Л. Хартли - Смертельный номер: Рассказы
— Вина, сэр?
— Да, Клатсем, бутылку шампанского.
— Очень хорошо, сэр.
Мистер Рамбольд осушил первый стакан залпом.
— Кроме меня, кто-нибудь сейчас будет ужинать, Клатсем? — поинтересовался он.
— Нет, сэр, уже девять часов, — с укором в голосе ответил официант.
— Извините, Клатсем, перед ужином я был не в форме, вот и решил поспать.
Официант смягчился.
— Я сразу заметил, сэр, что вид у вас не очень. Надеюсь, никаких дурных вестей?
— Нет, ничего. Немного устал с дороги, вот и все.
— А в какую погоду вы уезжали из Австралии? — полюбопытствовал официант, чтобы доставить удовольствие мистеру Рамбольду — тот явно хотел поговорить.
— Погода была лучше, чем здесь, — ответил мистер Рамбольд, опустошая второй стакан и примеряясь глазом к остатку жидкости в бутылке.
По стеклянной крыше равномерно тарабанил дождь.
— Добрый климат — это еще не все, — заметил официант. — В гостях хорошо, а дома лучше.
— Вы правы.
— Во многих уголках земли хоть что готовы отдать за один хороший дождичек, — убежденно заявил официант.
— Безусловно, — ответил мистер Рамбольд, чувствуя, что этот разговор его убаюкивает.
— Вы много рыбачили, сэр, когда жили за границей? — продолжал допрос официант.
— Случалось.
— Вот, значит, и вам дождь нужен, — провозгласил официант, будто доказал что-то важное. — А в Австралии рыбу от браконьеров не охраняют, как здесь?
— Нет.
— Значит, и браконьерства нет, — философски заключил официант. — Каждый отвечает за себя, вот и все.
— Да, в Австралии именно такой порядок.
— Не бог весть какой порядок, — поддел его официант. — Законом его не назовешь.
— Смотря что понимать под законом.
— Как что, мистер Рамбольд? Ясное дело, сэр. Взять преступность. Допустим, вы там в Австралии ухлопали человека — то есть убили, — вас бы повесили, если бы поймали?
Мистер Рамбольд помешал шампанское плоским концом вилки и снова пригубил.
— Могли бы и повесить, если не нашлось бы смягчающих вину обстоятельств.
— А если бы нашлись, могли бы отвертеться?
— Мог.
— Вот я про это самое и говорю, — заявил официант. — Ведь закон, он и есть закон; если вы его преступили, будете наказаны. Я, конечно, не имею в виду лично вас, сэр, я говорю «вы» как бы для примера, для наглядности.
— Да, разумеется.
— А когда закона нет, а есть, как вы говорите, порядок, — развивал свою мысль официант, ловко убирая со стола остатки цыпленка, — учинить над вами расправу может любой. Кто угодно, к примеру, даже я.
— Но почему же у вас или у кого-то другого, — спросил Рамбольд, — возникнет желание учинить надо мной расправу? Ни вам и никому вокруг я ничего не сделал.
— Обязательно возникнет, сэр.
— Но почему?
— Как же мы будем спокойно спать в своих постелях, сэр, зная, что вы, убивец, гуляете на свободе? Возьмете да еще кого пристукнете. Вот кто-то вами и займется.
— А если некому?
— То есть как?
— Допустим, у убитого нет ни родственников, ни друзей; он просто исчез, никто и не знает, что он умер.
— Раз так, сэр, — сказал официант, торжествующе подмигивая, — ему самому придется пойти по вашему следу. Он не будет спокойно почивать в могиле, сэр, нет, ни в коем разе, зная, что за него некому вступиться.
— Клатсем, — внезапно перебил его мистер Рамбольд, — принесите мне еще бутылку, только безо льда.
Официант взял выпитую бутылку со стола и поднес к свету.
— Да, сэр, эта приказала долго жить.
— Приказала долго жить?
— Да, сэр, окочурилась; пришел бедняге конец.
— Вы правы, — согласился мистер Рамбольд. — Конец ей.
Время подошло к одиннадцати. Гостиная снова была в полном распоряжении мистера Рамбольда. Клатсем вот-вот принесет кофе. И что это судьбе вздумалось донимать его случайными напоминаниями? Неблагородно с ее стороны, все-таки он первый день, как вернулся. Ох, неблагородно, бормотал он, а огонь тем временем грел подошвы его шлепанцев. Но шампанское было великолепно; оно ему не повредит; остальное довершит коньяк, который сейчас принесет Клатсем. Клатсем — миляга, чудесный слуга старого покроя… чудесный дом старого покроя… От вина мистер Рамбольд разомлел, мысли его пошли гулять сами по себе.
— Ваш кофе, сэр, — сказал голос у него над ухом.
— Спасибо, Клатсем, очень вам обязан, — рассыпался в благодарностях мистер Рамбольд, от винных паров впадая в чрезмерную вежливость. — Вы замечательный малый. Побольше бы таких.
— Стараюсь, сэр, будем надеяться, — произнес Клатсем несколько невпопад, отвечая на оба замечания сразу.
— Что-то никого не видно, — переменил тему мистер Рамбольд. — В гостинице постояльцев хватает?
— Очень даже хватает, сэр, все люксы заняты, да и обычные номера тоже. Каждый день приходится кому-то отказывать. Только сегодня звонил один джентльмен. Сказал, что подъедет позже — вдруг повезет. Да где там — птички улетели в дальние края.
— Птички? — переспросил мистер Рамбольд.
— В смысле, что номеров-то свободных нет, хоть тресни.
— Весьма ему сочувствую, — сказал мистер Рамбольд с неподдельной искренностью. — Да любому, хоть другу, хоть врагу, кому приходится бродяжничать по Лондону в такой вечер. Будь у меня в номере лишняя кровать, я бы его приютил.
— Она у вас есть, — заметил официант.
— Верно. Какой я бестолковый. Н-да. В общем, жаль мне этого несчастного. Жаль всех бездомных, Клатсем, странников земли нашей.
— Полностью с вами согласен, — вставил богопослушный официант.
— А взять докторов, которых за полночь вытаскивают из постели. Нелегкая у них жизнь. Вы никогда не задумывались, Клатсем, какая у докторов жизнь?
— Как-то не приходилось, сэр.
— Так вот, жизнь у них нелегкая. Можете мне поверить.
— Когда позвать вас к завтраку, сэр? — спросил официант, не видя особых причин прекращать разговор.
— Не надо меня звать Клатсем, — скороговоркой пропел мистер Рамбольд, словно запрещал официанту называть себя Клатсемом. — Когда проснусь, тогда и проснусь. Не исключено, что как следует поваляюсь в постели. — Последние слова он произнес, причмокивая от удовольствия. — Хорошо поспать — что может быть лучше, верно, Клатсем?
— Вы правы, сэр, спите хоть до вечера, — поддержал его официант. — Вас никто не потревожит.
— Спокойной ночи, Клатсем. Вы замечательный малый, я готов это повторить где угодно.
— Спокойной ночи, сэр.
Мистер Рамбольд снова опустился в кресло. Оно нежно приняло его, окутало теплом, приуютило, он словно слился с ним в одно целое. И не только с ним — с огнем, с часами, со столом, со всей мебелью. Все полезное и ценное, что было в окружающих его предметах, потянулось навстречу всему полезному и ценному, что было в нем, свойства эти встретились — и сразу подружились. Кто может помешать их благому взаимовлиянию, кто способен ограничить живущее в них добро? Никто — и уж конечно не тень прошлого. В комнате стояла полная тишина. Звуки с улицы доносились непрерывным низким гулом, жужжание убаюкивало. Мистер Рамбольд уснул.
Ему приснилось, что он снова ребенок и живет в своем старом загородном доме. Во сне он охвачен неодолимым желанием: он должен собирать дрова, везде, где ни попадутся. Стоит осень, он в дровяном сарае, с этого и начался сон. Дверь приоткрыта, через нее льется свет, но как он очутился в сарае, он не помнит. На полу валяется кора, тонкие прутья, но кроме пня, который все равно в дело не пустишь, в сарае нет ни единого подходящего бревна, чтобы разжечь костер. Ему неуютно в дровяном сарае одному, однако он не уходит оттуда, а ищет, ищет во всех уголках. Ничего. Пустота. Какая-то хорошо знакомая тяга манит его наружу, он выходит в сад. Ноги сами несут его к высокому дереву, заросшему у основания густой травой, оно стоит неподалеку от дома, само по себе. Его недавно обкорнали: ствол наполовину без веток, только торчат хохолки листьев, торчат где ни попадя. Он знал, что увидит, если поднимет глаза к темной листве. Так и есть: длинный отживший свое сук, голый там, где отшелушилась кора, и согнутый посредине, как рука в локте.
Он начал карабкаться на дерево. Надо же, как просто — тело его будто стало невесомым. Но чем выше он взбирался, тем сильнее ощущал какое-то жуткое угнетение. Сук, что тянулся вдоль ствола, не хотел принимать его, враждебно щетинился корой. С каждой секундой Виктор приближался к месту, что всегда внушало ему ужас; люди называли его наростом. Он торчал из ствола огромной круглой опухолью, густо окутанной ветками. Лучше умереть, чем задеть головой об эту мерзость.
Но вот он все-таки добрался до сука, сумерки уже сгустились, наступила ночь. Он знает, что делать: надо сесть на сук верхом, иначе до него не дотянуться, и давить вниз обеими руками, пока он не треснет. Кое-как упершись ногами в ствол, он прижимается спиной к дереву и что есть силы давит. Приходится опустить глаза к земле, и он видит: внизу под ним расстелено белое полотнище, словно чтобы поймать его; и он сразу понимает — это саван.
