Джеффри Линдсей - Дремлющий демон Декстера
Я решил задержаться еще на минутку, чтобы привести себя в порядок. Поехал назад в сторону Гроув, припарковался на дальнем конце моста через канал. Из-под деревьев, растущих по берегам канала, я прикатил пару крупных обломков коралловых рифов, сунул их в свою большую сумку, в которой лежали полиэтилен, перчатки и нож, и забросил ее на середину канала.
Еще раз я остановился у небольшого темного парка почти у дома Риты и тщательно вымылся. Мне нужно выглядеть аккуратно и презентабельно; когда на тебя кричит разъяренная женщина, это следует рассматривать как полуофициальное мероприятие.
Представьте себе мое удивление, когда я позвонил в ее дверь несколькими минутами позже. Она не распахнула дверь настежь, не стала расшвыривать мебель и оскорблять меня. На самом деле Рита открыла дверь очень медленно и осторожно, наполовину спрятавшись за нее, как будто страшно боялась чего-то, что могло ее ждать с обратной стороны. И то, что за дверью ждал я, говорило о ее редком здравом смысле.
— Декстер?.. — мягко и стеснительно произнесла она. Казалось, она не уверена, хочет ли, чтобы я отвечал или нет. — Я… я не думала, что ты приедешь.
— И все же я здесь, — любезно отвечал я.
Она ненормально долго молчала. Наконец приоткрыла дверь чуть шире и сказала:
— Ты… зайдешь?.. Пожалуйста…
И если ее слабый и неуверенный тон, которым на моей памяти Рита никогда не пользовалась, был для меня сюрпризом, то представьте, как меня поразило то, что на ней было надето. Думаю, эта штука называется пеньюар или, возможно, неглиже — одним словом, ткани на ее сооружение ушло минимум. Как бы это ни называлось, оно, несомненно, было на ней надето. И как бы неестественно это ни звучало, наряд предназначался мне.
— Пожалуйста… — повторила она.
Ну, это уже будет немного слишком, правда: что, подразумевается, я должен здесь делать? Во мне еще бурлил неудачный эксперимент с вахтером; с заднего сиденья сочилось недовольное ворчание. А быстрая проверка ситуации во многом свидетельствовала о том, что я попал в капкан между дорогой Деб и Темным Художником, а теперь ожидается, что здесь я проделаю нечто свойственное человеку вроде… Кстати, вроде чего? Она ведь не хочет… то есть она ведь не хочет конца нам обоим? Что здесь происходит? И почему происходит со мной?
— Я отправила детей к соседям, — сказала Рита и толкнула дверь бедром.
Я вошел.
Не могу придумать, как описать то, что произошло потом, ни один из вариантов не кажется адекватным. Она пошла в сторону дивана. Я следом. Она села. Я тоже. Казалось, она испытывает неловкость, как будто чего-то ждет, а так как я не совсем понимал чего, то я вернулся к мыслям о незаконченной работе с Яворски. Если бы у меня только было чуть больше времени! Что бы я мог сделать!
Пока я думал обо всем этом, до меня вдруг дошло, что Рита тихо плачет. Какое-то время я смотрел на нее, пытаясь прогнать из сознания образ освежеванного и бескровного вахтера. Провалиться мне на месте, если я понимаю, отчего она плачет, но поскольку я так долго и тщательно практиковался в имитации человеческих проявлений, я знал, что должен успокоить ее. Я склонился к ней, обнял за плечо.
— Рита, — сказал я. — Ну ладно, ладно.
Не особенно подходящие для меня слова, но их рекомендуют многие эксперты. И они оказались эффективными. Рита потянулась ко мне и прижалась лицом к груди. Я крепче обнял ее, что позволило увидеть часы на запястье. Меньше часа назад эта самая рука сжимала филейный нож над маленьким вахтером. От этой мысли у меня закружилась голова.
И правда, я не знаю, как это произошло, но это произошло. Еще какое-то время я поглаживал ее, приговаривая «ну-ну, ладно, ладно», а сам смотрел на мышцы своих рук, сенсорной памятью пальцев ощущая пульс, взрыв энергии и яркость ножа, взрезающего живот Яворски. А в следующее мгновение…
Думаю, Рита посмотрела на меня. И я вполне уверен, что тоже посмотрел в ответ. И все же я видел не Риту, а аккуратную кучку прохладных и бескровных конечностей. Ритины руки расстегивали мне ремень, а я слышал громогласный недовольный голос Темного Пассажира. А чуть позже…
Так. Все же это непостижимо. То, что здесь, на диване… Как это вообще могло произойти?
К тому времени когда я забрался к себе в постель, сил у меня не осталось совсем. Обычно я не сплю долго, но сегодня казалось, что мне может потребоваться целых тридцать шесть часов. Подъемы и спады прошедшего вечера, напряжение от такого множества новых ощущений — все это действовало опустошающе. Конечно, не настолько опустошающе, как для Яворски, этого маленького мерзавца, но я использовал всю свою месячную норму адреналина за один стремительный вечер. Я не мог даже думать, что означал каждый из его элементов, начиная со странного толчка, бросившего меня в безумный и стремительный ночной полет, до совершенно невообразимых вещей, происшедших между нами с Ритой. Когда я уходил, она спала и выглядела явно намного счастливее. Но запутавшийся бедняга — Темный Декстер — снова не может ни в чем разобраться, поэтому не успела моя голова коснуться подушки, как я почти мгновенно заснул.
…И вот я снова над городом, как стремительно парящая, гибкая птица, и холодный воздух обтекает меня, то тянет вверх, то бросает вниз, туда, где лунный свет рябит на воде, и я влетаю в тесную холодную комнату для убийств, где маленький вахтер смотрит на меня и смеется, распростертый под занесенным ножом, смеющийся, и это усилие перекашивает его лицо, изменяет его, и теперь это уже не Яворски, а женщина, и человек, держащий нож, смотрит вверх, туда, где парю я, — над скрученными красными внутренностями, и он поднимает лицо, а за дверью я слышу Гарри и поворачиваюсь как раз перед тем, как увидеть, кто лежит на столе, но…
Я просыпаюсь. Головная боль такая, будто о голову раскололи арбуз. Ощущение такое, как будто я вообще не закрывал глаз, хотя часы у кровати утверждают, что уже 5.14.
Еще один сон. Еще один междугородный звонок на мою фантомную вечернюю линию. Неудивительно, что я непреклонно отказывался видеть сны большую часть своей жизни. Как глупо: какие плоские и очевидные символы. Полностью неконтролируемая, тревожная мешанина, отвратительный и вульгарный нонсенс.
Теперь я уже не мог снова заснуть, перед глазами — все те же инфантильные образы. Если уж я вижу сны, не могли бы они больше подходить мне, быть интереснее и разнообразнее?
Я сел и потер пульсирующие виски. Жуткое и утомительное оцепенение вдруг спало с меня, точно корка с раны, и я сел на кровати в каком-то непонятном дурмане. Что со мной происходит? И почему это не может происходить с кем-нибудь еще?
Сон не был похож на предыдущие, однако я не уверен, что знаю, в чем разница или что он означает. Последний раз я не сомневался, что должно произойти новое убийство, я даже знал где. Но сейчас…
Я зевнул и пошлепал в кухню выпить воды. Голова Барби сделала «так-так», когда я открыл холодильник. Я стоял и смотрел, потягивая воду из большого стакана. Яркие голубые глаза смотрели на меня не мигая.
Почему мне приснился этот сон? Может, просто переутомление от похождений прошедшего вечера включило на воспроизведение мое расшатанное подсознание? Раньше я никогда не ощущал переутомления; на самом деле это всегда давало выход напряжению. Впрочем, раньше я никогда не оказывался так близко к катастрофе. Но при чем здесь сон? Некоторые из его образов были болезненно натуральны: Яворски и Гарри, не увиденное лицо человека с ножом. Однако хватит. Зачем беспокоить меня ерундой из учебника психологии для начинающих?
Зачем вообще беспокоить меня этим сном? Мне он не нужен. Мне нужен отдых, и вместо него — вот он я, играю в кухне с куклой Барби. Я снова качнул головку: «так-так». Опять же, при чем здесь Барби? И как мне разобраться во всем, чтобы осталось время на спасение карьеры Деборы? Как я могу обманывать Ла Гэрту, когда бедняга так увлеклась мной? И, во имя всего святого, если оно действительно существует, зачем Рите понадобилось делать ЭТО со мной?
Неожиданно все напомнило запутанную мыльную оперу, и это было уже слишком. Я нашел аспирин, прислонился к кухонному шкафу и выпил три таблетки. Наплевать на вкус. Я никогда не любил лекарства в любом виде, кроме как для утилитарного использования.
Особенно после того, как умер Гарри.
Глава 16
Гарри умер не быстро, и он умер не легко. На смерть он отвел себе ужас как достаточно времени, и это было первым и последним в его жизни проявлением эгоизма. Гарри умирал полтора года, небольшими периодами: то ускользал из жизни на несколько недель, то отвоевывал назад почти все свои силы, а мы сходили с ума, теряясь в догадках. Уйдет ли сейчас, в этот раз, или окончательно победит? Мы не могли предугадать, а поскольку это был именно Гарри, сдаться для нас было глупостью. Гарри все сделает как надо, не важно, насколько ему трудно, но какое это имеет значение, когда умираешь? Правильно ли бороться и цепляться и своей бесконечной смертью заставлять нас страдать, если смерть все равно приближалась, что бы Гарри ни делал? Или правильно вот так ускользнуть, элегантно и без суеты?
