Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне
— Долго это не продлится.
— Вот накупят себе машин, тогда посмотрите. Нам будет крышка.
— Я хочу сказать, что доктор Салазар не допустит, чтобы так продолжалось. Власти не позволят людям бросать свои дома, свои поля. Не позволят ценам выйти из-под контроля. Салазару известно, что такое инфляция.
— Инфляция?
— Эта чума опустошает карманы.
— Объясните-ка.
— Это болезнь, от которой гибнут деньги.
— Деньги — это бумажки, сеньор Фельзен, — отрезал Абрантеш.
— Вы знаете, что такое рак?
Абрантеш кивнул и перестал уплетать свою треску.
— Так вот, бывает, что он поражает и кровь. Кровь выглядит как обычно, такая же красная, но внутри у нее рак. Сегодня у тебя есть банкнота в десять эскудо, а назавтра — это уже сотня, а послезавтра она превратится в тысячу эскудо.
— Так разве это плохо?
— Деньги выглядят прежними, но ценности не имеют. Власти печатают их лишь для того, чтобы угнаться за ценами и ростом заработной платы. На свою банкноту в тысячу эскудо ты не купишь ничего. Мы-то в Германии знаем, что такое инфляция.
Нож и вилка Жоакина Абрантеша застыли в воздухе. Впервые Фельзен наблюдал его испуг.
4 июля 1941 года.
Серра-да-Эштрела, Бейра-Байша.
Португалия.
Стояла жара. Воздух был горяч и неподвижен. Даже в предгорьях, где можно было бы ожидать ветерка, стоял палящий, иссушающий зной, такой тяжкий, что у Фельзена саднило горло. Сидя на заднем сиденье «ситроена», он обливался потом и прикладывался к металлической фляжке, попивая тепловатую воду. На лице сидевшего с ним рядом Абрантеша не было ни капли пота.
В горы они стали подниматься от Белмонте, который, несмотря на жару, был запружен толпами народа. Людей было так много, что Фельзен даже подумал, уж не чудо ли какое-то они там узрели, наподобие явившейся в 1917 году в Фатиме Пресвятой Девы. Но нет, из домов на жару их выгнал вольфрам — блестящая черная магма, миллион лет назад вырвавшаяся из земных недр, застывшая и окаменевшая.
Он, Фельзен, стал прародителем нового культа, и это его восхищало и одновременно приводило в ужас. Люди круто изменили свою жизнь. Мэры мелких городков и чиновники, сапожники, каменщики, угольщики, портные — все они бросили свои занятия и двинулись в горы продираться сквозь заросли и щупать землю, пораженные вирусом вольфрамовой лихорадки. Случись кому-то здесь умереть, никто не станет и хоронить: некому будет даже сколотить гроб.
Светловолосому англичанину было нехорошо. Он распростерся на заднем сиденье, пытаясь ощутить хоть малейшее дуновение ветерка на своей белой коже и обгоревшем лице. Долгий путь из Визеу был сплошным кошмаром. Всё не задалось. После первого же прокола шины он выбросил из головы все мысли о вольфраме и предался сладким мечтам о браке с голубоглазой голландкой.
Неровности дороги отвлекали его от этих мечтаний — казалось, шофер каким-то врожденным чутьем умел отыскивать самые глубокие колдобины. В голове его возникали и быстро исчезали обрывки мыслей. И на кой ей сдалась эта Америка? А с той женщиной он так и не поговорил. Должен ли он винить себя? Возможно. Возможно, ему надо было, по крайней мере, зайти в американское консульство, хотя бы попробовать поговорить с этой женщиной в отделе виз. Но кому охота самому рубить сук, на котором сидишь, а потом ненавидеть себя за это? Господи, ну и жарища.
И свет какой-то странный… Это от песка, что летит из пустыни. Так сказал шофер. Кретин он, этот шофер. И к тому же наглец, каких мало. Что за народ в этой Бейре? Никак их не понять. И зачем было тащить его сюда из Минью? Там такой жары не бывает, да и люди там проще. Все этот чертов вольфрам. А он даже и не поцеловал ее ни разу.
Машина Фельзена спустилась с крутого склона, очутилась в сосновом бору, покрутилась немного по равнине и поднялась на противоположный склон. Грузовичок с четырьмя мужчинами на борту и шофером следовал за ним. Доехав до поворота, который уже обследовали накануне, они вышли. Легковая машина и грузовичок проехали дальше, немного поднялись по склону и остановились.
Двое подтащили заранее поваленную сосну и положили ее поперек дороги. Еще один с топором скрылся за поворотом, на тропинке, ведшей в гору. Фельзен, Абрантеш и остальные ступили в духоту соснового бора, уселись на подстилку из сосновых игл. С трудом вытянув ногу, Абрантеш снял с ремня «Вальтер Р-48». Фельзен закурил. Вчера он здорово набрался, а жара только усиливается, небосклон окрашен красным, и это тревожит, как будто предвещая нечто ужасное, вроде землетрясения. Мужчины почему-то шушукаются и ковыряют башмаками землю.
— Заткнитесь, вы, — не поднимая головы, сказал Фельзен.
Они замолчали.
Фельзен попытался одернуть на себе трусы — промежность ныла после вчерашнего блядства. С содроганием он вспомнил необъятную, в ямочках задницу той бабы, черную густую поросль на ее лобке и нечистое, пахнущее чесноком дыхание. К горлу подступила тошнота, и он с трудом сглотнул. На мокрую от пота рубашку садились мухи, он махал руками, пытаясь дотянуться через плечо до спины. Одну муху он убил на лету. Он хотел отвлечься и думать о другом, но мысли беспрестанно вращались все по тому же кругу: Эва, Лерер, золотые запонки, украденные той девкой. Мужчины опять начали перешептываться. Это взбесило его, и он, вскочив, выхватил из кармана ствол.
— А ну, всем заткнуться! — заорал он. — Заткнуться! Заткнуться!
И тут Абрантеш поднял руку.
Все одновременно услышали звук едущей по равнине машины. Потом она переключила скорость и начала подъем. Мужчины замерли, как совы на суку. Фельзен сел и сквозь ветви взглянул на того, с топором, расположившегося на склоне метрах в пятидесяти от поваленного дерева. Он поднял руку. Машина одолевала поворот. Пересохшую глотку Фельзена щекотал запах смолы.
— Ты сорвешь коробку передач, если не выжимать сцепление, — крикнул с заднего сиденья англичанин.
Шофер и бровью не повел. Он тронул рычаг переключения и дернул его с такой силой, как будто скрежет металла доставлял ему удовольствие. Англичанина отбросило на спинку кресла, в то время как машина, содрогаясь, одолевала очередной поворот. Что было бы, если бы он ее поцеловал? Однажды он лишь нечаянно коснулся ее губ, и ощущение было незабываемым — его точно прожгло насквозь. Столько месяцев прошло… Застанет ли он ее еще там? Он вытащил бумажник, взглянул на ее фотографию. И почувствовал, что машина замедляет ход.
— Что такое?
— Дерево упало, — ответил шофер, стараясь не заглушить мотор.
— Упало или срублено? — спросил англичанин, оглядывая сосновую чащу и засовывая бумажник назад.
— Упало. Корни видно.
— Как могло оно упасть в это время года?
Шофер пожал плечами. В этом он не разбирается. Да он и ни в чем не разбирается. Даже в том, как вести машину.
— Вылези и посмотри, — распорядился англичанин.
Шофер надавил на акселератор.
— Нет, подождем, — сказал он нервно, кое-что заподозрив.
Минуты две из машины никто не выходил. Шофер мучил мотор до тех пор, пока тот внезапно не заглох. Все погрузилось в тишину, прерываемую лишь звоном цикад.
Англичанин вылез из машины — высокий, в штанах цвета хаки и белой рубашке с закатанными рукавами. В правой руке он держал револьвер. Он смотрел поверх машины, вглядываясь в ветви. Потрогал корни упавшего дерева. Вернувшись к машине, положил револьвер на крышу машины, стянул с себя рубашку и через заднее стекло кинул ее в салон. Под рубашкой у него оказалась белая нижняя фуфайка, руки были красными до локтей, а дальше — белыми.
Фельзен опустил руку, и человек с топором двинулся по дороге к упавшему дереву.
— Boa tarde,[14] — сказал он двум стоявшим там мужчинам.
Англичанин, схватив револьвер, мгновенно навел его на крестьянина, тут же вскинувшего вверх руки. Топор упал на землю. Уполномоченный, укрывшись за стволом, кивнул крестьянину. Крестьянин глядел на свой топор. Англичанин покачал головой.
— Não, não, anda cã, anda cã.[15]
Крестьянин пробормотал что-то нечленораздельное. Шофер повторил более членораздельно: нехорошо, дескать, оставлять топор лежащим на земле. Уполномоченный велел крестьянину поднять топор и дать его им. Крестьянин протянул топор гладкой деревянной рукоятью вперед. Уполномоченный взял топор и передал его шоферу, перепоручая работу ему.
— Пусть он сам это сделает, — сказал шофер.
— Нет, лучше ты. Его мы не знаем.
Покачав головой, шофер попятился.
Англичанин рассердился, но делать было нечего. Сунув револьвер за пояс, он сам принялся трудиться над деревом. Шофер присел на передний бампер и вытер пот со лба. Крестьянин глядел на уполномоченного с тем снисходительным выражением, с каким мастеровой глядит на того, кто не знает, как пользоваться инструментом. Уже через несколько секунд уполномоченный был весь в мыле. Поначалу он делал паузы, отирая пот с лица, но потом лишь дергал головой, чтобы пот не заливал глаза. У крестьянина руки, казалось, так и чесались.
