Джессика Смит Коултер - Прерванная жизнь (ЛП)
— Возможно, позже, — его тон серьезен и посылает мурашки вниз по позвоночнику к моим ногам.
Воздух со свистом покидает мои легкие, когда Трэвис поднимает меня, прижимая мое тело ближе к своей груди, и несет в спальню. Он не отводит от меня взгляда, пока опускает меня на кровать и нависает сверху. Я оборачиваю руки вокруг его шеи и притягиваю к себе, пока приподнимаю свой таз, таким образом, он встречает и трется об него. Его губы прикасаются к моей шее, целуя и облизывая, пока я стону его имя в трепещущий вокруг нас воздух.
Страсть крадет мое дыхание, и дрожь от желания проносится через меня. Одежда снята и как попало отброшена в сторону. Его рот накрывает мой сосок, взгляд темнеет, и я пробегаю руками по его спине, запуская их в волосы. Притягиваю его к себе, прикасаясь губами к шее, целую, в то время как мои пальцы зарываются в его волосы.
— Холли, — голос Трэвиса хриплый, мое имя слетает с его языка.
Он придвигается ближе, когда я прижимаюсь губами к его рту, и подтягиваюсь, схватившись пальцами за его плечи.
Мой первый раз, и я собираюсь заняться сексом третий раз за день.
***
С моего заднего дворика я наблюдаю за местными лошадьми, бегущими вдоль берега. Обе лошади и человек как будто скользят, в то время как их гривы развиваются за ними. Их мышцы усиленно сокращаются, пока пот, блестящий на солнце, тускнеет. Затем они исчезают вдали.
Темные облака начинают грохотать за океаном, и я уже чувствую влагу. Как правило, гроза заставляет мое тело напрягаться, но не сегодня. Сегодня мои мышцы вялые, будто сделаны из жидкости, но отяжелевшие конечности напоминают мне о моих собственных физических нагрузках.
Я обхватываю себя руками и улыбаюсь, запрокидывая подбородок к облакам, они как будто поддразнивают меня, чтобы напугать и сделать этот день менее совершенным, чем он есть.
Мой взгляд смягчается, когда Трэвис садится рядом со мной.
— Ты что-то задумалась, — говорит он, протягивая мне бокал вина.
Я пожимаю плечами и смотрю на него боковым зрением.
— Просто смотрю, как плывут облака.
— Будет сильная гроза, — его взгляд глубокий и темный, с усталостью разглядывает облака. Губы Трэвиса сжимаются в тонкую линию, когда вдали мелькает вспышка молнии. Злобный мощный удар, как будто гроза берет власть над небом.
— Я не могу поверить, что Бог грома боится бури, — шучу, не имея возможности увидеть его, ведь на самом деле бояться нечего.
Он морщит нос, его прежнее поведение смягчается.
— Бог грома?
— Тор, — отвечаю я. — Вот кого ты мне напоминаешь.
— Я больше похож на Локи, чем на Тора, — утверждает он, хотя губы кривятся в привычной полуулыбке. (Примеч. Тор и Локи — боги скандинавской мифологии, Тор — бог грома и бури, защищающий богов и людей от великанов и чудовищ, Локи — бог хитрости и обмана).
— Не важно, — закатываю глаза.
Он дергает за прядь моих волос.
— Твое тело, Трэвис. Забудь про все остальное, у тебя тело, как у Тора.
Он напоказ касается левой рукой плеча и качает головой в обе стороны, будто длинные светлые волосы Тора танцуют на ветру. Я смеюсь над ним, сощурив глаза, пока не вижу его сквозь прорезь глаз.
— Ну, у тебя нет такой сексуальной гривы, как у Тора, — пожимаю плечами. — Но я видела, какое у тебя тело, — облизываю губы. — Я ощущала твое тело, — прикусываю нижнюю губу, мое сердце колотится. — Прозвище остается.
— Ты видела Тора, да?
— Ну, да, — Хм. — В кино. — Как это так, почему ты можешь вспомнить фильмы, но не можешь вспомнить другие вещи?
Это первый раз, когда он упомянул мою потерю памяти или все, что связано с моим похищением. Поерзав на своем месте, я сталкиваюсь напрямую с ним, и кладу ноги под себя, таким образом, что я могу сидеть на них. Я хочу задать ему встречный вопрос. Он не сказал мне, как здесь оказался. На самом деле, он редко говорит о себе.
— У меня есть теория, — говорю, а не задаю свои вопросы. — Думаю, я могу вспомнить только обезличенные вещи, как фильмы, музыка и все такое. Но мой мозг отключается в личных вещах, как моя семья и друзья.
— И похищение, — его взгляд бродит по моему лицу, ища что-то, чего может и не быть.
— И это тоже, — я сдерживаюсь, пытаясь скрасить его неожиданно серьезное поведение. — Твое тело защищает себя.
Мои плечи опускаются, пока я отвожу взгляд.
— У всех нас есть защитные механизмы, — разъясняет он свою точку зрения. — Это наш способ защитить себя от всей боли, что мы испытали в прошлом.
Рассерженная и недовольная, я скрещиваю руки на груди и прикусываю нижнюю губу. Это как если бы он сказал, что я не хочу вспоминать, но все помню. Я хочу вспомнить, что значит иметь семью и друзей. Я хочу вспомнить, что такое жизнь за пределами страха.
— Так, что является твоим защитным механизмом? — обращаю свой взгляд на него. — Истории про брошенных детей, оставленных на произвол судьбы на пляже? — я смеюсь без чувства юмора.
Взгляд Трэвиса еще больше омрачается, прежде чем устремляется к моему лицу, а его тело застывает. Мышцы, тугие и напряженные, просматриваются под рукавами его рубашки, и я знаю, каково это — чувствовать их, когда проводишь пальцами по ним. Его губы сжаты в тонкую линию, но я не собираюсь отказываться от своих слов.
Громкий глоток воздуха вырывается из его рта, и он качает головой, прежде чем ерзает на стуле.
— Я возвращаюсь домой.
Он встает, но я не следую его примеру. Вместо этого смотрю мимо него, злясь на него и на себя.
Трэвис громко ругается, а потом делает несколько шагов от меня, прежде чем отворачивается, я замечаю его яростный взгляд.
— Я был брошен на произвол судьбы, — его голос едва громче шепота, но я услышала его слова, поэтому смотрю на него, ожидая продолжения. Но он этого не делает. Он просто уходит, оставив меня сидеть там в ожидании дальнейших разъяснений.
Бывают моменты, когда возникает такое чувство, будто я нахожусь в состоянии постоянного ожидания. Ожидаю возвращения памяти. Ожидаю, когда страх поднимется и окунет меня навечно в водоворот отчаяния. Ожидаю, что мой похититель снова найдет меня. Ожидаю увидеть, буду ли я когда-нибудь снова жертвой.
Ожидание. Я ненавижу ждать. Поэтому встаю и направляюсь на кухню, где выливаю свой бокал в раковину, наблюдая, как красная жидкость медленно исчезает в сливе. Я неторопливо ополаскиваю бокал и, только когда довольна его чистотой, направляюсь в спальню, оставляя свет включенным. Переодевшись в ночную рубашку, забираюсь на кровать и включаю лампу на тумбочке, где меня ожидает очередная книга.
Вместо того, чтобы потеряться в сюжете, поток моих мыслей направлен на Трэвиса и его последние слова, которые он произнес, прежде чем ушел. Он был брошен. Кем? И когда? Я рассказала ему все, что знаю о себе. Я открылась ему. Как и у него, у меня есть прошлое, причиняющее мне боль. У меня есть сомнительное будущее и настоящее, столь же туманное. Столь сомнительное, как оно могло бы быть, по крайней мере, я разделила эти аспекты себя с ним.
Перед глазами все размыто, слезы угрожают вырваться наружу, поэтому я плотно сжимаю веки и зарываюсь лицом в подушку, где надеюсь задушить их. Я даже не знаю, почему плачу. То ли это из-за отказа Трэвиса, то ли потому, что у него, на самом деле, есть прошлое, но он отказывается говорить об этом. Давление в груди невыносимо.
Когда одна сторона матраса уже пропитана мои слезами, я поворачиваю голову, чтобы увидеть Трэвиса, сидящего на углу моей кровати. Вытираю глаза, пытаясь скрыть слезы, которые я так бессовестно проливала минутой раньше. Он шепчет мое имя, в то время как пододвигается ближе ко мне, и я игнорирую охватившую меня дрожь и пульсирующее в каждой частице моего тела желание.
— Я родился в Хайалиа — городе, который находится недалеко от Майами, но не в родной мне стране, — говорит он, смеясь.
Понимая, что он собирается открыться и поделиться со мной частичкой себя, сажусь и поднимаю голову так, чтобы он понял, что я настроена слушать его.
— Столько плохого было в моей жизни, Холли. Ты не захочешь быть частью этого, — Трэвис останавливается, рассматривая мое лицо. Тяжелые эмоции сгущаются вокруг кровати, буря пролетает над нами. — Я родился не в больнице, но той, кто родила меня, хватило ума оставить меня в больнице, прежде чем бросить, — его голос звучит вызывающе, но взгляд удрученный, и, сидя далеко от меня, он словно обороняется, не желая показывать свою уязвимость.
Я прижимаю дрожащий палец к губам и делаю движение к нему, чтобы утешить, но он отодвигается дальше от меня. Движение это незначительное, но я понимаю смысл, поэтому сижу, не двигаясь, и жду продолжения.
— У меня были проблемы с сердцем, пришлось перенести несколько операций, которые сделали меня неуязвимым. Ты услышишь тонну историй, подобных этой, только обычно они заканчиваются тем, что медсестра влюбляется в ребенка и усыновляет его, — он пожимает плечами, но в его глазах отражается боль отвергнутого мальчика. — Может быть, я слишком много плакал, чтобы быть милым.
