Кристофер Ишервуд - Рамакришна И Его Ученики
Акт повторения мантры называется джапа. Обычно джа-пу делают, перебирая четки – соединяя мысль и физическое действие (что вообще большое благо всякого ритуала) и давая выход нервной энергии тела, которая без этого будет накапливаться и рассеивать мысль. Как правило, ученику говорится, сколько повторений в день он должен проделать. Четки помогают счету – по бусинке на мантру, – так что не надо отвлекаться. Использование четок вместе с повторением молитв – прием, известный индусам, буддистам, католикам и некоторым другим христианским церквам.
В наше время – время широчайшего использования суб-лиминальной подсказки и гипнотического повтора лозунгов средствами коммерческой и политической пропаганды – эффективность джапы не нужно доказывать даже атеисту. Если телевизионная реклама способна до такой степени проникать в массовое сознание, что малые дети распевают рекламные стишки на улицах, если явная и легкоопровержимая ложь о соседней стране способна от частого повторения вогнать народ в состояние военного психоза, то кто посмеет утверждать, что повторение имени и идеи Бога не производит воздействия на повторяющего? Мы существа, управляемые грезами, а не логикой. Мы расходуем только весьма незначительную часть времени на то, чтобы мыслить логически и последовательно. Наши страсти и предубеждения – часто приводящие к ужасающим последствиям – неприметно для нас формируются из выдумок, из лозунгов, газетных заголовков, случайно подслушанных слов страха, алчности и ненависти; все это проникает в сознание через ничем не защищенные глаза и уши. Наши фантазии выражают нас, какие мы есть в каждую данную минуту. Мантра, вводя Бога в наши грезы, должна производить глубокие изменения на подсознательном уровне, незамечаемые в течение какого-то времени, но рано или поздно неизбежно дающие о себе знать – сначала в доминирующих настроениях и мыслях человека, а постепенно менять и его характер.
Странствующий монах Джатадхари появился в Дакши-нешваре, вероятно, в 1864 году.
Этот Джатадхари почитал Шри Раму и носил с собой изображение Рамы-ребенка, когда того еще звали детским именем Рамлала.
В северо-западной Индии в честь маленького Рамы и по сей день мальчиков ласково зовут «лала», а девочек «лали».
Джатадхари с необычайным благочестием совершал почитание этой статуэтки, сделанной из сплава восьми металлов. А Рамакришна своим духовным зрением сразу определил необычность Джатадхари, которому действительно было видение маленького Рамы, так что для него изображение было тождественно самому божеству. Почитание Джатадхари завораживало Рамакришну, и он целыми днями просиживал рядом с ним, не сводя глаз с изображения Рам-лалы и видя то же, что видел монах.
Потом Рамакришна рассказывал об этом:
– День шел за днем, и я чувствовал, что Рамлала любит меня все больше. Пока я был с Джатадхари, Рамлала был доволен и играл неподалеку. Но стоило мне уйти в свою комнату, Рамлала оставлял игры и следовал за мной. Он не желал оставаться с монахом, хотя я ему несколько раз приказывал не ходить за мной. Сначала мне казалось, что я все это выдумал. Ну как мог ребенок, которого монах почитал так давно и преданно, любить меня больше, чем его? Но я же действительно видел Рамлалу: он то приплясывал передо мной, то шел позади. Иногда он требовал, чтобы я брал его на руки, но, когда я поднимал его, он недолго сидел на руках. Ему хотелось носиться, он забирался в колючки и рвал там цветы, он плавал и плескался в Ганге. Я ему раз за разом говорил: «Не делай этого, дитя! У тебя будут волдыри на ножках от беготни по солнцу, а если ты будешь так долго оставаться в воде, ты простудишься». Но он не слушался, сколько бы я ни твердил ему это, и шалости свои не оставлял. Бывало, что он с нежностью смотрел на меня своими прекрасными большими глазами, но бывало, что дулся и строил мне рожи. Я сердился не на шутку и бранил его. «Ну подожди же, маленький негодяй, – я ему говорил, – сегодня я тебе задам, сегодня ты получишь настоящую встрепку!» Я вытаскивал его из реки или заставлял уйти с солнцепека, старался подарками заманить его в комнату, чтобы он там играл. Когда он упрямствовал, я легонько шлепал его. Но у него сразу появлялись на глазах слезы и мне становилось до того больно, что я хватал его на руки и утешал.
Однажды я собрался на Гангу совершать омовение, а он увязался за мной. Что было делать? Пришлось взять. Но он как забрался в воду, так его невозможно было вытащить из нее. Никаких уговоров не слушался! Я рассердился и сказал: «Пожалуйста, можешь купаться сколько угодно, а я ухожу!» И тут же увидел, что ребенок начинает захлебываться! «Да что же я делаю?!» – с ужасом подумал я, вытащил его из воды и стал согревать.
В другой раз он попросил есть, а у меня был только сухой рис, да еще плохо очищенный. Он ел, а жесткие рисинки царапали его нежный язычок. Мне стало так худо от этого, что я взял его на руки и сказал: «Тебя мама кормила сливками и свежим маслом, а я даже не позаботился о вкусном для тебя, сухим рисом кормлю!»
Рамакришна всплакнул, много лет спустя рассказывая ученикам эту историю. Об этом вспоминает Сарадананда, который был среди учеников, и добавляет, что, слушая рассказ о Рамлале, они обменивались недоумевающими взглядами – настолько абсурдным и невероятным казался он даже им, исполненным юношеской веры. Но ведь рассказывал Рамакришна, которого они считали неспособным ко лжи! Уже зрелым человеком Сарадананда в своей книге с добрым юмором предлагает недоверчивому читателю самостоятельно определить свое отношение к рассказу. «Примите столько, сколько сможете переварить. При желании можете отбросить голову и хвост», – пишет он. Однако, вместе с тем, Сарадананда совершенно недвусмысленно дает понять, что сам поверил в каждое слово.
– Бывали дни, – продолжал Рамакришна свой рассказ, – когда Джатадхари приготовит пищу для обрядового подношения Рамлале, но не может найти его. Он в тревоге прибегал в мою комнату, где и обнаруживал, что Рамлала играет на полу. Джатадхари страшно обижался и сердито говорил: «Я столько провозился, готовя тебе подношение, я тебя искал повсюду, а ты вот где был все это время! Тебе дела нет до меня! Ты все забыл. Всегда ты был таким – ни доброты в тебе нет, ни привязанности. Что вздумается, то и делаешь. Бросил своего отца и ушел в леса. Бедный отец, он умер от тоски, а ты даже не вернулся, чтобы он перед кончиной мог взглянуть на тебя!»
(Это, конечно, ссылка на «Рамаяну», в которой так изложен эпизод с Рамой и его отцом, царем Дасаратхой. Следует, однако, добавить, что Джатадхари не совсем справедлив в истолковании эпизода – Рама не ушел в леса, а по навету был изгнан отцом.)
– Браня Рамлалу, Джатадхари выволакивал его из моей комнаты и уводил к себе, чтобы накормить. Но Дакшинеш-вар Джатадхари не покидал, потому что не хотел расставаться со мной. И не мог перенести мысль о разлуке с Рамлалой, которого так долго любил.
Но однажды Джатадхари пришел ко мне со слезами радости на глазах и сказал: «Рамлала открылся мне таким, каким я его никогда не видел раньше, хоть всегда мечтал об этом, теперь мое желание исполнилось. Рамлала говорит, что не уйдет отсюда, он не хочет оставлять тебя. Но я больше не печалюсь. Ему хорошо с тобой, он весел здесь, а я испытываю от этого такое блаженство! Я научился быть счастливым от его счастья. Теперь я могу оставить его с тобой и спокойно отправляться дальше». На прощанье Джатадхари подарил мне изображение Рамлалы. А Рамлала здесь с той поры.
Изображение Рамы много лет хранилось в храме Радха-канта. В начале двадцатого века статуэтка была украдена и так и не найдена.
В 1863 году, вскоре после того как Рамакришна завершил тантрическую садхану, его мать Чандра приехала из Камар-пукура в Дакшинешвар и обосновалась здесь до конца своих дней. Жила она в одной из двух музыкальных башен, в той, что стоит к северу от храмового двора и отлично видна с веранды перед комнатой Рамакришны. Так что Чандре нужно было сделать всего несколько шагов, чтобы навестить сына.
Я уже рассказывал о тщетности попыток Матхура уговорить Рамакришну взять у него денег. Страстно желая хоть косвенно послужить Рамакришне, Матхур теперь посвятил себя заботам о Чандре. Он проводил целые дни в ее обществе, а звал ее «бабушка». Чандра была счастлива и очень полюбила Матхура. Однажды Матхур стал выспрашивать Чандру, чего бы ей хотелось, – он даст все, что ее душе угодно! Чандра долго думала, о чем бы попросить, – ей хотелось сделать приятное Матхуру, – но никак не могла придумать.
Она отперла сундук и показала ему, что у нее уже есть несколько сари, так что в одежде она больше не нуждается.
– Ты обо мне заботишься, – сказала Чандра, – я сыта, и у меня есть крыша над головой. Чего же еще?
Но Матхур не отставал, и Чандра, долго помучившись над трудной проблемой, наконец решилась спросить себе на ану табачку. Старуха позволяла себе иногда такую роскошь – пожевать высушенного со специями табаку.
