Виктор Пронин - Ворошиловский стрелок
— Вчера на остановке видела Вадима Пашутина, — сказала Катя без всякой связи с предыдущими словами.
— И что?
— Задерганный какой-то… Похудел.
— Похудеешь, — кивнул старик. — Кто угодно похудеет… Тебя заметил?
— Отвернулся.
— Не подошел, значит?
— А зачем ему ко мне подходить? — удивилась Катя.
— Мало ли… Чтобы извиниться… чтоб на колени пасть, — жестко произнес старик и напрочь отгородился бровями от настойчивого взгляда внучки.
— На колени? — удивилась Катя. — Ты, деда, что-то перепутал. Так не бывает.
— Только на колени, — повторил старик. — Только публично, при людях, при толпе… Только это может его спасти, — промолвил старик неосторожно и тут же спохватился, пожалел, досадливо брякнул ладонью о стол.
— Да? — протянула Катя и долгим взглядом посмотрела на старика. — Ты как-то странно говоришь… От чего это может его спасти?
— От кары.
— Какой, деда? Чьей кары?
— При чем здесь чьей? — раздраженно спросил старик. — Возмездие не бывает чьим-то… Оно всегда… свыше, — с трудом подобрал он нужное слово. — Кара, возмездие, наказание… Они, как невидимое воронье, носятся в воздухе и настигают, настигают, настигают!
— Всех?
— Кого надо.
— А кто решает, кого требуется настигнуть, кого надлежит покарать и когда именно? — Катя явно забавлялась, видя, что старик придает слишком большое значение этому пустому, как ей казалось, разговору.
— Бог, — коротко ответил старик и этим как бы поставил точку. Но, помолчав, добавил: — А поручает он это выполнять надежным людям… И это…. Будешь возвращаться, купи хлеба. Хлеб у нас кончается. Не забудь.
— А знаешь, соседка сказала, — Катя тоже не стала продолжать прежний разговор, — что этот… Игорь, ну, у которого в коленке что-то стрельнуло… Выжил все-таки.
— Это еще неизвестно, — проворчал старик.
— Почему? Его приятели… вроде посетили его в больнице, или с врачом разговаривали…
— Посетили, и ладно, — несколько не в тон произнес старик. — Делов-то… Больного посетить…
— А почему ты говоришь, что еще неизвестно, выживет ли он? Говорят, на поправку пошел…
— Организм выжил, — резко сказал старик. — А выживет ли Игорь — это неизвестно.
— А, — протянула Катя озадаченно. — Вон ты как… Тогда, конечно… А то я как-то не врубилась. — Она встала, поцеловала старика в щеку, махнула рукой уже из прихожей, почти как прежде махнула, и вышла из квартиры.
— Звони! — успел крикнуть старик.
* * *В то же утро полковнику Пашутину по его просьбе принесли и положили на стол копию заключения эксперта, который изучал кусочки металла, обнаруженные в ране у Игоря. Пашутин не занимался этим делом официально, и заключение ему принесли из уважения к должности и опять же по настоятельной просьбе. Вывод эксперта был однозначен — крошки металла являлись частью небольшого взрывного устройства. И на коже были обнаружены следы ожога, и металлические частицы были искорежены и обожжены. Это был микровзрыв, — утверждал эксперт.
Внимательно прочитав заключение, Пашутин тут же набрал номер домашнего телефона. Трубку поднял сын.
— Вадим? Приезжай ко мне.
— Прямо немедленно? — недовольно спросил Вадим. — Отец, видишь ли, в чем дело…
— Через двадцать минут ты войдешь в мой кабинет. Все. — И полковник положил трубку.
Вадим вошел в кабинет через полчаса.
— Гонор показываешь? — спросил Пашутин, взглянув на часы. — Напрасно.
— О чем ты? — Вадим сделал удивленные глаза.
— Когда тебе говорят, что нужно быть через двадцать минут, это значит, что ты должен быть через двадцать минут. Ясно? Не только здесь, везде. Когда ты входишь через тридцать минут, ни о чем серьезном с тобой говорить уже нельзя. Потому что даже небольшое вроде бы опоздание убедительно подтверждает, что человек ты бракованный. Довериться тебе нельзя. Ни в чем. Ты недееспособный.
— Значит, такого родил.
— Нет, родил я нормального ребенка. Но с годами этот ребенок начал усваивать нечто мне чуждое…
— Я это слышал уже много раз. И не намерен выслушивать всю оставшуюся жизнь.
— Твои намерения мы обсудим в другой раз. А сейчас я говорю не о себе и даже не о тебе. Я говорю о законах человеческих взаимоотношений, которые, слава богу, еще действуют в нашем мире. И я своевременно, заранее, пока еще не поздно, докладываю тебе о них. Чтобы потом, когда тебя вышибут отовсюду, ты не делал бы удивленные глаза и не говорил, что отец ничему не научил в жизни и что ты, оказывается, не готов к схваткам.
— Меня ожидают схватки?
— Да. Только схватки. И ничего больше тебя в жизни не ожидает по той простой причине, что в жизни больше ничего и нет, кроме схваток. С женщиной, с начальством, с обстоятельствами, с безденежьем… О твоих схватках с женщинами я немного наслышан. Даже с ними, даже с ними ты не решаешься выйти один на один, даже на женщину выходишь с целой бандой…
— Не всегда, отец, не всегда, — Вадим обиженно вскинул гниловатый подбородок.
— Ладно, — устало проговорил полковник. — Надеюсь, ты еще некоторое время поживешь на белом свете и поймешь, что…
— А у тебя есть основания в этом сомневаться? — Вадим снисходительно посмотрел на отца.
— Да! — заорал тот. — Да, черт тебя подери! У меня есть такие основания! Читай! — он сунул ему листки папиросной бумаги, на которых было отпечатано заключение экспертизы. — Внимательно читай! Может быть, перед тобой немного приоткроется будущее! Твое будущее!
С чуть заметным пренебрежением Вадим взял листки, пытаясь как-то подчеркнуть свое достоинство, непокорность. И это настроение помешало ему вникнуть в суть выводов эксперта, он смотрел на листки искоса, как бы оказывая одолжение. Дойдя до подписей и печатей, он вынужден был вернуться к началу, поскольку ничего не понял из прочитанного.
Полковник наблюдал за ним усмешливо и с явным сожалением. Он видел, что сын недалек, знал, что сын трусоват, самолюбив и тщеславен.
— Ну? — не выдержал полковник. — Осилил?
— Прочитал, — Вадим положил листок на стол. — Ознакомился, ну и что?
— Вопросы есть?
— Нет… Все изложено грамотно, доступно… Хотя запятые поставлены не все… Грамотишка у твоих сотрудников оставляет желать лучшего.
— Так, — полковник выдвинул ящик стола, чтобы сдержаться и не запустить чем-нибудь тяжелым в непутевую голову сына. — Поясняю для непонятливых… Для тупых, дурных и убогих… Эксперт утверждает, что это была разрывная пуля. Именно разрывная пуля разнесла коленку вашего Игоря.
— Там этого не написано! — воскликнул Вадим.
— Написано. Между строк.
— Хочешь сказать, что мы стреляли друг в друга? — взвился Вадим. — Ты это хочешь сказать?
— Нет, мои намерения скромнее. Я хочу сказать, что коленка у твоего приятеля разлетелась не сама по себе, нога отвалилась не сама по себе… И только. Остальное хочу услышать от тебя, как от непосредственного участника событий.
— А мне нечего сказать…
— Оружие у вас было?
— Какое?!
— Это другой вопрос… Начнем с самого простого вопроса, с самого примитивного… Оружие было?
— Я уже отвечал на этот вопрос! Если не веришь, можешь начинать следствие! Давай! — вдруг закричал Вадим тонким истерическим голосом. — Ну, что же ты?! Начинай! Отдавай меня в руки своим костоломам, пусть выбивают из меня признания! Пусть пишут протоколы, вызывают понятых, пускают по следу ваших собак! Ну! Что же ты тянешь?!
Полковник долго молчал, глядя в стол, стучал пальцами по настольному стеклу и лишь через несколько минут поднял глаза.
— Пошел вон, — сказал он негромко.
— Что? — не понял Вадим.
Уже не сдерживаясь, полковник поднялся из-за стола, чтобы влепить сыну пощечину, но тот оказался увертливее и, вскочив, успел нырнуть в дверь.
— За что, о боже, — простонал Пашутин, и его полное, румяное, надушенное лицо приобрело выражение почти плачущее.
* * *Первая мысль старика, когда он проснулся, была простая и ясная — сегодня среда. И словно холодком дохнуло на него освежающей, бодрящей опасностью.
— И хорошо, — прошептал он чуть слышно. — Значит, сегодня Кате будет еще лучше, значит, сегодня с работы она вернется веселее и оживленнее, чем вчера…
Старик лежал под тонким одеялом, вытянувшись во весь рост, наслаждаясь полным покоем и полной своей готовностью. Ничего не болело в нем, ничего не стонало. Даже обычные хвори, донимавшие постоянством и какой-то неистребимостью, последнее время отступили, и ему уже не приходилось возиться с микстурами, таблетками, компрессами. Да, за последний месяц он явно поздоровел. Весь его организм, казалось, собрался для выполнения задачи сложной, рискованной, опасной для жизни. И хвори отступили. Может быть, потом, когда эта взвинченность, постоянная напряженность пройдут, они опять навалятся на него, опять начнут грызть его тело, подтачивать дух, издеваться над его немощью. Но сейчас они дрогнули и отступили.
