Джозеф Файндер - Директор
Я убил этого человека! Я убил чьего-то отца!
«Двадцатидевятилетняя дочь Эндрю Стадлера Кэсси проживает в Чикаго…» – писала газета, упомянувшая и о том, что бывшая жена Стадлера скончалась пять лет назад, а сам он был тихим и скромным человеком, всю свою сознательную жизнь проработавшим на заводе корпорации «Стрэттон».
Внезапно Ник осознал, что рядом с ним стоит Марджори и что-то ему говорит.
– Извините, что вы сказали?
– Я сказала, что все это очень печально.
– Не то слово…
– Похороны сегодня днем. У вас назначен телефонный разговор с начальником отдела отгрузок, но я могу перенести его на другое время.
Постепенно до Ника стал доходить смысл ее слов. Обычно Ник ходил на все похороны бывших работников «Стрэттона», как это делал Мильтон Деврис. Это была традиция. Церемониальная обязанность генерального директора корпорации.
И теперь Нику, хочешь не хочешь, нужно было идти на похороны Эндрю Стадлера, убитого его же рукою.
13
– От вас нет никакого толку! – заявила Одри.
Эксперт по работе с вещественными доказательствами Берт Коопманс взглянул на Одри, продолжая мыть руки под краном. При этом высокий и тощий Берт наклонил голову и удивленно прикрыл один глаз, как большая длинноногая птица.
– Я делаю все, что в моих силах, – скривившись, но достаточно дружелюбным тоном пробормотал он.
– Неужели вы действительно совсем ничего не нашли на трупе? – немного помолчав, еще раз спросила Одри.
– О каком именно трупе идет речь?
– О трупе Стадлера.
– Кто такой?
– Труп из мусорного бака в Гастингсе.
– Я сообщил о нем все, что мог.
– А он не показался вам слишком уж чистым?
– Чистым? О какой чистоте может идти речь, когда у трупа грязь под ногтями.
– Грязь? – задумалась Одри. – А где она?
– Отправил ее в Париж. Она теперь под стеклом в Лувре. Рядом с Джокондой, – усмехнулся Берт, подошел к шкафу и выудил из него папку. – Вот! «Волосы с лобка, волосы с головы, ногти с правой руки, ногти с левой руки. Неизвестное вещество из-под ногтей правой руки. Неизвестное вещество из-под ногтей левой руки…» Продолжать?
– Спасибо. Хватит. А что это за неизвестное вещество?
– Оно названо неизвестным потому, что природа его неизвестна, – еще раз покосился на Одри Берт.
– Может, это чья-нибудь кожа или грязь?
– Можешь мне не верить, но приходилось раньше видеть грязь, кожу и даже кровь.
– Но ведь грязь бывает самой разной!
– Видишь ли, в данном случае речь не идет о простой грязи. Это что-то непонятное. Я сделал примечание о том, что у этого вещества зеленоватый оттенок.
– Зеленая краска? Может, Стадлер скреб ногтями зеленые доски?
– Что такое краска, мне тоже известно, – заявил Берт и протянул Одри лист бумаги из папки. – Сходи лучше на склад за этой грязью. Взглянем на нее еще разок вместе.
Складом заведовал некий Артур, фамилии которого никто не помнил, – грузный апатичного вида мужчина с щетинистыми усиками над верхней губой. Одри нажала на звонок, и полчаса ждала, пока тот плелся к окошечку. Одри вручила ему розовый бланк и объяснила, что ей требуется номер пятнадцать. Все вещественные доказательства – волосы, взятые с головы и с лобка, две пробирки с кровью и все остальное – хранились в большом холодильнике. Артур со скучающим видом отправился к нему и через некоторое время вернулся с конвертом, подписанным: «Результаты вскрытия. Ногти». Потом он долго считывал штрихкод с конверта и штрихкод с удостоверения Одри.
Внезапно у нее за спиной раздался знакомый голос.
– Вижу, расследование убийства Стадлера в самом разгаре! – сказал Рой Багби.
Одри кивнула.
– А вы сейчас занимаетесь делом Джамаля Уилсона? – спросила она.
Багби пропустил ее вопрос мимо ушей. В окошке появился конверт, и Багби выхватил его у Одри из рук.
– Ого! Ногти!
– Тут кое-что надо еще раз изучить в лаборатории.
– Кое-что? Нельзя ли поконкретней? Мы разве не вместе расследуем это дело?
– Вместе. И вы могли бы больше мне помогать, – пробормотала Одри.
– Я с удовольствием помогу тебе отнести эти ногти в лабораторию.
Берт Коопманс явно удивился появлению Роя Багби, но ничего не сказал и положил на длинный лабораторный стол два листа копировальной бумаги. Достав из конверта два маленьких пакетика, он по очереди вскрыл их одноразовым скальпелем и высыпал их содержимое на листы бумаги.
– Как я и говорил, это какая-то зеленая грязь, – заявил Берт.
Они с Одри наклонились над бумагой. На них были хирургические маски, чтобы дыханием не сдуло что-нибудь случайно на пол. Багби отказался от предложенной ему маски.
– Может, посмотреть под микроскопом? – предложила Одри.
– Уже смотрел, но ничего интересного не увидел. – Берт поковырялся в комочках грязи деревянной лопаточкой. – Песок, какой-то мелкий зеленый порошок, какие-то катышки… Можешь отправить это в главную криминалистическую лабораторию штата, но там тебе скажут то же самое, и ответ придет через шесть недель.
– Я скажу вам, что это такое без всякого микроскопа! – заявил вдруг Багби.
– Неужели? – Берт и Одри переглянулись.
– У вас нет перед домом лужайки. А то вы знали бы, что это семя для гидропосева.
– А что это такое? – спросила Одри.
– Это семена травы в воде вперемешку со всякой дрянью. С измельченной газетой и все такое. Гидропосев используют, когда надо быстро засеять большую лужайку. Мне самому он не нравится. В этой жиже полно сорняков.
– А откуда зеленый цвет? – спросила Одри.
– Наверняка это краситель, – сказал Берт, почесав себе в затылке. – А катышки – это мульча.
– Что-то я не заметила перед домом у Стадлера свежезасеянной лужайки, – сказала Одри.
– О чем ты говоришь! – с важным видом заявил Багби. – Это не лужайка. Какая только дрянь у него не растет: росичка, широколистные сорняки!
– Вижу, вы знаток трав и злаков, – сказал Берт. – Так может, и ваш труп при жизни увлекался садоводством?
– Нет, – убежденно сказала Одри. – Он всю жизнь моделировал новые стулья на «Стрэттоне» и гнул железяки. Наверняка он ненавидел все живое. Я уверена, что эти семена оттуда, где его убили!
14
Кладбище на Тихой Горе было не самым большим и не самым ухоженным в Фенвике. Оно находилось у обрыва над автострадой и казалось всеми заброшенным. Ник никогда не бывал здесь раньше. Впрочем, он в принципе недолюбливал кладбища и по возможности их избегал. Если ему необходимо было идти на похороны, он отправлялся в церковь или в морг и удалялся, когда остальные отправлялись на кладбище. После похорон Лауры его отношение к кладбищам, разумеется, не изменилось в лучшую сторону.
Но сегодня посещения кладбища ему было не избежать, потому что он припозднился из-за неотложных переговоров с директорами «Стилкейса» и «Германа Миллера» по вопросу лоббирования важного для производителей мебели законопроекта, вынесенного в конгресс.
Ник оставил автомобиль неподалеку от того места, где разворачивалась погребальная церемония. Всего вокруг могилы собралось десять-двенадцать человек в траурных одеяниях. Среди них был священник, миловидная негритянка, пожилая чета, пять или шесть человек, явно работавших вместе со Стадлером на заводе, и хорошенькая девушка, наверняка дочь покойного. Она была невысокого роста, изящная, с большими глазами и торчащими в разные стороны, как у панка, короткими волосами. В газете писали, что ей двадцать девять лет от роду и живет она в Чикаго.
Ник осторожно приблизился. Священник говорил над гробом: «…Отче наш, благослови гроб сей брата нашего Эндрю, да покоится в нем с миром до пробуждения для вечной жизни и да узрит лицом к лицу Тебя, предвечного Господа нашего, ибо Твои сила и слава и ныне, и присно, и во веки веков…»
Рев проносившихся по автостраде автомобилей заглушал слова священника.
Некоторые из собравшихся повернулись и взглянули на Ника. Рабочие со «Стрэттона» узнали его и некоторое время старались испепелить его гневными взглядами. Красавица дочь Стадлера выглядела ошеломленной и оцепеневшей, как лань в свете прожекторов. Рядом с ней стояла миловидная негритянка. У нее по щекам катились слезы, но они не замутнили ее пронзительного взгляда. Ник не знал, кто это, хотя в Фенвике было не так уж много негров.
Ник не был готов к виду гроба из полированного красного дерева, возвышающегося на задрапированном зеленым бархатом устройстве, которому предстояло опустить его в могилу. Вид гроба сразил Ника. Гроб показался ему огромным и еще более страшным, чем труп Эндрю Стадлера на лужайке у него перед домом. В этом гробе читался окончательный приговор человеку, имевшему когда-то семью, или хотя бы дочь, и друзей. Пусть он был опасным, неизлечимым шизофреником, но при этом он был и отцом. Отцом этой прелестной молодой женщины с молочно-белой кожей. У Ника из глаз потекли слезы. Ему стало неловко.
