Все лгут - Гребе Камилла

– Я не знаю. Правда, не знаю.

– Putain de bordel de merde! [17] – выругался он, ударив ладонью по столу. Чашка со звоном упала на пол, и горячая жидкость залила все вокруг.

– Ты хотеть развод? – воскликнул он. – Так?

Что я могла на это ответить? Я сама не знала, чего хочу.

Глядя в очаг, я наблюдала, как язычки пламени лижут дрова. Когда влага выделялась из древесины, раздавались тихое шипение, и пощелкивание, и треск. Снаружи бушевал ветер, и тяжелые капли дождя стучали по крыше. Дождь смывал остатки снега с нашей лужайки и с лугов усадьбы Кунгсудд.

– Не знаю, – повторила я. – Но считаю, тебе лучше поискать другое жилье.

Он долго сидел в молчании. Пламя отбрасывало желтые и оранжевые отблески на его кожу. В глазах Самира – в красивых темных глазах, ставших для меня такими родными, – стояли слезы.

– Мария, – тихо произнес он. – Я не убивать ее. Ты же знать это, правда?

14

Когда на следующее утро я проснулась, Самир еще спал.

– Нет, дай ему еще немного поспать, – одернула я Винсента, когда тот хотел его будить.

– Но я же хотел…

– Вы сможете поиграть чуть позже. Мы с тобой ведь можем пока приготовить завтрак?

– Да! – радостно вскричал Винсент. – А печь будем?

Я взглянула на сына, лучившегося радостью и восторгом. Они так ясно были написаны на его лице, читались во всем его маленьком теле, от нетерпения приплясывавшем по полу босыми ногами.

– Можем испечь сконы.

– Yes! Сегодня очень хороший день! Можно я достану ингред… ингрид… ингрединты?

– Вперед, – напутствовала я, целуя его макушку. – Я схожу за газетой.

Я накинула на плечи принадлежавшую Самиру парку и толкнула входную дверь. Подол моей сорочки тут же запарусился от ветра. После ночного дождя земля была темной и блестящей. В больших лужах повсюду отражалось небо, словно решив поселиться на холодной земле.

Я добрела до ящика, открыла его и вынула газету. Та отсырела и стала тяжелой.

Это я заметила, лишь когда повернулась, чтобы возвращаться.

На фасаде дома кто-то сделал косую надпись красной краской с помощью баллончика. Краска стекала вниз тонкими ручейками, и выглядело это совсем как кровь.

Выпустив газету из рук, я несколько раз повторила слово про себя.

Мы очень быстро поняли, что Самир не сможет дальше жить на Королевском Мысе – и не только потому, что я попросила его съехать.

Когда он поехал в центр за краской, чтобы перекрыть каракули на стене, сотрудники магазина отказались его обслуживать. Ему пришлось ехать за покупками в Накку. А когда по дороге домой ему понадобилось заправить машину, владелец заправки – мужик, с которым Самир раньше частенько обсуждал музыку, – посоветовал ему валить оттуда и никогда не возвращаться.

Вернувшись домой, Самир сел на диван и битый час глядел в стену. Его не могло взбодрить даже присутствие Винсента.

Мне было его жаль, в этом нет никаких сомнений. Все же с точки зрения закона Самир был невиновен. И тем не менее я не смогла заставить себя ни подойти к нему, ни прикоснуться.

Пока мы с Винсентом занимались обедом, я слышала, как Самир обзванивает владельцев съемного жилья в поисках квартиры. До кухни доносились отдельные фразы, и Винсент тоже их слышал.

Сын уставился на меня.

– Что такое арендная плата?

– Это деньги, которые человек платит за право жить в квартире.

Винсент слепил последнюю тефтельку и положил на блюдо рядом со сковородой. Она получилась крупнее остальных и больше походила на маленькую грушу.

– Вымой руки, – напомнила я ему.

Винсент сделал, как я сказала, но удивленное выражение не покидало его лица.

– Почему у папы Самира есть арендная плата?

– У него ее нет.

– Но почему тогда…

– Довольно вопросов, – вероятно, излишне жестко оборвала я его.

– Но почему…

– Потому что он собирается переехать.

Я не смогла справиться с собой – эти вопросы были невыносимы. Я не могла отрицать то, что должно было произойти. Финальный акт драмы, окончательный распад семьи.

Нижняя губа Винсента выпятилась наружу. Она задрожала, а глаза мгновенно наполнились слезами.

– Переехать из нашего дома? – прошептал он.

Я ничего не ответила.

– Нет! – завопил Винсент. – Нет-нет-нет!

Затем он изо всех сил ударил меня по лицу все еще мокрой рукой.

– Ай! Что ты такое делаешь? Драться нельзя!

Щека горела от удара. Наверное, это случилось потому, что я не подумала, прежде чем ответить ему. Или он был в шоковом состоянии – ведь раньше Винсент никогда не поднимал на меня руку.

– Это не моя вина, – отрезала я. – Самир должен винить в этом только себя. Во всем, что произошло, только его вина.

В тот же день Самир снял в субаренду однушку в Сульне. Квартира стоила безбожно дорого, но зато расположение было весьма удобно. К тому же совсем рядом с его работой.

К вечеру он уже сложил самое основное в два больших ящика, которые хранились у нас в кладовке.

Я наблюдала, как он складывает одежду, туалетные принадлежности и книги. Воспоминания обступили меня. Мне вспомнилось, как мы занимались любовью на диване в вечер нашего знакомства и страсть затмевала все вокруг. Как росла между нами взаимная нежность, потом – доверие, а затем и желание полного единения. Желание сказать миру слово «мы». На моей сетчатке, словно кадры кинохроники, промелькнули воспоминания о нашей свадьбе – то самое нелепо дорогое платье, заливистый смех Винсента, полный любви взгляд Самира. Солнце, освещавшее верхушки сосен, и море, дающее и забирающее, которое лениво раскинулось до самого горизонта.

Мы не были многословны.

Винсент сидел в комнате и играл в приставку, не пожелав спускаться. Самир накрыл ящики крышками и поднял на меня беспомощный взгляд.

– Ну что ж, – проговорил он.

– Н-да, – произнесла я.

– Я поехать. Можно мне забирать оставшиеся вещи потом? Ты не против?

– Не против.

Он вынес ящики в прихожую, и я пошла вслед за ним.

– Вот еще что. Винсент. Могу я иногда заходить его проведать?

– Само собой.

Самир надел парку и кроссовки, в которых обычно выходил на прогулку.

– Что ж, – повторил он, открывая дверь.

– Увидимся, – сказала я.

Затем дверь за ним закрылась, и в доме снова зазвучала тишина.

Чуть позже тем же вечером, едва я успела поставить в духовку рыбную запеканку, раздался телефонный звонок.

Это была Амели де Вег, мать Казимира, которая жила в усадьбе Кунгсудд.

Амели была женщиной лет пятидесяти, крепкого сложения, с вьющимися белоснежными волосами. Она обычно громко смеялась. Амели всегда мне нравилась, хоть папа порой и называл ее избалованной аристократической телкой.

Амели не работала – по крайней мере так, как большинство обычных людей представляют себе работу. Однако она была членом тысячи различных объединений и вела множество благотворительных проектов, почти как мать Тома. Эти двое, разумеется, друг друга презирали, потому что новые деньги не уживаются со старыми, а знаться с черными деньгами не хочет вообще никто.

Ко мне Амели всегда относилась дружелюбно. Она одна из немногих не стала ходить вокруг да около, когда мы столкнулись вскоре после задержания Самира. Она сама пришла ко мне, справилась о моем самочувствии и предложила помощь.

– Привет, Мария, – сказала она в трубку. – Как твои дела?

– Все нормально, – солгала я.

– Так хорошо, что Самира освободили.

– В самом деле.

– И мы все можем оставить эту историю позади.

– Именно.

Странный это был разговор. Ничего не было нормально. Катастрофа только ширилась, влекомая собственной тяжестью неслась вперед, словно гигантский снежный ком по склону горы.

– Послушай, – вдруг спросила она. – Можно одолжить у тебя дрель? Завтра приезжает новая няня, и нам нужно повесить полку в ее комнате.