Р Скотт Бэккер - Зовите меня Апостол
Я припомнил разговор с Альбертом прошлым вечером. Несомненно, если кто и может придумать секту, на секту вовсе не похожую, так это Ксенофонт Баарс.
— Я и не ищу. Но ведь как Советник Баарс обладает определенными… хм… привилегиями, правами.
— И что?
Ага, тебе неприятно. Что ж, давить не будем, цапнем с другой стороны.
— Дженнифер ведь была ближе всех к Баарсу?
— Да, и что?
— По мне, вот и повод для ревности и злобы. Вы, Энсон, сколько угодно можете болтать про здешнее равенство и братство, но, по сути, у Баарса на руках все карты, и по какой-то причине он решил выдать Дженнифер козырь.
— Но они же влюблены друг в друга! Кто может злиться на это?
— А как насчет Стиви? Он него так и пышет гомосексуальной ревностью.
— Стивен боготворит Ксена и никогда не причинит ему вреда. Ничем!
— А потеря Дженнифер была болезненна для Баарса?
— Ну конечно!
У меня шея затекла, и я пригнул голову сначала к одному плечу, а потом к другому.
— Что-то ваш Советник не слишком-то удручен потерей. Это вас не удивляет? Они же были так близки. А по нему не скажешь, что горюет.
— Поймите, Ксен — первооткрыватель! Гений. Как Магеллан или Галилей. Подобных ему скорбь и горе не остановят, в особенности когда им доподлинно известна природа скорби. Он — первый, отдернувший занавес, увидевший, каковы мы на самом деле.
— Значит, откровение на него снизошло.
— Откровение откровений!
Я еще не говорил вам, что Энсон такой же псих, как и прочие «системщики»? Жуткий народец.
Тут мы перешли к рассказу о ночи исчезновения Дженнифер.
Поверьте, я-то уж знаю: никто не рассказывает дважды одно и то же.
Мне довелось вытерпеть множество яйцеголовых исследователей памяти. Один из них, Роберт Куниц, рассказал про эксперимент, когда испытуемым предложили записать, что они делали в день превращения «Челленджера» в груду дымящихся обломков. Через несколько лет этих людей разыскали и попросили сделать то же самое. Изрядная часть написала совсем другое. Некоторые даже на исследователей набрасывались: мол, они все подделали, вплоть до почерка.
— Кажется невероятным, не правда ли? — заметил Куниц снисходительно. — Но это именно так. Скверно у людей с памятью.
Психологи часто говорят с оттенком снисхождения — привыкли понимать людей лучше, чем те сами себя знают. Я тогда не согласился. Сказал, что у людей не просто скверно с памятью, а вообще никак. У Куница аж глаза загорелись: небось тут же проект исследовательский вообразил и толстенький грант на него.
В отличие от меня вы не вспоминаете прямо, не прокручиваете ленту назад, а воссоздаете. Без преувеличения вся ваша жизнь — пьеса, непрерывно дописываемый сценарий. Он более или менее привязан к реальности, но точным никогда не бывает. Вполне может потянуть на «Оскар», но уж никак не на Пулитцеровскую премию.
Потому для меня нестыковки в рассказах подозреваемых — необязательно признак сознательного обмана. Я же словно зрячий, судящий о впечатлениях слепых. Разница в показаниях может происходить попросту оттого, что подозреваемый — рассеянный болван, а не запутавшийся во вранье мудак.
С Энсоном дело еще осложнилось и протоколом. Если сравнить с виденным мною сто шестьдесят одним протоколом допросов, этот, мягко говоря, не блистал. Шеф Нолен был никудышным дознавателем и записывал не ахти как. Да и допрос произошел совсем недавно. А значит, Энсон еще помнит и свой рассказ, и то, как его записал Нолен. Так что тут подвох, скорее всего, следует искать не в противоречиях, а, наоборот, в чересчур гладкой стыковке. Потому-то я и попросил Молли зачитать мне протокол. Хотел найти следы обдумывания, подготовки к допросу. Невинные обычно этим не озабочены. Думают, не нужно, — наивные глупцы! По моему горькому опыту, правда может быстрей усадить на электрический стул, чем вранье.
Фемида слепая, потому часто спотыкается и чересчур охотно слушает поводырей.
Начал Энсон как раз с нестыковки: не так указал время, когда они с Дженнифер вышли из Усадьбы. Маленькая нестыковочка, естественная и очень кстати. В протоколе значилось «20.25» — цепляет внимание подразумеваемой точностью, хотя, конечно, не настолько подозрительно, как, например, «20.31». В пересказе же время превратилось в «20.30» — вот это естественно и невинно, люди отмечают время наугад, кусками, не различая минут, не умея оценить такую длительность. То бишь Энсон показания не обдумывал. Это явный признак невиновности: если бы Энсон был причастен, то наверняка обмусолил все до последней детали, ведь только через показания он и может повлиять на расследование.
Дальше последовал сюрприз: милый интеллигент Энсон почти точно воспроизвел протокол. Само собой, не дословно, но при некотором умении и небольшом усилии нетрудно понять, от какой фразы произошла любая высказанная. Или какую записанную породила. Несомненно, Нолен, слушая нынешний рассказ Энсона, составил бы точную копию давешнего протокола. Мать вашу, и что бы это значило?
Ни-че-го. Ровным счетом. Еще один намек до кучи, еще одно подозрение. Спихнуть в общую копилку и пойти дальше.
К тому же связать добродушного и безобидного парнишку, по всем свидетельствам лучшего друга Дженнифер среди «системщиков», с отрубленными пальцами?
Попробуем-ка с другой стороны.
— А как насчет родителей Дженнифер?
— Что вы имеете в виду?
Я изобразил задумчивость, потер шею пятерней. Чертовы мотельные кровати. Я-то думал, гостиничная индустрия повсюду уже внедрила нормальные мягкие матрасы. Да, бля, как же.
— Она когда-нибудь рассказывала про родителей?
— Конечно. Кто ж не рассказывает про своих предков?
— Не сомневаюсь: вы поняли, что я имею в виду.
— Понял, но…
— Отчего «но»? Почему вы не хотите рассказывать о них?
— Мне… мне неохота. Неловко как-то.
— Вы пообещали никому не рассказывать?
— Угу.
— Но ведь обстоятельства изменились.
— Угу.
— Ситуация отчаянная, разве нет?
Закусил губу.
— Наверное, — выдавил наконец.
— Так расскажите.
Посмотрел беспомощно. Иногда уговариваешь, убеждаешь — никакого толку. Признаюсь, в такие моменты мне не по себе — предчувствие гадкое, будто кирпич вот-вот свалится на голову. Кажется, вытянешь на свет божий гнусь, которую все хотели бы забыть, да не получается. Порцию дерьма, смердящего в памяти.
— Энсон, поймите меня правильно. Мы по-разному смотрим на ситуацию, видим ее каждый по-своему. Вы знаете нечто, вы пообещали, вы должны скрывать. Вы должны сдержать слово, это очень важно для вас, но взгляните с моей стороны. Обещание — это между вами и Дженнифер. По сравнению с делом, приведшим меня сюда, это игра. Мое дело — не игра, не слова, но реальность, стоящая за ними.
— Настоящая реальность, понимаю. — Энсон кивнул.
— Да, настоящая, как для вас «скрытый мир».
Я до сих пор кривлюсь от отвращения к себе, вспоминая. Тупо ведь прозвучало до невозможности. Я пытался обрисовать трагизм ситуации и лишь напомнил про ее иллюзорность человеку, верящему в иллюзорность мира.
Тем не менее Энсон проникся и рассказал про дружеское признание однажды поутру. Дженнифер переживала. Думала, может подвести и Ксена, и «системщиков», потому что не могла забыть прежней жизни, мучилась воспоминаниями. Когда ей было тринадцать, бессонной ночью довелось зайти в подвал родительского дома и наткнуться на папочку, тихо пьянствовавшего и смотревшего порно.
— Иди сюда, дорогуша, — позвал мистер Бонжур. — Ничего страшного… это все естественно.
Энсон рассказывал, глядя то на свои руки, то на стены. А я смотрел, безучастней сфинкса. Работа у меня такая — собирать человечью гнусь.
Собирать, разбирать и раскладывать по полочкам в безумной библиотеке моей памяти.
— Вы сказали: она боялась не оправдать надежд из-за этого случая?
— Знаете, — Энсон пожал плечами, — Ксен говорит: мы должны учиться на этой… этих, — он сглотнул судорожно, — да, грехах, преступлениях. Причина страдания не важна, важен результат — наше впечатление, осмысление перенесенного. А чтобы осмыслить, мы должны принять свою жизнь целиком, со всем скверным и хорошим, должны понять: ничего, ни единого вздоха не пропало, не совершилось зря… Дженнифер… не смогла принять… согласиться с жизнью.
Наконец посмотрел мне прямо в глаза.
— Не могла согласиться с гребаным папочкой.
Пока Стиви вел меня от консультационной комнаты на встречу с Баарсом, я внутренне охал и ахал. Инцест… то-то пованивало от мистера Бонжура…
Мне иногда кажется: ко всем подведен одинаковый моральный вольтаж. Разница лишь в том, как его тратить. Некоторые транжирят его на мелкие бытовые приборчики вроде борьбы за чистоту тротуаров и права секс-меньшинств либо перемывание косточек окружающим, полемику за обеденным столом: мол, «А» такая сволочь, а «Б» — выскочка и вообще сука.
