Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау
Чужой голос едва не разорвал саднящее горло. Анвальдт лежал на полу и кричал. Минуту. Две. Штандартенфюрер позвал: «Конрад!» Ведро холодной воды заставило узника замолчать. А гестаповец закурил новую сигарету и раздувал ее кончик. Анвальдт с ужасом смотрел на огонек.
— Фамилия того, за кем ты следил?
— Павел Крыстек.
Гестаповец встал и вышел. Минут через пять он вернулся в камеру в сопровождении знакомого Анвальдту турка.
— Врешь. Никого с такой фамилией у барона не было, верно? — обратился он к турку, который, надев очки, просматривал пачку черно-серебряных приглашений. При этом он завертел головой, на восточный манер подтверждая истинность слов гестаповца, жадно затягивавшегося сигаретой.
— Ты отнял у меня массу времени и выставил на смех мои методы. Этим ты огорчил меня. Да и надоел, признаться, — вздохнул штандартенфюрер и несколько раз потянул носом. — Займитесь им. Может, вы добьетесь больших результатов.
Турок достал из портфеля две бутылки с медом, разболтанным в небольшом количестве воды, и медленно — из обеих одновременно — вылил их содержимое на голову, плечи и живот узника, особенно обильно поливая низ живота и гениталии. Анвальдт закричал. Из его гортани вырывались какие-то нечленораздельные звуки, но турок понял: «Я все скажу». Он глянул на штандартенфюрера, но тот подал знак: продолжайте. После чего турок вынул из портфеля банку и поднес ее к глазам Анвальдта. В ней яростно гудели и подергивали черно-желтыми брюшками с дюжину шершней.
— Я все скажу!!!
Турок держал банку в вытянутой руке. Над бетонным полом.
— Я все скажу!!!
Турок выпустил банку.
— Я все скажу!!!
Банка падала. Ударила струя мочи. Банка упала на пол. Анвальдт уже не владел мочевым пузырем. Он терял сознание. Банка не разбилась. Она лишь глухо стукнулась о бетон.
Турок с отвращением отодвинулся от бесчувственного узника. Появился толстяк Конрад. Он отвязал Анвальдта от стула и подхватил под мышки. Ноги узника волоклись по луже мочи. Штандартенфюрер приказал:
— Обмойте этого зассанца и отвезите в Особовицкий парк.
Закрыв за Конрадом дверь, он взглянул на турка:
— Эркин, почему у вас такое удивленное лицо?
— Господин штандартенфюрер, он уже был готов и начал бы петь как миленький.
— Вы слишком торопитесь, Эркин. — Краус рассматривал шершней, мечущихся в банке из толстого йенского стекла. — Вы пригляделись к нему? Сейчас он должен отдохнуть. Я знаю таких, как он. Он нам напел бы столько чуши, что пришлось бы проверять ее целую неделю. А я не могу так долго держать его здесь. Мок еще очень силен, и у него очень хорошие отношения с абвером. А кроме того, Анвальдт уже мой. Если он решится уехать из города, мои люди доберутся до него и в Берлине. А если останется здесь, я снова приглашу его на беседу. И в том и в другом случае ему достаточно будет увидеть обычную пчелу, и он тут же начнет петь. Эркин, с сегодняшнего дня мы с вами стали для этого полицейского демонами, которые никогда его не покинут…
Бреслау, среда 11 июля 1934 года, три часа ночиНа мир влажным покровом пала роса. Она жемчужно поблескивала на траве, деревьях и нагом теле мужчины. На горячей коже она мгновенно высыхала. Анвальдт проснулся. Впервые за много дней он дрожал от холода. С огромным трудом он встал и, подволакивая опухшую ногу, побрел, пошатываясь и наталкиваясь на деревья. Он вышел на усыпанную гравием неширокую аллею и направился к какому-то темному зданию, черный угловатый силуэт которого выделялся на фоне уже светлеющего неба. И в этот момент по нему скользнул свет фар. Около здания стоял автомобиль, и его фары высветили в темноте непристойную наготу Анвальдта. Он услышал крик «Стоять!», приглушенный женский смех, треск гравия под подошвами направляющихся к нему мужчин. Он дотронулся до шеи, в которой пульсировала боль, шершавое одеяло терлось об израненное тело. Анвальдт открыл глаза и увидел успокоительный свет ночной лампочки. Сквозь толстые стекла на него смотрели мудрые глаза доктора Авраама Ланцмана, личного врача барона фон дер Мальтена.
— Где я? — спросил Анвальдт. На лице у него появилась слабая тень улыбки. Его позабавило, что впервые причиной его полного беспамятства оказалось не спиртное.
— Вы у себя дома. — У доктора Ланцмана вид был усталый и очень серьезный. — Вас привезли полицейские, патрулирующие так называемый Шведский бастион в Особовицком парке. Там летом собирается много девушек. А там, где они, всегда происходит что-нибудь не слишком приличное. Но вернемся к сути. Вас нашли в полубессознательном состоянии. Вы упорно повторяли свою фамилию, фамилии Мока и господина барона, а также свой адрес. Полицейские не захотели оставить без помощи своего, как они сочли, пьяного коллегу и отвезли вас домой. Отсюда они позвонили барону. Сейчас я вынужден вас покинуть. Господин барон пересылает вам через меня деньги. — Ланцман кончиками пальцев погладил лежащий на столе конверт. — А здесь мазь для опухолей и ссадин. На каждом пузырьке и на каждой баночке информация, как и сколько применять. Многое мне удалось найти в домашней аптечке, что было очень кстати, если иметь в виду время суток. Итак, позвольте откланяться. Я навещу вас около полудня, когда вы выспитесь.
Доктор Ланцман опустил веки, прикрыв свои мудрые глаза. Анвальдт тоже закрыл распухшие веки. Но уснуть он не мог — мешали накалившиеся стены, отдающие накопленное за день тепло. Он несколько раз повернулся, потом скатился на грязный ковер, на четвереньках добрался до окна, раздвинул тяжелые шторы и растворил его. После этого упал на колени и медленно, с трудом добрался до кровати. Лежа на одеяле, он вытирал пот льняным платком, обходя опухоли — вулканы боли. Но как только он закрывал глаза, в комнату влетали тучи шершней, а когда закрывал окно, чтобы не впустить их, то тут же начинал задыхаться от горячего дыхания стен, и тут же из щелей вылезали тараканы, некоторые из них были очень похожи на скорпионов. Одним словом, он не мог заснуть при закрытом окне и не мог спать с открытыми глазами.
Бреслау, четверг 12 июля 1934 года, восемь утраУтром стало чуть прохладней. Анвальдт на два часа забылся сном. А когда проснулся, у его кровати сидели четверо. Барон фон дер Мальтен тихо разговаривал с Ланцманом. Увидев, что больной пробудился, он подозвал двух стоящих у стены санитаров. Те, подхватив Анвальдта под мышки, отнесли его в кухню и усадили в большую лохань, наполненную теплой водой. Один губкой обмывал его изболевшееся тело, второй сбривал почти двухдневную щетину. Через несколько минут он вновь лежал в кровати на чистой крахмальной простыне, а санитары наносили на его раны и ссадины мази и бальзамы доктора Ланцмана. Барон терпеливо ждал, пока врач не закончит, чтобы задать вопросы. Анвальдт рассказывал не менее получаса. Он останавливался, запинался. Ему трудно было строить связные фразы. Внешне барон слушал довольно безучастно. В какой-то момент Анвальдт прервался на полуслове и уснул. Ему снились снежные вершины, ледяные просторы, студеное дыхание Арктики: дул ветер и осушал кожу, только откуда эта прохлада, откуда ветер? Он открыл глаза и увидел на фоне закатного солнца какого-то мальчишку, обмахивающего его сложенной газетой.
— Ты кто? — спросил Анвальдт, с трудом двигая забинтованной челюстью.
— Хельмут Штайнер, я служу поваренком у господина барона. Мне велено ухаживать за вами до завтрашнего утра, когда вас придет навестить доктор Ланцман.
— Который час?
— Семь вечера.
Анвальдт попробовал пройтись по комнате. Он с трудом ступал на распухшую пятку. На стуле висел старательно вычищенный и отглаженный бежевый костюм. Анвальдт натянул кальсоны и поискал взглядом сигареты.
— Ступай в ресторан на углу и принеси мне свиные ножки с капустой и пиво. Да, купи еще сигарет. — Анвальдт разозлился, обнаружив, что в гестапо у него сперли портсигар и часы.
Ожидая, пока вернется мальчишка, Анвальдт умылся над кухонной раковиной и сел за стол, стараясь не смотреть в зеркало. Вскоре перед ним стояла тарелка, над которой поднимался пар, — жирная свиная рулька с тушеной молодой капустой. Через несколько минут на тарелке, кроме кости, ничего не осталось. А когда он взглянул на пузатую бутылку пива Кипке — белая фарфоровая пробка с запорным устройством из проволоки, по холодному горлышку сползает капелька воды, — ему вспомнилось собственное решение не брать в рот ни капли спиртного. Анвальдт издевательски фыркнул и влил в себя половину содержимого бутылки. Потом закурил сигарету и жадно затянулся.
— Я велел тебе принести ножки и пиво, да?
— Да.
— И ясно произнес слово «пиво»?
— Да.
— Представь себе, я произнес его машинально. А надобно тебе знать, что когда мы что-то говорим машинально, то говорим это не мы, но кто-то другой посредством нас. Так что когда я велел тебе купить пива, это не я велел. А кто-то другой. Понимаешь?
