Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
— Если хочешь, можешь проверить в шкафах, — бросил парень.
Томаш возвратился в комнату. В шкафах он не проверял.
— Ты, говнюк, свиней я с тобой не пас, — прошипел он.
— Не смею спрашивать, с кем уважаемый пан пас, но ужрались вы замечательно, — тут же заявил Михал. Томаш побагровел, бросил гневный взгляд на парня, но, похоже, понял, что с ним не справится.
— Где моя дочка? — Изо всех сил он пытался казаться спокойным.
— Здесь ее нет.
— Хватит слов. Ведь уже светает.
Михал свалился на офисный стул.
— Она у подружек, выслала мне SMS-ку, — протянул он свой мобильный. — Если хочешь, прочитай сам.
Томаш протянул было руку, но тут же отвел ее.
— У каких таких подружек?
— Есть какая-то парочка. Похоже, она спит у них.
— Ты ей звонил?
Михал отрицательно покачал головой. Он старался не глядеть на Томаша, поэтому пялился в окно. Дождь барабанил по стеклам изо всех сил.
— А я не могу дозвониться, — в голосе Томаша прозвучал испуг. Он снова опер губы и щеки. Михалу этот жест, равно как и стеклянные глаза, был известен — этот человек смачно пил целую ночь, а теперь уже не может.
— На мой звонок ответит, — заявил он. Он нашел номер, широко усмехнулся, но тут на лицо надвинулась тень, и улыбка превратилась в гримасу. Михал позвонил снова, потом, отложил телефон, отказавшись от намерения. Его лицо было уже серьезным.
— Наверное спит.
— Как же.
— Начало пятого. Она предпочла лечь спать, чем возвращаться в такую погоду.
Михал закурил. Увидав, как Томаш водит взглядом за пачкой сигарет, спрятал ее в карман.
— Она могла вернуться на такси.
— Она не может позволить себе кататься на такси, — Это прозвучало как обвинение.
— А ты что, не мог ей дать?
— Думаешь, я плачу твоей дочке?
Какое-то мгновение казалось, что Томаш прыгнет на Михала, но он только выпучил глаза, повернулся и рванул дверь так, словно желал вырвать их из рамы. В квартиру проник мутный свет из коридора, создавая впечатление, будто бы у Томаша выросли крылья.
— Если она не вернется, я приду сюда. Обязательно!
— Да ты что! — буркнул Михал. — Ты же уже пришел.
* * *После того он уже не заснул. Светало. Михал чувствовал себя так, словно только-только пробило полночь, а он вернулся с гулянки, в связи с чем, как и после каждой гулянки, он развел таблетку магния, уселся за компьютером и начал наводить порядок в собственной голове. Только долго так он не выдержал. Позвонил снова. Телефон был отключен. «Наверняка спит, — подумал он, — для этой девицы утро начинается в два часа дня. А точнее, — досказал мысль, — весь день для нее утро». Он неоднократно перечитал сообщение, пришедшее вчера вечером, ломая голову над тем, а не складываются ли содержание, ошибки, переключение между прописными и заглавными буквами в некий секретный шифр. Он понятия не имел, кто такие Беата с Люциной, и настоящие ли это девчонки, а не место, адрес, дорога к Малгосе.
Ему вспомнилось, как они разыскивали друг друга по Вроцлаву. Ну да, вся штука может заключаться именно в этом. Михал недовольно засопел, перепуганный перспективой вроцлавских утренних часов, поисков соплячки неизвестно где, исключительно ради ее собственного развлечения. Не без колебаний, он набрал домашний телефонный номер Малгоси. Трубку снял Томаш.
— Вернулась?
Треск, длинные гудки. Выходит, что нет.
Михал выбежал из своей квартиры, но еще перед лифтом сотовый раззвонился. Малгосин домашний номер.
— Михал? Михал? — голос Анны дрожал.
— Я отправляюсь ее искать.
— Как звали тех девушек, к которым пошла Малгося? — шепнула собеседница. Где-то вдалеке бурчал Томаш.
— Толком и не знаю. Люцина и какая-то другая. Беата?… Да, Беата.
Подъехал лифт.
— Откуда она могла их знать?
— Не имею ни малейшего понятия. По старой школе, по пивной… Может, это из класса?
— Михал?
Парень открыл дверь. В их доме лифт не был автоматическим.
— Да?
Голос в трубке был почти неслышимым.
— Михал, ты меня еще слушаешь? Я страшно боюсь.
* * *Томаш стоял перед воеводским полицейским управлением. Если говорить честно, он трясся, шатался и опирался на коричневые колонны: холодные, грязные и никому не нужные, как, по мнению самого Томаша, полицейские во всем свете. Он закурил, хотя и не следовало, раскрыл зонт и пошел, куда глаза глядят, через трамвайные пути. Томаш Бенер прошел через множество унижений и неприятностей, но вот полученный в полицейском управлении опыт был чем-то совершенно новым. Никогда ранее не чувствовал он себя совершенно невидимым и, в связи с этим, никому не нужным. Вот, сначала говнюк, теперь мусора. Где ты, Малгося?
Все, что он видел в управлении, слилось в одну картину. Людей приходило сюда столько, что полицейские не справлялись даже с тем, чтобы разводить руками. Непрерывно звенел телефон, если же кто-нибудь из работавших здесь поднимал трубку, можно было до секунды угадать, когда чертово устройство раззвонится снова. Все здесь походило на сумасшедший дом — полицейские бегали по различным этажам, размахивали руками, кричали и застывали в ступоре. Переступив порог учреждения, Томаш увяз в толпе, сквозь которую упрямо пробивался чуть ли не три часа, а когда он кричал: «потерялась моя дочка, у меня потерялась дочка», те из собравшихся, которые не глядели с сожалением, взрывались нервным смехом.
Он толкался и толкался, когда же это не помогло, начал звонить по знакомым. Он набирал номер за номером и перестал лишь тогда, когда до него дошло, что каждый второй из собравшихся здесь как раз набирает номер дядюшки прокурора, соседа верховного комиссара и сына уличного бордюра. Томаш ждал, злился, ведь он привык к тому, что это его ожидают. Но когда его наконец запустили в комнатушку, несколькочасовое ожидание съежилось до одной секунды.
Мусор наверняка очень хотел походить на Мэла Гибсона из «Смертельного оружия» — у него были удлиненные вьющиеся волосы и рубашка в клетку, вот только губы его казались органически неспособными сложиться в улыбку. Поначалу он заявил, что от исчезновения должны пройти полные сутки, о чем должен знать каждый, поскольку об этом долдонят в каждом полицейском сериале, после чего туг же добавил: ладно, все в порядке, поглядим, чего можно сделать. На этом он закончил и поглядел на двери.
Вот тогда Томаш Бенер вышел из себя, встал где-то в метре от хозяина кабинетика и произнес приблизительно следующее:
— У меня пропала дочка. Мы живем как раз напротив этого проклятого жилмассива. А вы меня совершенно не слушаете. — Тут он замялся, но продолжил: — Я всего лишь обычный гражданин. Врач. И я знаком с множеством обычных граждан, которые этого так не оставят. Вы меня понимаете? Мне бы хотелось, чтобы вы меня хорошенько поняли.
Славянский вариант мрачного Гибсона указал Бенеру на стул, и Томаш уселся. Полицейский оперся локтями о столешницу.
— Я вам кое-чего скажу, а вы передадите это другим обычным, озабоченным гражданам. Я и сам желаю, чтобы меня правильно поняли. Видите ли, лично я вам сочувствую. Мне очень хочется вам помочь, и даже если этого не видно, мне хочется, чтобы вы мне поверили. Я прекрасно понимаю, что вы никак и ничем не можете мне помочь, но я был бы весьма благодарен, если бы вы мне не мешали.
Томаш открыл рот, только полицейский не позволил ему взять слово.
— Первые пропажи случились три недели назад. Их число растет в геометрической прогрессии, пан врач, и последние дни — это несколько сотен случаев. Обратите внимание, ежедневно. И потому вы мне не помогаете, — туг он потер глаза, — потому что на самом деле я ни черта не знаю и не готов вам ответить.
— То есть, вы хотите сказать, что не станете разыскивать мою дочку? — спросил Бенер, на сей раз более перепуганный, чем взбешенный. А польский Мел Гибсон с губами, похожими на перевернутую вверх дном байдарку, сочувственно поглядел на него, поднялся и открыл дверь.
— Нет. Это означает, что мы приложим все силы, — меланхолично произнес он.
Томаш Бенер вышел. Но потом вернулся из коридора. Теперь он был похож на мальчишку, до которого только что дошло, что он не родился в золотой рубашке, но в крови и слизи вышел в грязь этого мира.
— Но ведь хоть что-то сделать вы обязаны, — просопел он. У него кружилась голова. — Сейчас я говорю даже не о дочке, но вообще, понимаете, пан офицер? Это место не может вот так оставаться. Нужно как-то это решить. Нужно.
Полицейский кивнул.
— Сами увидите, вот с ним мы как раз разберемся.
«Вот с ним мы как раз разберемся, вот с ним мы как раз разберемся…» — повторял Томаш, удаляясь от воеводского полицейского управления по холодному дождю, от лужи до лужи, расталкивая людей словно кегли в боулинге, безнадежный и одинокий. Он понятия не имел, что делать дальше, куда идти, вести поиски или подождать. Потом люди говорили, что во Вроцлаве объявился очередной псих, поскольку никто в здравом уме не усядется на поребрике, сунув ноги в воду, которая забрызгивает ему одежду и лицо, и застынет в такой вот позе, даже не плача, а только глядя в пространство, раскладывая окружающий мир на частицы и складывая заново. Люди подобные вещи видят, мне об этом известно.
