Джеффри Дивер - Адская кухня
Помолчав, Бейли сказал:
— Я начну работать над тем, чтобы добиться перевода в тюремную больницу. Не хотите заглянуть ко мне в контору?
— Не могу. Меня ждет еще одна встреча. Тоже по нашему делу.
— С кем же?
— С самым плохим человеком в Нью-Йорке.
Семь человек молча разглядывали его.
Футболки, запыленные табачным пеплом. Длинные волосы, темные от грязи и пота. Черные дужки под давно не стриженными ногтями. Пеллэму вспомнилось словечко из его юности, словечко, которое употреблялось для описания любителей черных кожаных курток в школе имени Уолта Уитмена в Симмонсе, штат Нью-Йорк: «кочегары».
На коленях у одного из парней сидела молоденькая девушка. У парня было вытянутое скуластое лицо и узловатые руки. Он похлопал девушку по упругой попке, и та, состроив гримасу, с сожалением соскочила на пол. Схватив сумочку, она быстро ускользнула прочь.
Пеллэм по очереди посмотрел на всех семерых, задерживая на каждом взгляд. Все семеро тоже продолжали таращиться на него, но только у одного из них — довольно щуплого, кучерявого, чем-то напоминающего обезьяну, — во взгляде светилось хоть что-то похожее на ум и рассудительность.
Пеллэм уже решил не притворяться и ничего не заказывать в баре. Он понимал, что существует только один способ добиться результата.
Он спросил парня с вытянутым лицом:
— Это ты Джимми Коркоран?
Парень мог бы ответить все что угодно, однако его вопрос явился для Пеллэма полной неожиданностью:
— Ты ирландец?
По правде говоря, в нем действительно текла ирландская кровь, со стороны отца. Но как Коркоран смог это определить? Пеллэм был уверен, что материнская сторона прослеживается в нем значительно сильнее: помесь рас, ведущая свою родословную — по крайней мере, так гласило семейное предание, — от Дикого Билли Хикока, знаменитого охотника и драчуна, ставшего впоследствии федеральным маршалом. Тут были намешаны и голландская, и английская кровь, а также кровь индейцев-арапахо и сиу.
— Есть немного, — подтвердил Пеллэм.
— Точно. Я сразу приметил.
— Я хочу поговорить с тобой.
На столе стояли семь грязных стаканов и лес высоких пивных бутылок, слишком густой, чтобы пересчитать.
Кивнув, Коркоран указал на пустой стол в углу зала.
Пеллэм взглянул на бармена, человека, обладавшего редкой способностью смотреть сразу на весь зал и при этом не замечать в нем никого конкретно.
— Ты не фараон, — сказал Коркоран, усаживаясь за столик. Это был не вопрос. — Я сразу понял. У меня это все равно что шестое чувство.
— Да, я не из полиции.
— «Буши»! — крикнул Коркоран.
Тотчас же принесли бутылку виски «Бушмиллер» и два стакана. В противоположном конце зала шесть здоровенных лапищ потянулись к бутылкам пива, и шесть голосов возобновили оживленный разговор, в котором Пеллэм не мог разобрать ни слова. Коркоран наполнил стаканы. Они с Пеллэмом чокнулись — глухой стук — и выпили виски.
— Значит, ты тот самый человек из Голливуда. Киношник.
Разумеется, слухи дошли и сюда.
Усмехнувшись, Коркоран выпил второй стакан виски и хлопнул чудовищно огромными лапищами по столу, оттопырив мизинцы и большие пальцы, словно выстукивая затейливый ритм на ирландском бубне.
— Так, значит, откуда ты? — спросил он.
— Из Ист-Вилледжа. Я…
— Откуда в Ирландии?
— Я родился в Штатах, — сказал Пеллэм. — А мой отец родом из Дублина.
Коркоран резко оборвал дробь по столу. Деланно нахмурился.
— А я из Лондондерри. Знаешь, кем это нас делает?
— Заклятыми врагами. Но раз ты знаешь, кто я такой, ты также знаешь, что мне нужно.
— Значит, заклятыми врагами? А ты знаешь, что к чему, да? Ну, если честно, мне неизвестно, что именно тебе нужно. Я только знаю, что ты снимаешь здесь кино.
— Говорят, — сказал Пеллэм, — что об Адской кухне ты знаешь все.
Грузный парень с тупым лицом, сидящий за столиком в противоположном углу, воинственно взглянул на Пеллэма. Из-под ремня у него торчала черная пластмассовая рукоятка пистолета. Парень постучал по ней костяшками пальцев.
Пеллэм сказал:
— Я знаю, что ты возглавляешь банду.
— Банду, — повторил Коркоран.
— Или это клуб?
— Нет, банда. Мы не боимся называть вещи своими именами. Правда, ребята?
— Точно, Джимми, — ответил один из громил.
Повозившись с жестяной коробкой, Коркоран достал кусок датского печенья и сунул его в рот, исказив еще больше свое уродливую лошадиную физиономию.
— Скажи мне… что ты думаешь о Кухне? — спросил он Пеллэма.
За несколько месяцев, которые Пеллэм провел здесь, никто — из тридцати с лишним человек, у кого он брал интервью, — ни разу не спросил, какого он мнения о районе. Задумавшись на мгновение, Пеллэм сказал:
— Это единственный район из всех, какие я только видел, который становится лучше, чище, безопаснее, но при этом его старожилы воспринимают все перемены в штыки.
Одобрительно кивнув, Коркоран улыбнулся.
— Верно подметил, твою мать. — Побарабанив по столу, он снова наполнил стаканы. — Отведай еще нашего самогона. — Коркоран отвернулся к окну, и его угловатое лицо наполнилось тоской. — Верно подметил, дружище. Кухня уже не та, какой была раньше, это точно. Мой отец, он переплыл через воду, когда ему уже было за сорок. Они все называли это «переплыть через воду». Отец сбился с ног, пытаясь найти работу. Тогда можно было устроиться работать только в порт. Сейчас там лишь развлекаются долбанные туристы, но в те времена в порт заходили большие корабли, с пассажирами и грузом. Вот только для того, чтобы получить работу, надо было дать на лапу боссу. Я имею в виду, дать взятку. Большую. Мой папаша, он никак не мог скопить достаточно денег, чтобы вступить в профсоюз. Поэтому ему приходилось наниматься поденщиком. Он постоянно говорил о Белфасте, Лондондерри, беспорядках. Понимаешь, по уши сидел в политике. Меня это не интересовало. А твой отец, он был республиканцем, поддерживал Шинн фейн?[42] Или он был лоялистом?[43]
— Понятия не имею.
— Как ты относишься к независимости?
— «За», обеими руками. Я держусь подальше от работы от звонка до звонка.
Коркоран рассмеялся.
— В свое время я сидел в тюрьме Килманхэм. Знаешь, где это?
— Там вешали участников «Восстания на пасхальной неделе».[44]
— Знаешь, когда я там сидел, меня не покидали странные чувства. Я думал о том, что ходил по тем же самым каменным плитам. Я плакал. И мне не стыдно в этом признаться.
Грустно усмехнувшись, Коркоран покачал головой. Залпом допил виски и откинулся назад.
Запястья Пеллэма спас чистый инстинкт.
Внезапно вскочив на ноги, Коркоран схватил стул и с размаха опустил его на стол, однако Пеллэм успел отшатнуться назад к стене.
— Ах ты козел! — закричал Коркоран. — Долбанный козел!
Он снова с силой обрушил стул на стол. Ножки, ударившись о дубовую столешницу, переломились с грохотом сдвоенного выстрела. Во все стороны брызнули осколки стекла; в воздухе повис туман виски.
— Ты пришел сюда, в мой дом, чтобы шпионить за мной… — Его слова потерялись в новом приступе ярости. — Ты хочешь выведать мои секреты, твою мать, долбанный педераст…
Пеллэм скрестил руки на груди. Не двигаясь с места. Спокойно глядя Коркорану в глаза.
— Не надо, Джимми, успокойся, — послышался голос из противоположного угла.
Это был тот самый парень, на которого обратил внимание Пеллэм, заходя в бар. Самый маленький из всех. С обезьяньей физиономией.
— Джимми…
— Это говорит виски, — заметил другой.
— Послушай, мистер, наверное, тебе лучше… — начал было третий.
Но Коркоран их даже не замечал.
— Ты пришел в мой дом, твою мать, в мой район и выспрашиваешь обо мне! Я слышал, чем ты здесь занимаешься. Я знаю. Я все знаю. Ты думаешь, я что-то не знаю? Какой же ты глупый козел! Вот такие придурки как ты и испоганили здесь все. Это вы отняли у нас Кухню. Мы пришли сюда первые, а затем нагрянули вы, козлы, со своими камерами, и смотрите на нас как на долбанных насекомых!
Встав, Пеллэм стряхнул с рубашки осколки.
Еще одним свирепым ударом Коркоран обломил стулу оставшиеся ножки.
— Кто дал вам право? — подавшись вперед, завопил он.
— Джимми, он вовсе не собирался тебя обидеть, — спокойно промолвил Обезьянья физиономия. — Не сомневаюсь в этом. Он просто задал несколько вопросов — и больше ничего.
— Кто дал ему право? — взвизгнул Коркоран.
Схватив другой стул, он швырнул его через весь зал. Бармен сосредоточенно вытирал и без того сверкающие стаканы.
— Джимми, выпей, — умоляющим тоном произнес кто-то. — Успокойся!
— А вы, долбанные педерасты, молчите и не вмешивайтесь, вашу мать!
