Джеймс Эллрой - Кровавая луна
– И что ты собираешься делать?
– Выкурить его из норы, только еще не знаю как. Скорее всего в одиночку. Департамент ни за что не разрешит открыть следствие. Они не захотят ставить себя в дурацкое положение. Я сам свалял дурака: не надо было вообще ходить к Гаффани. Если я буду действовать через его голову и подниму шум, меня снимут с дела Нимейер и бросят на какое-нибудь тупое ограбление. Знаешь, на что это похоже, Датч?
Датч заглянул в глаза своему высокому другу, гению и наставнику и быстро отвернулся, чувствуя, как слезы гордости наворачиваются ему на глаза.
– Нет, Ллойд.
– Похоже, я был создан для этого дела, – сказал тот, старательно глядя на свое отражение в зеркале. – Похоже, я так и не узнаю, кто я такой и кем могу стать, пока не сцапаю этого ублюдка и не пойму, за что он уничтожил столько невинных жизней.
Датч положил руку ему на плечо.
– Я тебе помогу, – заверил он друга. – Не вправе дать офицеров тебе в подмогу, но помогу тебе сам. Мы можем…
Датч замолк, заметив, что Ллойд его не слушает, завороженный то ли светом, горящим в его собственных глазах, то ли каким-то далеким видением.
Датч опустил руку. Ллойд шевельнулся, оторвал взгляд от зеркала и заговорил:
– Когда я проработал два года, меня бросили на чтение лекций в средних классах школы. Рассказывать детям увлекательные истории про полицию, предупреждать их насчет наркотиков и контактов с незнакомыми людьми. Мне очень понравилось это назначение, я ведь люблю детей. Однажды ко мне обратилась одна учительница. Рассказала о девочке из седьмого класса. Ей было двенадцать лет, и она отсасывала у мужиков за пачку сигарет. Учительница попросила меня поговорить с ней.
Я подошел к ней после уроков. Хорошенькая маленькая девочка. Светленькая. С подбитым глазом. Я спросил, откуда фингал. Она не захотела рассказывать. Я проверил, что творится у нее дома. Ситуация типичная: мать-алкоголичка – на пособии, отец отбывает от трех до пяти в Квентине. Ни денег, ни надежды, ни единого шанса. Но эта малышка любила читать. Я отвел ее в книжный магазин на углу Шестой и Вестерн, познакомил с хозяином. Я дал хозяину сотню и сказал, что это кредит для малышки. То же самое я проделал в винном магазине в том же квартале: за сотню долларов можно купить целую кучу сигарет.
Девочка хотела меня отблагодарить. Рассказала, что «фонарь» под глазом ей поставил один клиент. У нее скобки на зубах, и она поцарапала член одного клиента, которому делала минет. И тут она меня спрашивает: может, я хочу? Я, ясное дело, говорю: «Нет» – и читаю ей длинную лекцию. Но продолжаю встречать ее. Она живет на моем участке, я все время ее встречаю. Она вечно курит и вечно с книжкой в руках. Выглядит довольной.
Как-то раз она останавливает меня, когда я патрулирую один в своей черно-белой машине, и говорит:
– Вы мне правда очень нравитесь. Мне бы очень хотелось у вас отсосать.
Я говорю: «Нет», – и она начинает плакать. Этого я вынести не могу. Хватаю ее, обнимаю, прижимаю к себе и говорю, что она должна учиться, как сам дьявол. Тогда она тоже научится рассказывать истории.
Голос Ллойда дрогнул. Он отер губы и попытался вспомнить, что, собственно, хотел сказать.
– Ах да, – добавил он наконец, – я забыл сообщить, что маленькой девочке теперь двадцать семь лет, она получила магистерскую степень по английской литературе. У нее все будет в порядке. Но… где-то по соседству бродит парень, который хочет ее убить. И твоих дочерей, и моих… Он очень умен… но я не дам ему убить кого-нибудь еще. Это я тебе обещаю. Клянусь.
Увидев в светло-серых глазах Ллойда печаль, которую тот не мог выразить словами, Датч промолвил:
– Достань его.
– Достану, – ответил Ллойд и ушел, зная, что старый друг дал ему карт-бланш и отпущение грехов за все, что он собирался сделать, какие бы правила при этом не были нарушены.
Глава 8
На следующее утро, после беспокойной ночи, проведенной за обдумыванием информации, почерпнутой из шестнадцати дел, Ллойд поехал в библиотеку в центре города. По пути он соображал, как бы лучше выстроить дальнейший маршрут, сортировал в уме второстепенные детали и изобретал уловки и лазейки для прикрытия собственной задницы. Ему предстояло здорово побегать, и он хотел приступить к работе в полном спокойствии ума, заранее подготовившись. Он закрыл окна в машине и отключил полицейскую рацию, чтоб не трещала над ухом. Все посторонние мысли, не касающиеся расследования, Ллойд выбросил из головы. Со стороны Фреда Гаффани и более высокого начальства отдела убийств и ограблений он был прикрыт железно. Он позвонил двум детективам, работавшим под его началом по делу Нимейер. Те доложили, что поиски в книжных магазинах Лос-Анджелеса пока не дали ничего положительного. Он велел им действовать автономно, прислушиваясь к своим инстинктам, и докладывать Гаффани дважды в неделю, давая этому помешанному на Иисусе психу понять, что он, сержант Хопкинс, будет работать в гордом одиночестве: такова участь гения. Гаффани воспримет это как часть их молчаливого уговора, а если и пожалуется на отсутствие Ллойда в Паркеровском центре, Датч Пелтц вмешается и задушит эти жалобы на корню, используя весь свой авторитет. Ллойд был прикрыт.
Что касалось самого расследования, всю фактическую сторону Ллойд уже изучил по делам погибших женщин. Действовал он в обстановке оглушительной тишины. Дженис с девочками поехала погостить к своему Другу Джорджу, заночевала в его квартире на Оушен-парк, и Ллойд остался один в доме. Там он и читал дела. Ему хотелось совместить уничтожение невинности путем убийства со своими собственными усилиями приобщить невинность к правде жизни путем рассказывания историй. Поэтому Ллойд перенес дела в спальню Пенни и читал их там. Он надеялся, что аура его младшей дочери придаст ему сил и поможет отыскать факты в загадочных лабиринтах психопатического сознания. Новых фактов он не отыскал, но нарисованный им психологический портрет преступника обрел иное измерение, сделавшее его еще более правдоподобным.
Хотя у него не было доступа к информации о нераскрытых убийствах, совершенных до 1968 года, Ллойд не сомневался, что преступления начались ненамного раньше этой даты. Это убеждение основывалось на психологическом портрете убийцы, который он составил, руководствуясь своими подозрениями и интуицией. Ллойд чувствовал, что имеет дело с гомосексуалистом. Вся разветвленная генеалогия убийств была, по сути, лишь попыткой скрыть этот факт от себя самого. Он сам еще не знал. До Линды Деверсон и Джулии Нимейер убийства нередко бывали жестокими, но говорили о наслаждении капризного извращенца хорошо проделанной работой, а также о почти болезненной любви к анонимности. Убийца понятия не имел о том, что собой представляет. Чудовищно изуродованные тела Линды и Джулии стали разделительной гранью. Эта психологическая «точка невозврата» основывалась на паническом страхе перед осознанием пробуждающегося сексуального влечения – такого постыдного и неодолимого, что его приходилось топить в крови.
Ллойд выстраивал связи с прошлым. Убийца был – должен был быть! – жителем Лос-Анджелеса и обладал необычайной физической силой – отрубал конечности одним взмахом топора. Убийца, несомненно, был физически привлекателен и способен с легкостью, даже не без изящества маневрировать в мире геев. Ему отчаянно хотелось этого, но если бы он уступил, уязвимость, неразрывно связанная с сексуальным контактом, уничтожила бы его жажду убивать. Сексуальность пробуждается в отрочестве. Исходя из того, что убийца все еще находился на подъеме сексуальной потенции, а также из того, что убийства начались примерно в январе 1968 года, Ллойд дал монстру пятилетний инкубационный травматический период. Это означало, по его прикидкам, что тот достиг совершеннолетия в начале или в середине шестидесятых, то есть в настоящий момент ему около сорока. Сорок максимум.
Покинув автостраду на уровне Шестой улицы и Фигероа, Ллойд прошептал:
– Десятое июня, десятое июня, десятое июня.
Он припарковался на четной стороне улицы и укрепил под «дворником» на ветровом стекле знак «Офицер полиции на дежурстве». Истина ошеломила его как удар обухом по голове, пока он поднимался по ступеням библиотеки: монстр убивал, потому что хотел любить.
Путешествие Ллойда в прошлое по микрофильмам заняло четыре часа. Он проверил каждое десятое июня с 1960 по 1982 год. Начиная с «Лос-Анджелес тайме» и кончая «Лос-Анджелес гералд экспресс» и его дочерним изданием «Лос-Анджелес икзэминер», он просеивал заголовки, большие статьи и короткие заметки, рассказывающие обо всем – от высшей бейсбольной лиги до волнений и беспорядков в зарубежных странах, предварительных показов летней моды и результатов первичных выборов. Ничто в этом параде информации не привлекло его внимания, ничто не зацепило глаз как некий фактор, потенциально способствующий убийственной страсти, ничто не заставило мыслительный механизм включиться и развить гипотезу. Десятое июня было его единственным ключом к опознанию убийцы, но газеты Лос-Анджелеса освещали этот день, как любой другой.
