Ричард Кондон - Маньчжурский кандидат
Один из этих двоих не придумал ничего лучше, как просто пытаться побыстрее забывать каждый очередной ночной кошмар. Другой же, напротив, старался вспомнить свой сон сразу по пробуждении: это объяснялось тем, что он был кадровым офицером разведки.
У Марко была прекрасная память, и его специально обучали тому, чтобы не утрачивать ни клочка своих воспоминаний. Первый ночной кошмар обрушился на него в постели с мисс Доувер и миссис Диаментец. Он просидел в ванне, полной холодной воды, до самого рассвета, и не окажись там этих забавных, шумных женщин. Марко так и не смог бы заставить себя встретиться тем утром с Реймондом. По возвращении в Вашингтон сны стали повторяться с пугающей регулярностью. После того, как один и тот же сон терзал его на протяжении девяти ночей подряд, в результате чего у него даже в служебное время начали дрожать руки, им все сильнее овладевала одна навязчивая идея, поделиться которой он ни с кем не мог. Мысль о советской форме не давала ему покоя. Каждую ночь майор смотрел, как друг убивает двух его людей на глазах у всех остальных, и сам становился частью разворачивающегося перед ним «цветного кино», настолько совершенно отрежессированного, что это буквально сводило Марко с ума. Он знал, что не может никому рассказать о своих снах, пока не почувствует, что начинает хотя бы отчасти понимать, в чем тут дело. А иначе с какой стати люди вообще станут слушать его?
Теперь Марко жил внутри этого кошмара не только во сне, но и наяву. Сразу по пробуждении он старался разобраться в том, что ему снилось, опасаясь, что снова заснет. Поэтому он начал записывать все детали той части кошмара, из которой только что вынырнул, зная, что стоит заснуть, и все вернется. Майор отказался от встреч с женщинами, потому что происходящее пугало его. Он боялся, что начнет разговаривать или кричать во сне, и тогда пойдет слух, что он просто не в себе. Марко чувствовал себя странно и непривычно, отказавшись от женщин, потому что «пищей» для него служили именно женщины, а также спиртное и волнующая музыка.
Записей становилось все больше, и спустя некоторое время майор переписал их в большой блокнот с отрывными листами. Сведенные вместе, они порождали новые вопросы. Где переводчик, Чанджин, взял сигару? Почему ему было позволено как равному сидеть в кресле рядом с советским генералом? Марко начал делать пометки, как часто такие детали возникали в его снах. Что это за классная доска? Мелки трех разных цветов, вспоминал он. Откуда китайцам заранее и в таких подробностях было известно о бое, в результате которого погибла целая рота китайской пехоты? Зачем патрульным вдалбливали столько всяких деталей, причем каждому свои?
Противоречие между насажденными Йен Ло в его сознание любовью, восхищением, уважением к Реймонду и его собственным детальным, точным описанием того, как Реймонд задушил Мэвоула и застрелил Лембека, породило в Марко страх и даже ужас перед мыслью о том, что все, казавшееся лишь плодом воображения, возможно, произошло на самом деле. Марко понимал, что нельзя, просто недопустимо думать, будто все это действительно имело место. Заметки удерживали его от безумия, служили инструментом ежедневной разрядки, позволяющей сохранить рассудок. В 1955 году частота снов снизилась примерно до трех раз в неделю, но в 1956-м снова неудержимо поползла вверх, и это привело к тому, что ночной сон Марко стал длиться не больше трех часов. И все это время майора понятия не имел, что на самом деле оставался в здравом уме.
* * *В июле 1956 года, примерно в девять двадцать жаркого для большинства остальных жителей Нью-Йорка вечера, Реймонд сидел на маленьком балконе. Ему было прохладно; с долины реки Гудзона дул устойчивый сильный ветер. Он читал самоучитель французского языка, поскольку решил, что, готовя еду, ради развлечения будет руководствоваться рецептами Бриллат-Саварин и Эскофье.[24] Это новое увлечение возникло как следствие тех приятных вечеров, когда он помогал молодым женщинам, большим специалисткам в этом деле, готовить самые разнообразные соусы для спагетти.
На столе рядом с креслом зазвонил телефон. Реймонд снял трубку.
— Реймонда Шоу, пожалуйста, — произнес приятный мужской голос с трудно определимым акцентом.
— Слушаю.
— Не хочешь разложить пасьянс?
— Да, сэр.
Реймонд положил трубку на рычаг и стал обшаривать ящики письменного стола, пока не нашел игральные карты. Он тщательно перетасовал их и начал раскладывать. Бубновая королева выпала лишь с третьего захода. Телефон зазвонил снова спустя сорок минут. Реймонд в это время курил, не спуская взгляда с королевы.
— Реймонд?
— Да, сэр.
— Видишь бубновую королеву?
— Да, сэр.
— У тебя есть страховой полис на случай аварии?
— Нет, сэр.
— Завтра утром обратишься в страховой отдел своей газеты. Получишь стандартный страховой полис из расчета еженедельного дохода в двести долларов, на случай полной утраты трудоспособности в свободное от службы время. И еще получишь больничную страховку.
— Ее оплачивает за меня газета, сэр.
— Хорошо. Четырнадцатого июля, спустя ровно неделю, если считать от следующей субботы, в одиннадцать утра, ты явишься в санаторий Тимоти Свардона, дом 84 по Шестьдесят Первой Восточной улице. Мы хотим, чтобы ты прошел небольшую проверку. Все ясно?
— Да, сэр.
— Очень хорошо. Доброй ночи, Реймонд.
— Доброй ночи, сэр.
Связь прервалась. Реймонд вернулся к учебнику, прихлебывая из бутылки кока-колу. Приняв теплый душ, ровно в одиннадцать он улегся в постель и спал без сновидений. Позавтракав на следующее утро инжиром и кофе, в девять сорок пять Реймонд явился на службу, тут же позвонил в страховой отдел и договорился о получении страхового полиса, оговорив, что в случае насильственной смерти страховую премию в размере пятидесяти тысяч долларов получит его единственный друг, Бен Марко.
* * *Письмо, поступившее в офис сенатора Айзелина на имя Реймонда, заботами сенатора было переадресовано на офис газеты в Нью-Йорке. Судя по почтовому штемпелю, оно пришло из Вейнрайта, из Аляски. Реймонд настороженно развернул его и прочел:
«Дорогой сиржант!
Я должен рассказать об этом или написать кому-нибудь потому что я думаю что у меня вот-вот поедет крыша. В смысле, я должен рассказать или написать об этом кому-то кто понимает о чем я не просто кому угодно а ты был в армии моим лутьшим другом вот я тебе и пишу. Сиржант я в беде. Я боюсь ложиться спать потому что мне снятся ужасные сны. Я не знаю при чем тут ты но в этих снах есть цвет и звук и они становятся все быстрее и это пугает. Ты наверно удивляешься и решил будто я съехал с катушек. Этот сон приходит ко мне каждый раз как я ложусь спать. Мне снятся все парни из нашего патруля которых ты спас и за это получил Медаль. И еще в этом сне много китайцев и много шишек из русской армии. Ну, вот так в общем. Поверь я не вру, чесно! В этом сне много чего происходит и я должен рассказать об этом. Если ты переписываешься с кем-нибудь из патруля и узнаешь что они видят такие же сны буду очень благодарен если ты поможешь мне связаться с ними. Я сейчас живу на Аляске и адрес на конверте. Работаю водопроводчиком и дела идут неплохо и я был бы в отличной форме если бы не эти сны которые высасывают из меня все силы. Ну, пока, я надеюсь что все у тебя хорошо и что если тебя когда-нибудь занесет в Вейнрайт, на Аляску, ты мне свиснешь. Удачи тебе, парень.
Твой старый капрал,
Алан Мелвин»
Одна фраза вызвала у Реймонда чувство недоверия и даже отвращения. Да что там, она просто оскорбила его, и он перечитывал ее снова и снова: «ты был в армии моим лучшим другом». Реймонд разорвал письмо пополам, потом на четыре части, и так до тех пор, пока клочки не стали слишком малы, чтобы можно было рвать их дальше. Тогда он выбросил их в мусорную корзину рядом со столом.
VIII
На протяжении трех лет после того, как в марте 1953 года Джонни принес присягу в качестве сенатора Соединенных Штатов, мать Реймонда трудилась как пчелка, добиваясь для него признания в Сенате и официальном Вашингтоне, приучая журналистов узнавать его в лицо. Все это делалось в порядке подготовки к его переизбранию; коротко говоря, шла расчистка местности. Дело продвигалось медленно. В это трудно поверить, но, отсидев в своем офисе почти половину первого срока, Джонни Айзелин все еще оставался одним из наименее известных членов Сената. Так оно и шло до апреля 1956 года, когда мать Реймонда решила, что пора переходить к решительным действиям.
Утром девятого апреля Джонни появился в помещении для брифингов Пентагона, где вскоре должна была состояться предусмотренная графиком пресс-конференция министра обороны. Вместе с ним там оказались два друга, представляющие газеты Чикаго и Атланты соответственно. Сначала все трое выпили кофе. Джонни как бы между прочим спросил, что они собираются делать этим утром. Журналисты ответили, что дожидаются еженедельной пресс-конференции министра, назначенной на одиннадцать часов. Джонни задумчиво заметил, что никогда не присутствовал на настоящей, большой пресс-конференции. Он был такой незаметный, застенчивый, приятный, явно злоупотребляющий виски маленький сенатор, что один из журналистов добродушно пригласил его остаться с ними, за что совершенно непреднамеренно обеспечил себе получение спустя три недели премии от своей газеты в размере 250 долларов.
