Алла Авилова - Откровение огня
— Хочешь дальше?
— Хочу.
И чтение возобновилось. Убедившись, что он не обнаружен, Афонька крадучись выбрался из кустов. Натка осталась подглядывать дальше.
Трофим вернулся на два дня позже, чем ждали. Рыбы их артель привезла много, и он дома ни на кого без дела не злился. Марья была обычная: по дому все делала, козу доила, за скотиной ходила. Все сама, помощи от детей не требовала.
За столом Трофим объявил:
— Завтра мы опять туда же. Далеко это, конечно, но ничего не поделаешь: нигде нет столько рыбы, как там.
— Что ж, раз надо… — вздохнула Марья.
«А ты и рада, — зло подумал Афонька. — Уже завтра потащишь нас к Никите». Как же он ненавидел эти их хождения. Столько верст переться — и ради чего?! Землянку рыть? Натка затеяла, а мать сказала, чтоб все вместе копали.
После обеда отец пошел в сарай. Афонька за ним.
— Бать, скажи матери, чтоб не ходила больше к Никите.
— Какому Никите?..
— Марья, я тебе должен что-то сказать.
Марья покраснела и села по-другому: поджала ноги, опустила глаза. Сидели, как обычно, у родника, оставив детей на поляне, только Никита в этот раз был без книги.
— Я читал не для тебя. Я читал, чтоб меня не жгло… Ты не знаешь, как меня жгло, когда я смотрел на тебя…
— Знаю.
Никита вгляделся в Марью. Она покраснела еще больше.
— Знала — и сидела рядом, слушала?
— Да я не слушала. Просто сидела.
— Зачем?
— Да как сказать… Не знаю, как сказать. Нравилось мне.
Марья поднялась с земли, постояла немного, потом зашла Никите за спину и села вплотную к нему, спина к спине. Их головы, одновременно качнувшись назад, тоже коснулись друг друга.
— Марья, — заговорил Никита, — есть черта…
Она перебила:
— Я знаю.
— Даже если бы ты была не замужем, мы бы не смогли зайти за нее.
— Знаю, — повторила она тихо.
— Я свою жизнь менять не буду.
— Ничего не говори. Я все знаю.
— Не все. Я хуже, чем ты думаешь. Я ходил к одной гулящей, чтобы…
— Не черни себя! — перебила она его ослабевшим голосом.
— Не черни?! Ты думаешь, во мне нет черного? Что бывают светлые мужики? Светлых мужиков не бывает. Есть светлые старики.
Марья завела назад руки и охватила Никиту.
— Я к тебе больше не приду, — сказала она еле слышно. Скитник взял Марьины руки в свои и вытянул шею, слушая звуки.
— Кто-то идет, — сказал он.
А в это время на поляне ссорились дети.
— Ты куда бегал? — наскочила Натка на Афоньку, когда тот спрыгнул в землянку. Мальчик вдруг пропал, когда мать с Никитой ушли в овраг.
— Куда надо, — буркнул тот, ни на кого не глядя.
— Срань! Только бы не работать!.. — не унималась сестра.
— Тихо! — шикнул на младших Гриша и сморщился, вслушиваясь. Со стороны оврага раздавались голоса.
— Отец с мужиками! — шепотом произнесла Натка и переглянулась с братьями.
— Никого там нет! — громко сказал Афонька. Гриша замахал на него рукой, а Натка пригрозила кулаком.
Тут из оврага раздался женский вопль.
— Мама! — вскрикнула Натка и стала карабкаться из землянки, за ней — Гриша и Афонька. Все трое побежали к оврагу, откуда теперь явственно слышался голос отца. Он бранил мать на чем свет стоит.
Мальчики направились к тропе, а Натка стала пробираться к оврагу напрямую, через заросли. Добравшись до его края, она посмотрела вниз и завопила не своим голосом. Отец оборвал ругань на полуслове и обернулся на крик дочери. Натка бросилась через заросли кустарника к ручью. Там в крови лежали мать и Никита, оба неподвижные. Внизу ее перехватил отец и силой потащил к тропе.
— Пусти к мамке! — орала Натка, вырываясь от него.
На тропе появились братья. Гриша бежал впереди, лицо темное, перекошенное, за ним — скулящий Афонька.
— Мамку убили! — закричала им Натка. Ребята остановились как вкопанные. Отец набросился с кулаками на дочь и бил ее на глазах у сыновей, пока она не упала.
— Вон отсюда! — взревел он и, оставив детей, пошел к своим товарищам. Те сидели кучкой рядом с убитыми и не обращали внимания ни на них, ни на ребят.
Дети вернулись в свою деревню поодиночке. Страшный долгий день кончился. Солнце уже упало в Латуру. Натка, сидевшая на берегу, услышала за спиной шаги, но головы не повернула: ей было все равно, кто приближался к ней. Это оказался Гриша. Он присел на песок рядом с сестрой и тоже, как она, стал смотреть на розовую реку.
— Афоньку не видела? — оборвал наконец молчание Гриша.
— Нет.
— Куда он делся?!
— Здесь ходит.
— Ты его видела?
— Видела.
— А говоришь — нет.
— Забыла.
— Ты чего?
Не дождавшись ответа, Гриша продолжал:
— Он боится, что бить будем. Это ведь он навел отца. Сам мне сказал. Ты не бей его, ладно? Он теперь как бешеный.
— Наплевать мне на него.
— Домой бы шла. Отца дома сейчас нет.
— Нет у меня дома. Нет у меня отца, — ответила Натка бесчувственно. Она сидела как деревянная — не двигалась, глядела прямо перед собой.
— Ты прям как мамка… — пробормотал Гриша и тоже замкнулся.
Молчание прервала сестра:
— Пойдешь со мной обратно в скит мать с Никитой хоронить?
— Когда?
— Сейчас.
— К чему сейчас-то идти? Ночь уже. Пойдем завтра.
— До завтра их звери изгрызут.
— Не изгрызут, — буркнул Гриша и съежился.
— Я пойду сейчас, — сказала Натка и встала как сомнамбула, не отрывая глаз от темнеющей воды.
— Одна?! — поразился Гриша.
Не обращая внимания на брата, Натка пошла прочь от реки.
6
«И сжалась душа, ужаснувшись ночи.
Кто там маячит, крадется, ползет?
Эти призраки, отроче, родит тоска по пестроте.
Это рычание — от вожделения напевов».
От метро Измайловская, что находится на окраине Москвы, мы направились в лесопарк, примыкающий к станции. Утро было пасмурным, и по дороге нам попадались только бегуны и собачники. Когда и они перестали встречаться, Сова спросила:
— Что скажете о книге?
— Интересная рукопись.
Она недоуменно повернулась ко мне — наверное, не ожидала такой сдержанности.
— Как вас, кстати, зовут? — спросил я.
— Надя. Вы свое обещание сдержали?
— Конечно. — подтвердил я и спросил прямо: — Почему рукопись у вас?
Она усмехнулась:
— Вы думаете, конечно, что я ее украла.
— Я думаю, что вы ее нашли и не захотели вернуть в АКИП. Об этом узнали. Был скандал. Вас уволили. Правда, мне не ясны две вещи: почему она все еще у вас и что вы хотите от меня?
— Рукопись у меня потому, что теперь она — моя, — заявила Надя с вызовом. — Две вещи вы угадали: я ее нашла, и был скандал. Только одно с другим не связано. Скандал произошел не из-за того, что у меня обнаружилось «Откровение огня». То, что оно у меня, никто не знает — кроме вас.
Досадное признание: если это так, то у меня вряд ли были шансы убедить бывшую библиотекаршу вернуть рукопись в АКИП.
— Вы меня вызвали сюда, чтобы все объяснить. Я слушаю.
— Пообещайте, что это останется между нами.
Я дал честное слово.
— Книга и в самом деле украдена, — начала свой рассказ Надя. — Только украдена она АКИПом. Этот проклятый архив незаконно отобрал ее в 1938 году у одной семьи. Он эту семью погубил. Отец погиб в лагере, дети пропали без вести, спаслась только мать. Не АКИП, а она — законная хозяйка «Откровения огня». Книги не оказалось на месте, когда вы ее заказали, потому что она вернулась к хозяйке.
«Простая женщина, жительница Москвы», — раздалось у меня в голове эхо разговора с Парамахиным.
— Хозяйка «Откровения огня» позавчера умерла, — продолжила Надя. — Я была единственная, кто приходил к ней в больницу, а рукопись была ее единственной ценностью. Так одно соединилось с другим. За день до смерти она сказала мне, где спрятана книга. Теперь «Откровение огня» принадлежит мне — и принадлежит на законном основании, как наследнице. За право владения рукописью я должна была пообещать две вещи… Опять «две вещи»! — Надя рассмеялась. Смех у нее был дребезжащим. — Только что вы говорили о «двух вещах», теперь — я. Вас это не забавляет?
— Забавляет. Какие «две вещи»?
— Что я никогда не передам «Откровение огня» в АКИП и вообще ни в какое другое государственное учреждение. И что я найду способ опубликовать рукопись за границей, поскольку у нас здесь это исключено.
Новое обстоятельство обрадовать меня не могло. Надя посмотрела на меня с укором.
— Вы, наверное, думаете, что я хочу продать вам «Откровение огня». Нет, я этого не хочу. Да и не могу. Рукопись должна быть издана под мою ответственность — так потребовала Аполлония Максимовна.
