Франк Тилье - Монреальский синдром
— У вас богатое воображение, комиссар! — сухо ответил Лебрен.
— Ой, вы даже не представляете, какое богатое!
Улица Мухаммед-Фарид. «Мерседес» остановился у гостиницы «Happy City»:[11] три звезды, розово-черный фасад.
— Здесь все стандартно и чистенько, — заметил Лебрен. — Большинство отелей Каира сейчас набиты битком: в июле всегда особенный наплыв туристов.
— Мне лишь бы ванна была…
Комиссар при посольстве протянул свою визитную карточку:
— Буду ждать вас вечером, в половине восьмого, в ресторане «Максим», это на другой стороне площади Талаат-Харб, недалеко отсюда. Там поют песни Пиаф и можно угоститься французскими винами. Если захотите, расскажете мне о встрече с Нуреддином.
Конечно! Они решили ничего не пускать на самотек.
Оказавшись на улице, Шарко тут же весь взмок — жара стояла страшная. Гул моторов, взвизги клаксонов, запах выхлопных газов были невыносимы. Он вздохнул, достал из багажника свой чемодан, обернулся — Эжени, в том же платье, в каком была в прошлый раз, стояла у дверей гостиницы, скрестив на груди руки, и с недовольным видом глядела, что выделывают машины на магистрали, достойной сравнения с Елисейскими Полями.
— …миссар?
Лебрен ждал, протянув ему руку. Шарко очнулся и нервно пожал ее. Комиссар при посольстве бросил взгляд на то место, которое так пристально рассматривал только что французский полицейский. Там никого не было.
— Последний совет. Нуреддин — отнюдь не слабак и не мямля. Он из тех людей, которые считают, что противостояние ему лично — предательство по отношению к Египту, надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Ну и не грубите, держитесь поскромнее.
— Думаю, в стране великих пирамид должно быть не так уж трудно держаться поскромнее…
18
Центральный комиссариат Каирского гувернората был похож на заброшенный дворец покойного шейха. За высокими черными решетками — темный фасад, отделенный от улицы еще и садиком, где пальмы стоят вперемешку то ли с фургонами торговцев овощами, то ли с полицейскими автомобилями — разницы между ними никакой. Хотя… хотя есть разница: у последних на крыше — синие проблесковые маячки и, соответственно, крякалки, спецсигналы на два тона. У подножия лестницы в один марш — шестеро часовых: белые сорочки, на форменных фуражках — золотой орел Саладина, такой же, как на государственном флаге, на ремне за спиной — египетские винтовки с металлическим, напоминающим костыль прикладом. Мгновение — и вся шестерка как один человек ударяет ребром ладони о грудь: из дверей вышел плотный мужчина с тремя звездочками на погонах.
Хасан Нуреддин положил пухлые руки на бедра и шумно втянул носом загазованный пыльный воздух. Маленькие черные усики, темные, как перезрелые финики, глаза под густыми бровями, изрытые оспой щеки, держится очень прямо. Комиссар подождал, пока Шарко и Нахед Сайед поднимутся к нему, вежливо пожал руку своему французскому коллеге и даже удостоил его вялого «добро пожаловать». По всей видимости, молодая женщина интересовала его куда больше парижанина: ей он что-то сказал по-арабски, что та выслушала, наклонившись вперед, причем улыбку ее во время беседы с Нуреддином Шарко назвал бы скорее натянутой или вымученной. После «беседы» с переводчицей толстый важный, будто палку проглотивший египтянин развернулся на 180 градусов и скрылся за дверью. Шарко обменялся с Нахед взглядом, не требовавшим расшифровки, и они двинулись вперед — за хозяином здешних мест.
Из гигантского вестибюля с многочисленными дверьми и столами, у каждого из которых, видимо, имелось какое-то свое назначение, охраняемые полицейскими лестницы вели в подвал. Оттуда, снизу, доносились женские голоса: отдельные возгласы и хоровое пение — все разом. Шарко раздавил на предплечье москита — уже пятого, хотя он вымазал на себя, кажется, не меньше тонны крема. Эти зверюги проникают повсюду и, похоже, обладают иммунитетом к любому способу защиты от них.
— О чем поют эти женщины?
— «Тюрьмой идею не победить!» — прошептала Нахед. — Это студентки, они протестуют против запрета «Братьям-мусульманам» баллотироваться на выборах.
Оглядев столы, Шарко нашел, что каирская полиция оснащена вполне современными средствами: компьютеры, Интернет, все необходимое, чтобы делать фотороботы, — но работают здесь, как ему показалось, еще по старинке. Мужчины и женщины (большая часть женщин — с закрытыми лицами) стояли группками у дверей кабинетов, время от времени одна из этих дверей открывалась — и самые шустрые проникали туда первыми. Все тут напоминало приемную врача, вот только понятия «очередь» посетители, похоже, не знали.
Шарко и его спутнице пришлось отдать охраннику свои мобильные (а вдруг бы им захотелось что-нибудь сфотографировать или записать на диктофон?) — и их пропустили в кабинет, напомнивший парижанину залы Версаля: огромный, поражавший масштабностью и роскошью. Пол тут был мраморный, везде стояли вазы — в форме каноп или сосудов минойской эпохи, позолоченная бронза, стены украшали гобелены с фигурами… Под потолком крутился, гоняя пропыленный насквозь воздух, громадный вентилятор. Шарко про себя улыбнулся: все вокруг — национальное достояние и принадлежит государству, а вовсе не толстяку-честолюбцу, который сейчас тяжело плюхнулся на стул и закурил сигару местного производства. Большинство каирцев носит свои жиры с достоинством, но только не этот тип!
Египтянин протянул обе руки с открытыми ладонями к двум стульям, Шарко и Нахед сели, и переводчица сразу же достала из сумки блокнот с авторучкой. На молодой женщине было длинное платье цвета хаки и туника в тон, слегка приоткрывавшая загорелую шею. Главный инспектор полиции города Каира уставился на Нахед своими свинячьими глазками и принялся откровенно ее рассматривать. Здесь, кажется, любят показать, что ценят женскую красоту, не то что на улице, где стоит какому-нибудь существу женского пола, не занавесившему физиономию, попасться на глаза мусульманину, как раздается осуждающее шиканье.
Инспектор пригладил свои усики, взял в руки лежавший перед ним на столе лист бумаги и стал зачитывать вслух имевшийся там текст. Он читал, а Нахед заполняла блокнот стенографическими значками. Наконец Нуреддин сделал паузу, и молодая женщина перевела записанное:
— Он сказал, что вы — специалист по серийным убийствам и особо сложным преступлениям. Сказал, что вы больше двух десятков лет служите в уголовном отделе французской полиции. Сказал, что это впечатляет. И спросил, как там Париж.
— Париж еле дышит. А как тут Каир?
Главный инспектор улыбнулся, не выпуская из зубов сигары, и продолжил. Нахед умолкла, но, дописав очередной фрагмент речи, заговорила снова:
— Паша Нуреддин сказал, что Каир содрогается в ритме покушений, из-за которых трясет весь Ближний и Средний Восток. Он сказал, что Каир задыхается в исламистских сетях, куда более опасных, чем свиной грипп. Он сказал, что здесь выбрали не ту мишень, когда решили массово забивать и сжигать свиней на территории города.
Шарко вспомнил отдаленные черные дымы по периметру города: стало быть, это жгли забитых свиней. Ответил он на автомате — и чуть не блеванул от собственного ответа:
— Согласен с вами.
Нуреддин покачал головой, изрыгнул еще пару проклятий и наконец подвинул к парижанину старенькую папку:
— Он говорит: здесь, в этой папке, все, что есть по вашему делу. Это досье тысяча девятьсот девяносто четвертого года. В компьютерах искать бессмысленно — дело слишком давнее. Он говорит: вам еще повезло, что эту папку удалось найти.
— Наверное, мне следует поблагодарить?
Нахед перевела, что комиссар Шарко бесконечно благодарен главному инспектору.
— Он говорит: вы можете изучить материалы здесь, на месте, прямо сейчас, а если захотите — можете вернуться завтра. Двери для вас всегда открыты.
Ну да, конечно, двери-то открыты, но они бронированные и перед ними — церберы, которые ни малейшего жеста твоего не упустят. Шарко кивком поблагодарил, снял с папки резинки и открыл ее. Внутри оказался прозрачный файлик, где, по всей видимости, хранились сделанные на месте преступления фотографии. Кроме них, в папку были сложены всякие бумажки: акты, протоколы, карточки со сведениями о девушках — судя по всему, жертвах… Десятки и десятки страниц, заполненных арабской вязью.
— Попросите, пожалуйста, комиссара рассказать мне об этом деле… От одной только мысли о том, что вам придется все это переводить, меня начинает подташнивать.
Нахед повиновалась. Нуреддин с томным видом затянулся сигарой и выпустил облако дыма.
— Инспектор сказал, что все это было слишком давно и он толком ничего не помнит. Он подумает.
Шарко почудилось, что его поместили куда-то в середину одного из комиксов о Тинтине под названием «Сигары фараона», и он оказался лицом к лицу с толстяком Растапопулосом. Все это было бы смешно…
