Алексей Евдокимов - Слава богу, не убили
— Говорят, нельзя признаваться, если у них на тебя заведомо ничего нет? — интересовался Кирилл, покашливая (в сырой духоте камеры, кажется, вернулся подхваченный на стройке на шотландском ветру бронхит). — Сам ведь себя закопаешь…
Миша долго молчал, а потом сказал, не глядя на него:
— К брату двоюродному в Щадринске, это на Урале, прямо домой пришли…
Кирилл прихлебывал казенный чай, пахнущий школьной столовкой (его обычно давали утром и вечером, полусъедобную хаванину, которой не наешься, — раз в день), стараясь не отождествлять себя с героем рассказа.
— …противогаз с заклеенными стеклами. У ушей вот так его отгибают и цепляют к ушам «крокодилы» с проводами. Шланг пережимают и одновременно ток врубают. Пару раз так сделали, он со всем согласился. Про то, чтобы пытаться упираться, он говорил, вообще забудь. Они умеют — рано или поздно все сделаешь по-ихнему. Причем они сами все за брата написали, он только подпись поставил. И предупредили: если следователю на допросе че-нибудь вякнешь, мы к тебе в изолятор ночью придем, вообще тебе крантец тогда. И вот допрашивает его следак, а оперсосы эти рядом сидят. Адвоката обязаны предоставить, какого подозреваемый назовет, — а у брата был адвокат знакомый. Так хрен ему: либо наш адвокат, говорят, либо никакой. А в протокол написали, что он сам от своего адвоката отказался…
Излагал Миша монотонно, словно бы устало; усталость чудилась и в резких носогубных складках, в постоянно чуть прищуренных глазах, в застывшем напряжении бровей.
— …Ну, вызвали «скорую», какой-то укол врач сделал, который ему не помог ни фига. Он говорит врачу: меня током пытали. Так в деле знаешь, что написали? «Наркотическая ломка»! На следующий день надзорный прокурор обходит предвариловку, спрашивает, есть ли жалобы. Брат ему все рассказывает. Тот: обязательно разберемся! — и уходит. И все, больше он его не видел…
— Адвоката, говоришь, обязаны предоставить? — спросил Кирилл, чтобы отвлечься от смысла рассказа.
— Если ты задержан официально — обязаны. По пятидесятой УПК. У тебя или у знакомых есть нормальный адвокат?
— Не-а.
— Херово. Но ты все равно требуй. Бесплатный, конечно, ни хера тебе не поможет, но по-любому пусть лучше сидит на допросе.
Здешний сибирский воздух на лютом морозе невероятно прозрачен, и как нигде ярка огромная луна, и особенно четко видны пятна на ней, и не сразу он сообразил, что это широкий лист сушащейся на веревке камбалы, оранжевый, с чешуйчатыми туманностями, просвеченный августовским солнцем, что бьет в пустое, без всяких стекол окно деревянного барака на нивхском стойбище Музьма, и только когда листья зашевелились под ветром, стало ясно, что смотрит он на пропитанный солнцем виноград, накрывший сверху дворик с остатками асфальта в старом Тбилиси, улица Клдиашвили: двухэтажные покосившиеся халупы с кривыми наружными лестницами, с узорными деревянными перильцами балконов, с гранатом, горящим красными цветами, с туземцами, лениво моющими посреди двора впятером одну старую «бэмку»… Голос прозвучал снова. Кирилл подвсплыл к самой поверхности — полупрозрачной, полной яркого солнца. Это были его собственные, не желающие размыкаться веки.
— Не-не… — промямлил он (язык, в свою очередь, не хотел шевелиться). — Я просто медленно моргаю…
— Тридцать, — произнес голос. Мужской. Вроде незнакомый.
Кирилл, не сразу найдя поблизости собственную руку, заслонил ею лицо от света и только тогда приоткрыл глаза. Из-под ладони просматривалась нижняя часть какой-то близкой фигуры. Он повернул голову, отворчиваясь от солнца, и понял, что лежит не дома. В смысле — не у Марго. Белые стены, темный шкаф…
— Все, — сказал незнакомый мужик, — сорок пять секунд, салапет. Три лося вне очереди…
Кирилл, морщась от головной боли, снова посмотрел на него из-под руки. Типа, стоящего, держа руки в карманах штанов, у кровати, он не узнавал — но уже через несколько секунд возникло почему-то ощущение, что видит он его не впервые…
— Короче, быстрей давай, — сказал тип нетерпеливо, — у меня времени мало…
Повернулся и вразвалку вышел из комнаты. Из незнакомой, светлой, залитой солнцем (шторы раздернуты, стеклопакет настежь) спальни. Впечатление недавнего ремонта. Мебели негусто: шкаф да койка, на которой валялся по диагонали Кирилл, стул. Валялся он по крайней мере без одежды… Но вспомнить… Вспомнить почему-то…
Тут ему сделалось совсем худо.
Впрочем, ни черта он на самом деле не вспомнил. Последним сохранившимся эпизодом был тот, где они с Женей ехали на ее машине и Кирилл ей что-то энергично задвигал. К тому моменту он был еще, кажется, относительно дееспособен… Он даже подмечал, что едут они куда-то в сторону Измайлово… Нет, дальше — сплошные цензурные купюры.
Ничего, в общем, странного — алкогольная юность не прошла даром: с некоторых пор он не то чтобы быстрее надирался… то есть быстрее, конечно, но в рамках обычного… однако память иногда отключалась пугающе рано. Задолго до тела и сознания. Особенно если намешать.
Часы на руке, на них — двадцать минут двенадцатого. Откуда-то слышен женский голос, произносящиий на повышенных тонах неразборчивый монолог со вскриками.
…И тут вдруг он понял, что это за мужик его разбудил. Понял — и первым делом не поверил себе. Захотелось, чтобы происходящее оказалось пьяным сном…
Все еще не уверенный, что это не так, он отбросил одеяло и, задержав дыхание, сел на кровати. Что-то мешало ногам — трусы, болтающиеся в районе колен. Дыша сквозь зубы, Кирилл натянул их на задницу, оглянулся на разворошенное двуспальное лежбище, но ничего не определил. Впрочем, на сколь-нибудь последовательные наблюдения и внятные умозаключения он сейчас способен не был.
Вдруг стало легче. Не сразу он сообразил, что пропало солнце. Склочный женский голос завопил что-то про деньги. Вроде бы с улицы. Или из соседнего окна.
Ага, джинсы… Что за хата?.. Окно выходило на сплоченный ряд панельных двенадцатиэтажек и расположено было высоко, не ниже этажа восьмого — скорее всего, в такой же серийке. На плоские крыши опускалась жутковатая лиловая туча. Кирилл напрягся, выдернул из памяти пару совсем уже нечетких снимков: он вслед за Женей заходит в какой-то подъезд… он осматривается в незнакомой квартире… Нет, бесполезно…
«Сделай себе лоботомию рельсой через жопу!» — заверещала тетка в соседнем окне.
— «С добрым утром! — подумал Румата…» — пробормотал Кирилл, проталкивая тяжелую хрупкую голову в горловину майки, запутался, кое-как стянул попахивающую потом ткань с лица и наткнулся на прямой взгляд Вардана Моталина тире Амарова. Тот стоял в дверном проеме, прислонясь к косяку. Какой-то замшевый богемный пиджачок, под ним — майка с цветастым непонятным рисунком, плотно облегающая плотное тело; во взгляде — кажется, любопытство, кажется, насмешка.
— Вид человека завтра, — подытожил он свои наблюдения.
— Здра жла, товарищ генерал, — откликнулся еле слышно Кирилл.
— Поедем прокатимся.
— На Лубянку? — сипло уточнил Кирилл, ища глазами носки. — Или куда там, на Хорошевское? В «аквариум»?
— В зоопарк, — кивнул «генерал».
— Признание какое-нибудь выбьете или сразу мочканете?
— Сразу в печку. «Фтопку». Живьем. Чем ты хуже Пеньковского?
Глядя на него мутным взглядом, Кирилл вспоминал Рябино: «Ну да, харя у твоего генерала такая наглая, чекистская… Очень серьезный, короче, дядя, все у него схвачено…» Ему в который раз пришло в голову, что, может быть, таки произошла какая-то дикая путаница с этими Варданами. Но развивать мысль сил не было. Тем более что всё, похоже, собиралось в любом случае в ближайшее время проясниться. Так или иначе.
В соседней комнате с такими же белыми стенами мебели было еще меньше. В глаза бросились две гитары и синтезатор. Комбик, компьютер. Видимо, хата все-таки Женина. Еще комната справа. На улице, в фиолетовом небе, ворочали гигантские ящики.
В ванной он, стиснув зубы, сунул башку под холодную воду. Помогло. Не очень. На кухне «генерал», насвистывая, разглядывал содержимое зудящего холодильника. Никого, кроме них, в квартире не было.
Вардан звякнул дверцей, повернул голову к Кириллу. Тот слегка удивился, обнаружив, что «ГРУшник» заметно ниже его — Моталин едва дотягивал до ста семидесяти: подобное удивление иногда испытываешь при очном знакомстве с какой-нибудь знаменитостью. Впрочем, несмотря на рост, в «генерале» — коренастом, литом, собранно-подвижном — была несомненная физическая убедительность.
Кирилл врубил электрочайник, наугад распахнул стенной шкафчик. Моталин молча наблюдал за ним, вертя на пальце связку ключей. Тугой шипящий звук, стремительно нарастая, донесся снаружи, словно что-то огромное надували за окном, — и тут же обильно зашелестело, залепетало, забрякало по карнизу: покосившись на улицу, Кирилл увидел живую белесую пелену ливня.
