Шэрон Болтон - Теперь ты меня видишь
— Хорошо, устроим пикник. А сараи эти знаешь?
— Откуда?
Джосбери пожал плечами.
— Ну, ты же питаешь слабость к сараям.
Обогнув детскую площадку, мы проехали мимо минизаповедника, спугнув двух оленей. Потом остановились, и Джосбери вылез первый.
Он посмотрел куда-то вдаль, как будто за нами могли следить. До сарая с лодками оставались считаные метры. Маленькое сооружение желтого кирпича, с красно-серой черепицей на крыше и синими ставнями — кстати, без окон. Одни ставни. Мы дождались, пока подойдет второй сторож.
— Напомни, где убили Джеральдину Джонс, — попросил Джосбери.
— Брендон-Эстейт.
— А как микрорайон называется?
— Виктория-Хаус. А что?.. О боже!
— Дошло наконец?
— Форест-Хилл — это викторианское здание.
— Ага. Викторианские места для викторианских убийств. Миленько, чего уж там.
Мое внимание привлек пруд — идеально симметричный овал в цементной оторочке. Темная вода стояла совсем низко: должно быть, спустили на зиму.
— Когда последний раз открывали этот эллинг? — спросил Джосбери после того, как мы оба показали удостоверения и объяснили цель своего визита.
— На той неделе, — ответил сторож. — Может, десять дней назад. Лодки тут всю зиму стоят.
— Отоприте, пожалуйста.
Сторож явно разволновался, но спорить не стал. Достал связку ключей из кармана куртки, подошел к двери. Я же подошла к ставне и прижалась к ней виском. Человек, звонивший в Льюисхэм, говорил, что тут плохо пахнет и роятся мухи. Я никакого запаха не чувствовала и не видела ни одного насекомого.
Сторожу определенно не везло: перебрав всю связку, он только сокрушенно покачал головой. Джосбери, закусив нижнюю губу, направился к машине, открыл багажник, и я услышала металлический лязг. Вернулся он с большущими плоскогубцами в руках, которыми минуту спустя расслабил крепеж навесного замка. Тот, щелкнув, поддался.
Вот теперь насекомые действительно начали роиться.
Мы со сторожем отпрянули, но Джосбери и бровью не повел.
— Ждите нас здесь, — сказал он, увлекая меня за собой.
Я понимала, что нужно идти, иначе просто-таки врасту в землю. И я вошла в сарай первой.
Я смутно улавливала, где стоит, нащупывая выключатель, Джосбери, и потому смогла упасть прямиком ему в объятия. Шею мне обожгло его дыханием.
— Черт побери! — пробормотал он.
37
Тело Энни Чэпман обнаружили 8 сентября 1888 года, еще до восхода солнца. Свет и без того немногочисленных фонарей викторианского квартала Спитлфилдс точно не доходил до узенького дворика за домом № 29 по Хэнбери-стрит — слишком высокими были стены вокруг и соседние здания. Когда пожилой портье Джон Дэвис, отправляясь на работу, вышел в то утро из квартиры, темнота была практически непроглядная.
Мы с Джосбери с радостью очутились бы на его месте, но нам не позволила лампа дневного света, висевшая на потолке.
Думаю, Джон Дэвис в то утро сразу заподозрил неладное. Вероятно, в людях еще хватает животных инстинктов, чтобы почувствовать близость беспощадного зла. Он потом говорил, что проворочался всю ночь — не мог сомкнуть глаз. Я представляю, как он крадучись выходит из квартиры, словно внутренний голос шепотом велит ему остерегаться.
Думаю, он еще на лестнице понял, что найдет. Может, даже унюхал что-то, хотя это маловероятно: над всем Ист-Эндом в те времена стоял густой смрад скотобоен и неисправной канализации. Может, он слышал последний крик Энни. Может, даже слышал шаги Потрошителя, убегающего по закоулку.
Мы с Джосбери, еще не войдя в сарай, знали, что выйдем оттуда другими людьми.
В 1888 году Джек-потрошитель схватил Энни за шею и слегка придушил ее, прежде чем опрокинуть наземь. Потом встал на колени и перерезал ей горло — настолько глубоко, что чуть не обезглавил. Потом задрал юбки, чтобы лучше было видно, и вспорол ей живот. Он отрезал куски кожи, выдергивал органы и соединительную ткань, бросая всю эту требуху прямо поверх тела. Матку он удалил целиком. Потом запрокинул ее ноги, собираясь сделать что-то еще, но тут его потревожили — возможно, это был наш друг Джон Дэвис, выходящий из дома через заднюю дверь.
Я думаю, Энни оставалась в сознании на протяжении всего этого времени. Придушенная, она не могла двигаться, но не умерла. Думаю, она чувствовала, как нож входит ей в горло, и ужасалась, что не может закричать. Думаю, она лежала на холодной брусчатке или влажной глине Хэнбери-Ярда, объятая болью, которую мы обычно просим Бога отвести от нас, лежала и ждала, когда же мрак у нее в голове заключит в себя весь мир. Лежала и понимала, что закрыть глаза сможет теперь только навеки.
И вот сейчас, стоя в эллинге в объятиях Джосбери, не зная, как жить дальше, я понимала, что Энни еще повезло. Да. Ведь когда дело касается убийства, все относительно.
Энни, по крайней мере, умерла быстро. С момента нападения до ее последнего вздоха прошло не более пятнадцати-двадцати минут. Она толком и не поняла, что произошло.
А этой женщине быстро умереть не посчастливилось. Эту женщину раздели и привязали к верстаку, на котором обычно чинят лодки. Руки ее засунули под верстак и привязали в районе запястий. Шею, грудь и таз опоясывали ленты скотча. Человек, убивший эту женщину, обездвижил свою жертву, чтобы всласть насладиться процессом и никуда не спешить.
Энни не успела даже вскрикнуть, иначе бы ее услышали, а никто не уловил ни звука.
Этой же женщине заткнули рот тряпкой, теперь окровавленной, и заклеили скотчем. От этой женщины убийца ждал криков.
— Лэйси, ты в порядке? — спросил кто-то словно издали.
Голова у меня безвольно падала, как у младенца, но я смогла ее удержать. Я не закричала, не грохнулась в обморок, меня не вырвало. Значит, похоже, в порядке. Тепло у плеча исчезло — это Джосбери отошел к верстаку, чтобы посмотреть на лицо покойницы.
Глаза у нее были открыты. Они уже подернулись молочной пленкой, в уголках копошились черви. Мухи кружились над носом и ушами: их всегда первым делом влекут отверстия. И раны. Они обожают запах и вкус крови.
Грудь Энни Чэпман осталась в неприкосновенности — ее защитила одежда, убийца торопился.
Убийце этой женщины торопиться было некуда. Грудь была разрезана в десятках мест — неглубокие, узкие бороздки, оставленные острым ножом. Она потеряла очень много крови, кровью пропитался даже пол сарая. А если из нее текла кровь, значит, она была жива. Правый сосок был разрезан пополам.
Я скрестила руки, инстинктивно прикрывая свои соски. Джосбери, поймав мое движение, отошел чуть дальше. Как оказалось, грудь — это было еще не самое худшее.
Следующим в шкале кошмара шел ее живот, который настолько яростно переворотили, что я не узнавала внутренние органы. Почерневшие, они валялись на полу, но не были похожи на обычное содержимое обычного женского живота. Такие яркие цвета… Такая красная кровь, такие желтые шарики жира, такие синие мухи — блестящие, словно драгоценные камни. Но даже это еще не все.
В 1888 году Энни Чэпман запрокинули ноги и развели колени, чтобы было видно гениталии. Должно быть, поза призвана была шокировать того, кто ее найдет. А может, Потрошитель просто готовился к следующему этапу, от которого его отвлекли.
У нашего Потрошителя времени было вдоволь.
Большинство женщин, которым перевалило за двадцать пять, хотя бы раз в жизни оказывались у гинеколога на осмотре шейки матки. Мы ложимся на стол и разводим ноги так, что колени оказываются чуть ли не на уровне плеч. Иногда стопы нам крепят в специальных подставках, иногда просто просят развести колени. Эта женщина была похожа на пациентку, ждущую врача. Вот только ни один из врачей, которых я встречала, не стал бы фиксировать согнутые в коленях ноги слоями скотча. Эта женщина не могла ни шелохнуться, ни вскрикнуть, когда в нее вогнали двухфутовый кусок древесины.
Сейчас на этот убийственный кол смотрел Джосбери. И я. В трех дюймах от того места, где он высовывался из тела, были вырезаны четыре буквы.
ЭННИ.
— Да, приятель, мы уже и так поняли, — пробормотал Джосбери, вытирая лицо и сглатывая ком в горле.
38
Восьмого сентября 1888 года Джон Дэвис сразу же кинулся за помощью. Он остановил двух прохожих и попросил позвать констебля. Сто с лишним лет спустя Марк Джосбери вывел меня на негнущихся ногах из сарая и позвонил инспектору Таллок по мобильному телефону, после чего вызвал местных полицейских по рации в своем автомобиле.
Кто-то — возможно, наш приятель Джон, — опустил юбки, чтобы Энни выглядела чуть пристойнее. Джосбери послал паркового сторожа за новым замком. На этот замок он плотно запер дверь.
Весть уже летела по округе. К сараю стекались работники парка и люди, там отдыхавшие. Я же пока ничего не делала. Я просто стояла, облокотившись на машину Джосбери, и наблюдала за развитием событий. Мне нужно было прийти в себя.
