарм, вся яркая, ее синие глаза смотрели на Уоррена, губы беззвучно шевелились, а худенькие красивые руки, сложенные вместе, лежали на столе, на переднем плане рамки. Уоррен прибавил звук на несколько делений.
– …когда мы вернемся, мы расскажем вам трагическую историю женщины из Сахарной страны, которая дала жизнь второму потомству уродливых тройняшек, расскажем о погоде и о спортивных новостях, включая последние – об “Астро”, переданные нашим неунывающим Доном Бенсоном. Пожалуйста, оставайтесь с нами, друзья.
Прелестные манеры общения. Казалось, Чарм всегда говорит то, что думает. Уоррен понял, что имела в виду Джонни Фей тогда, в баре. Но это был выбор Чарм, а не его. Ему обычно приходилось лишь слушать, понимать и облегчать бремя. Он не мог скрыть в себе то подавленное настроение, в котором пребывал все последние годы. И, в конечном счете, все, что он был в состоянии сделать, – это сказать Чарм, что он любит ее, прощает и постарается быть с нею ближе. Интересно, здесь ли еще тот нью-йоркский адвокат? Уоррен попытался не допустить до себя вульгарные образы, и, естественно, в тот момент, когда он с ними боролся, они и проникли к нему в мозг. Думай о чем угодно, только не о слоне… это была та игра, которой они с Чарм, словно дети, забавлялись у шамрокского пруда. И, разумеется, слоны мерещились им повсюду.
Уоррен развязал свою тоненькую папку с делом “Куинтана”. Voir dire за три недели. Лу Паркер действовала в соответствии с законом: по правилам, адвокат должен быть готов к процессу через тридцать дней после предъявления обвинения или через десять дней после того, как суд принял ходатайство защиты. Обычно суды бывали настолько загружены, что судьи предоставляли отсрочки даже более машинально, чем произносили свои обвинительные речи. Но как только устанавливалась дата, требовать ее переноса можно было лишь в том случае, если отсутствовал главный свидетель защиты. Но это нужно было доказать. А таких свидетелей у Уоррена не было.
