Рекс Миллер - Грязь
— Ерунда, я месяцами не смотрю телевизора и не читаю газет. С моей-то занятостью...
— Неважно. Слушай, этот парень убил Бог знает сколько народу. Он настоящий маньяк: вырезает сердца, уничтожает целые семьи. Это дело, одно из наиболее серьезных из всех, которыми я занимался. Нам нужно его раскрыть.
— О'кей. Но никто не помечает файл с отпечатками пальцев словами “Официально уничтожен”. У нас точно никто этого не мог сделать. Да и в компании и Бюро тоже. Я никогда не слышал, чтобы подобное делали агентства. Если ты видишь пометку, что документ уничтожен или деклассифицирован, это означает, что его положили в архив, чтобы потом к нему получили доступ по Акту о свободе информации все желающие. Такова обычная судьба материалов с ограниченным доступом. Так что ты ошибся. Какой-нибудь уставший клерк”.
— Нет. Послушай. Мы тоже сначала так думали. Но я попросил своего шефа проверить это в Бюро лично, и это оказалось не ошибкой клерка. Я думаю, что это дело совершенно секретное, и те, кто занимался этим, закрыли его для нас. Но они не должны были квалифицировать это как уничтоженное. Вот в чем их ошибка. Я хочу с этим разобраться, Сонни. Прошу тебя, помоги мне.
— Нужно действовать по официальным каналам. Я это сделаю не быстрее, чем Главное управление по расследованию преступлений. Дай срочный специальный запрос через своего шефа и...
— Ты слушаешь? Я уже пытался. И постоянно натыкался на разные преграды. Мы даже дошли до бывшего директора ЦРУ. Он так себя назвал. Но нам сказали, что это вне их сил и возможностей, поскольку интересующий нас документ был уничтожен в высших эшелонах власти. На уровне кого-то из твоих людей или секретаря кабинета министров, или кого-то, кто ошивается в президентском окружении. Я серьезно хочу, чтобы ты мне помог, Сонни. Думаю, не стоит напоминать, что ты мой должник, хотя ты действительно мой должник.
— Все, что я могу, это проверить, Джек. Как тебе звонить?
Спустя двадцать пять минут полковник Сонни Шенберген опять был на линии и говорил ту же ерунду, которую Джек уже знал:
— Джек, мы проверили. Документ уничтожен. Уничтожен официально, так что никто не сможет тебе помочь. Кто-то сверху закрыл это дело в связи с интересами национальной безопасности. Я могу, конечно, еще раз перепроверить, но это все, извини!
— Ты — бычье дерьмо, Сонни. Понимаешь, мне это крайне необходимо! Этот парень вырывает у людей сердца. Я хочу, чтобы ты им занялся. Ты должен мне помочь, твою мать! — заорал Эйхорд в трубку.
— Ладно, ко всем чертям! Что я могу сказать, Джек? — Помолчав, он выдавил: — Я это знаю. Но я не могу ничего обещать.
— Слушай, мне не хочется тебе об этом напоминать, но, когда ты нуждался в моей помощи, я все для тебя сделал, а теперь я хочу, чтобы ты так же помог мне. Я хочу знать, кто этот ублюдок, Сонни, и мне очень надо это знать, пожалуйста...
— Я перезвоню тебе, — ответил он, тяжело вздохнув.
— Когда?
— Как только смогу, хорошо? — пообещал Сонни. Тут что-то запищало, и он повесил трубку — прямо скажем, бросил трубку на рычаг.
Казалось, что минута тянется час. Эйхорду было неприятно, что разговор с полковником, которого он звал просто Сонни, принял такой оборот. Набрав номер, он узнал, что полковник Шенберген сейчас беседует по другому телефону. “Мистер Эйхорд будет ждать его?” — спросила секретарша. Почему бы и нет? Он подождал пять минут, потом психанул и повесил трубку. Нервно он обдумывал, что ему делать дальше.
Через пару минут его телефон зазвонил.
— Эйхорд.
— О'кей, — сказал ему Сонни. — Я все разузнал, и теперь мы квиты, поэтому больше не надо напоминать мне об этом, никогда. Я имею в виду мой долг. Ты понял?
— Заметано. Ну что там у тебя? — спросил с нетерпением Эйхорд.
— Ты уже знаешь, что документ был уничтожен в интересах национальной безопасности высшими военными кругами. Вот что я смог разузнать: было какое-то соглашение между секретной службой и военными. Какая-то программа, которая действовала еще до программы “Сфинкс”. Она была разработана не для внутренних дел. Ты должен будешь позвонить по одному телефону. Теперь слушай меня, старик, — никаких слежек. Никаких. Я прилично заплатил из своего кармана, чтобы раскопать этого сукиного сына. Я объяснил ему это так: мол, позвонит парень, который расследует убийства, сходные по почерку с убийством Кеннеди. Остальное зависит от тебя. Он будет разговаривать с тобой не больше двух минут, потому не жди от него многого. И не перезванивай мне, на эту тему я больше не хочу с тобой разговаривать. Понял? Это ради меня, согласен?
— Заметано. Как зовут этого парня и кто он такой?
— Этого я тебе не скажу. Тебе нужно только набрать номер и спросить у него о том, что ты хочешь узнать. О нем самом ничего не спрашивай. Он просто повесит трубку. И меня не подводи. — Сонни назвал Эйхорду номер (номер оказался из Вирджинии), он пожелал удачи и прервал связь.
— Да, — рявкнул грубый голос после первого гудка.
— Меня зовут Джек...
— Я знаю, кто вы, мистер Эйхорд, я навел справки. — Человек говорил очень быстро, немного глотая окончания слов. — И я знаю также о деле Касикофф. Человек, которого вы ищите, — вам нужно записать, — я по буквам произнесу, Б-А-Н-К-О-В-С-К-И-Й. Банковский. Дэниэл Эдвард Флауэрс. Он убил очень много людей. И кажется, еще убивает, не так ли?
— Да, но кто он такой и почему его файл уничтожен?
— Этого я не могу вам сказать. Он был частью экспериментальной программы, которая осуществлялась в Юго-Восточной Азии. Это было в начале шестидесятых годов, еще до войны. Примерно в шестьдесят четвертом Банковского привлекли к участию в программе, которую потом вскоре аннулировали. Поэтому необходимо было убрать его файл. Было бы ошибкой закладывать в компьютер группу его крови и отпечатки пальцев. Я пошлю телексом его досье и все, что может помочь вам, а также фотографию Банковского. Больше мне не звоните и не пытайтесь связаться со мной через Сонни Шенбергена, потому что он просто не сможет меня найти. Все, этот мост уже сожжен.
— Одну минуту, мистер. Этот Банковский убил, видимо, десятки людей, и целый город трясет от ужаса перед этими убийствами. Помогите мне связаться со службой безопасности. Мне нужна вся информация об этом человеке. Я имею в виду... Что заставляет его убивать? Как он выбирает свои жертвы? Кто его научил так хорошо убивать? Как можно его выследить? Мне нужно знать, как...
— Что заставляет его убивать? Просто ему это нравится. Кто научил его убивать? Уверяю вас, никто. Он самоучка. Его слабое место? Хорошо, он весит около четырехсот пятидесяти фунтов, мистер Эйхорд, так что если вам немного подождать, то он скоро обожрется до смерти. Я посылаю вам его досье. До свидания, мистер Эйхорд.
Внутри телефакса зашумело, расставились сотни тысяч точек. Джек подождал, пока все это не прекратится. Потом вынул бумагу из прорези и впервые увидел лицо Зверя.
Под землей
В комнатушке стоял запах экскрементов, усиленный во много раз. Во сколько? В миллион? В десять тысяч? Существует ли шкала, по которой можно измерить это зловоние? Вонь была чуть больше той, что он мог воспринять, а воспринять он кое-что мог. Он открыл бутылку “Бурбона”, набрал полный рот освежающей жидкости и проглотил ее, чтобы заглушить тошноту, подавить органы чувств и приглушить их нервные импульсы.
Какой-нибудь особенный звук, вид или запах чего-то пробуждали в нем воспоминания детства или более поздних лет. То, что вам или мне может показаться только неприятным, — запах сигарного дыма, скрип мела по доске, аромат больничной антисептики, — его могло подвигнуть на убийство. Волны ненависти и безумства могли нахлынуть на него в ослепительном яростном гневе, когда его охватывало возбуждение смерти, опаляя внезапным огнем. Вот когда ему требовалась вся его сосредоточенность, весь его опыт и самоконтроль, потому что именно тогда он творил свои мерзкие дела.
Малейшие, казалось бы, несвязанные вещи — указывающий жест, шум ветра, шуршащего среди листвы, звук металлических подков на подошвах или далекие голоса — опять бросали его в воспоминания о холодном страхе ожидания, когда он молился Богу, призывая, чтобы тот выслушал, пожалел его, помог ему. Он слышал в своем металлическом ящике, что шаги и грубые голоса приближаются. Он снова видел человека-змею, и малыш Дэнни чувствовал, что его опять будут бить, и опять, и опять (о-о-о, а-а-а-а-а, он немеет, — не надо мне делать больно! Мама!). Не разрешай ему меня бить! Мама, мама! Он описался от непроизвольных спазм нетренированных мышц и сидел мокрый в том ужасном чулане, глядя через маленькую щелочку в двери, держа на руках собаку и надеясь на то, что человек-змея не найдет их на этот раз.
Он не мог выкинуть из памяти эту сцену. Он вспоминал ее, услышав звук спускаемой воды в туалете, звук любой струящейся жидкости. Теперь в его памяти всплывает запах дерьма, которое несется, течет по трубам в море, вниз, вниз, к мальчику Дэнни. О, мальчик Дэнни! Трубы, трубы, по которым это дерьмо спускается вниз, вниз, в канализацию с глиной и бетоном, с химикалиями в трубах и со шлаками в туннелях, по боковым путям и наклонам к магистрали, которая проходит под ним. И он опять вспоминает себя, сидящего в чулане. Вспоминает свою ненависть, и горечь воспоминаний об ужасном человеке-змее опять отравляет его сознание.
