Алла Авилова - Откровение огня
Никита смотрел на Марью не отрываясь, опять пораженный ее лицом. Синяки исчезли, опухоль спала, очертания надбровий, носа, скул, подбородка стали плавными. Тонкой кости лицо, только желтизна его портила.
— Вот опять пришла… — пробормотала Марья. Ее слабый голос резанул Никиту по живому. И одновременно загорелась его кровь. Огонь был жгучим. Красный огонь. «Водой залить!» — пронеслось у него в голове. Эта мысль была единственной. Ничего не сказав Марье, скитник пошел прочь с поляны. Марья догадалась почему, и ее неуверенность пропала. Она направилась в ту же сторону.
Недалеко от поляны находился овраг, на дне его тек из родника ручей. Никита, спустившись к нему, омыл лицо, снял рубаху, смочил ее и мокрую натянул на себя. Когда рядом с ним опять появилась Марья, он посмотрел на нее спокойно. От его спокойствия она смешалась.
— Ты мне глаза в прошлый раз вылечил, — сказала Марья, глядя в землю. — Есть еще другое. Душа у меня болит. Вылечи мне душу. Ради детей. Детям плохо со мной.
Никита закрыл глаза. Марья взяла обеими руками его руку, поднесла к губам и поцеловала, как целуют руку батюшки. Никиту вновь ожгло. Он освободил свою руку и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Я этот огонь не хочу.
Сказал и пошел прочь. Рубаха его липла к телу. Он удалялся от Марьи, худой, длинный, чужой. Она присела у ручья и оставалась там, пока ее не нашли дети.
После того как гости ушли, Никита вернулся на поляну и сидел до ночи, прислонившись к дереву. Костер он в тот вечер не зажигал и не ел, не пил. О том, чтобы следовать заведенному распорядку дня, не могло быть и речи.
— Это хворь, — сказал он себе.
И в самом деле, на хворь это было похоже. Лихорадка, помутнение ума — словно застудился. Однако тогда в теле была боль, теперь услада. Ее вызывало видение. Оно было омерзительно.
Он знал средство против призраков: вслух громким, ровным голосом надо было описать наваждение в подробностях Старому — как он привык называть отца Леонида. Надо было сначала вообразить перед собой Старого, поздороваться с ним, дать ему ответить на приветствие и потом выложить все, что видишь. Ужасы, вытащенные словами на поверхность из потемков души, редели в воздухе. Но то, что захватило его сейчас, укрылось не в душе.
Вызванный Никитой старец Леонид поблек и пропал — скитник не смог заставить себя заговорить. Как назвать место, где больше всего пылал огонь? Он знал только его бранное имя.
Он гнал от себя отвратительное видение, пока не вспомнил о «тайне смирения». Прежде чем вызывать Старого, надо было хотя бы раз, преодолев отвращение, отдать себя до конца этой напасти, погрузиться в нее, почувствовать ее с изнанки. Он не стал вырываться из марева, когда оно опять накатилось на него. Он дал ему себя проглотить.
Он увидел себя лежащим в траве. Он увидел Марью, вставшую у него в ногах. Марья опустилась на колени и раздвинула его ноги. Медленно, скользя руками вдоль его ног, она задрала его рубище, одновременно наклоняясь над ним. Он почувствовал своей наготой ее дыхание. Он почувствовал ее губы на своем сраме. Его тело задергалось. Видение пропало. Воспоминание о нем в следующее мгновение было нестерпимо.
— Это во мне! Это не приходит в меня — это живет во мне! — вскрикнул скитник. Такую нечисть он в себе не знал. Он думал, что был высветлен. Белый огонь горел в нем десять лет. Как он вдруг пропал? Он верил, что дух его властен над плотью. Сейчас было наоборот. Огонь, горевший в нем сейчас, был красный. Он жег, слепил, чадил. Немного спав, он опять разгорался, и тогда очередной раз появлялась бесплотная Марья. Бесплотная — но его плоть ее чувствовала. Такого томления в теле он прежде не знал. Испытав его раз, хотелось его опять и опять — только его.
В минуты просветления он страдал: «Это ловушка! Старый, помоги вырваться из ловушки!» Ничего не действовало против захватывавшего его наваждения, и меньше всего — молитвы. «Была бы река рядом, прыгнул бы в реку!» И, подумав о реке, Никита вспомнил Латуру и увидел костер на берегу, парня в подштанниках и бабу в полушалке, сползавшем с голых плеч. Полинка. За десять лет первый раз вспомнил о ней, а память ничего не утеряла, даже имя. Темная, охочая, немолодая. Паренек тот, его ровесник, что с ней был, лицо прятал. Полинка же держалась как царица. Оглядела его, как мужик бабу, и спросила: «Как звать тебя, голыш?»
Он столкнулся с Полинкой в ту ночь, когда Старый отправил его в Богучайский лес. Когда плыл через Латуру на огонь, что горел на другом берегу, не думал, что увидит бабу. Зачем будет баба сидеть ночью у реки? Вышел на берег, узел с одежей и книгой над головой — а там она, солдатка гулящая. Назвать ей свое имя он не захотел, так она допытываться: «Ну скажи, миленький. Уж больно понравился ты мне. „Хозяин-то“ у тебя ишь какой вымахал. Глянь, вскочил!»
Он натягивал одежду на мокрое тело под шуточки солдатки, а парень в подштанниках у костра сидел, в землю смотрел — ждал, когда Полинка для него освободится. Она же о нем будто забыла, все Никиту заманивала.
«Весь дрожишь ведь. Пойдем ко мне, я тебе рубаху мужнину дам, твоя-то вся мокрая стала. Вон мой домик, отсюда видать». Увидела, как книгу с земли поднял, оскалилась: «И я по книжкам обмираю. Пойдем, вместе почитаем…» Он спрятал книгу поскорее за пазуху, чтобы развязная баба не ухватилась, и бегом от нее. А на домик ее взглянул, когда бежал мимо — маленький, низенький, у самого откоса.
Сейчас Полинка — старуха. Ей уже тогда за тридцать было… Лицом еще темнее стала, и зубов теперь, поди, не хватает… Тем лучше. «К утру доберусь до Латуры…» — прикинул Никита.
Когда Никита через шесть дней вновь оказался на своей поляне, он обнаружил там дочь Марьи. Натка рыла яму в нескольких шагах от его землянки. Никита осмотрелся и больше никого не увидел.
— Где остальные? — спросил он девочку.
— Дома. Ты где был? Я здесь уже без тебя второй раз рою.
— Ты что надумала?
— Землянку хочу, как у тебя. Я тоже буду много молиться. С тобой вместе. И еще обеды варить.
— Чудачка, какие у меня здесь обеды? — только и сказал скитник.
— Ну тогда дрова буду колоть, за водой ходить.
«Покоя больше не будет», — подумал Никита и услышал всхлип.
— Ты что?
— Я боюсь, что ты меня прогонишь, — сказала Натка.
— Мать знает о твоей землянке?
— Она опять чумная. Как пришли от тебя в прошлый раз, ее сразу и прихватило. — Сбросив с лопаты землю, Натка сердито добавила: — Может, она это нарочно. Чтоб ничего не делать. Сидит себе на лавке, а вся ее работа — на мне.
— Ты свою мать, наверное, не любишь?
— Это она меня не любит. Ничего мне не говорит, даже если хорошая, не чумная. Она ни с кем не говорит. Ее в деревне нелюдимкой зовут. Бабы говорят, отец выиграл мамку у деда. В карты играли, дед проигрался. Мать была чуть старше меня, пятнадцати лет. Отец с ней потом повенчался — как Гришка зародился, так сделал ее своей женой. Он раньше мамке много подарков дарил. А ей все равно было… Ты почему ее прошлый раз прогнал? Она после тебя еще хуже стала.
Скитник смотрел ей прямо в глаза, но взгляд его не падал на нее, а проходил через нее насквозь.
— Эй, ты меня слышишь? — окликнула его Натка.
— Приведи ее сюда опять, — не сразу отозвался он.
Землянку теперь делали втроем — так сказала мать. Сама она уходила вместе с Никитой к роднику в овраге. И в этот раз Гриша, как обычно, копал, а Афонька с Наткой вытаскивали землю мешками наверх.
— Ты куда? — крикнул Афонька сестре, увидев, что та, не сказав ни слова, подалась куда-то от землянки. Сестра и не обернулась.
Афонька возмутился.
— Чего она шастает туда-сюда? А мы — копай?
— Может, у нее что с пузом, — равнодушно отозвался Гриша.
Приходили копать уже третий раз, и всегда было одно и то же: мать велела сыновьям помогать сестре и уходила со скитником в овраг, а Натка, поработав немного, тоже исчезала. В этот раз Афонька пошел за ней. Он видел, что сестра направилась к тропинке, которая вела к оврагу, и скоро нагнал ее. У обрыва Натка свернула с тропы в кусты и пропала между ними. «Подглядывать будет», — догадался Афонька. Незамеченный сестрой, он пробрался к краю обрыва с другой стороны от тропы и тоже стал смотреть вниз.
У родника расположились мать и скитник. Мать лежала на траве. Никита сидел рядом, в руках у него была книга, он читал ее вслух громким голосом. Слова доносились до Афоньки хорошо. Он их не понимал. Смотреть было не на что. «Натка-то чего здесь выглядывает? Или чтение слушает?» — недоумевал Афонька. Он опять вслушался. Очень часто повторялись два слова, одно обычное — «страх», другое — чудное: «энергея».
«Им-то что за дело?» — изумлялся мальчик на мать и сестру, любопытных до какой-то «энергеи». Сам он слушать больше не стал. Афонька тихонько поднялся, чтобы вернуться к Грише, но оступился. Шума почти никакого, только кусты двинулись, а чтение прекратилось. Афонька сжался в комочек в ужасе от наступившего молчания. Наконец вновь раздался голос Никиты. Он спросил мать:
