Говард Рафэн - Двойная ложь
— Девять, один, один, срочная помощь, — произнес оператор.
Едва набрав этот номер, я подумал: а что я могу сказать? Что жизни одной женщины угрожает другая женщина, но только я не знаю, ни кто эта другая, ни где живет первая?
Я бросил трубку и побежал на кухню, к блокноту с записанным в нем домашним номером Терри. Взглянул на часы над плитой: начало первого ночи.
Терри ответила после четвертого или пятого гудка. Она спала и, когда я начал рассказывать о случившемся, толком еще не проснулась. Однако, когда я закончил, сна у нее не было ни в одном глазу.
— Оставайтесь у телефона, я перезвоню. — И она положила трубку.
Хорошо, Терри начала действовать. И все-таки особого облегчения я не испытывал. Жизнь человека в опасности, а я ничем помочь ему не могу. Что, если я опоздал? Что, если Саманта Кент уже мертва?
Я вернулся с блокнотом в спальню, присел на кровать. Прошло пять минут, я откинулся на изголовье. Прошло двадцать минут. Я смотрел на телефон и мысленно твердил ему: зазвони. Прошло полчаса, звонка так и не было.
И наконец, телефон ожил. Я мгновенно снял трубку.
— Дэвид, это Терри.
— Вы где?
— У Саманты Кент. Нужно, чтобы вы приехали сюда.
— Куда именно?
— Парк-авеню, десять-тридцать, угол Пятьдесят восьмой.
— Что происходит, Терри?
— Потом объясню. Просто приезжайте поскорее и прихватите с собой диктофон.
И прежде, чем я успел сказать хоть слово, она положила трубку.
По меньшей мере за два квартала до многоквартирного дома, в котором жила теперь Саманта Кент, я увидел пляшущие красно-синие огни и решил, что случилось худшее. Огни сверкали на крышах двух полицейских машин. Вылезая из такси, я сразу заметил Терри — а она увидела меня. Она стояла в вестибюле, за стеклом больших входных дверей. Она выскочила на улицу, схватила меня за руку и отвела в сторону.
— Новость хорошая и новость плохая, — сказала Терри. — Хорошая такова: ничего не произошло. Сегодня никто Саманту Кент убить не пытался.
Я перевел дух:
— А плохая?
— Сводится к тому же. Никто сегодня Саманту Кент убить не пытался, и наши детективы, они сейчас внутри, полагают, что вы подняли ложную тревогу. Вы запись принесли?
— Да. — Я вытащил из кармана диктофон. — Но я уже говорил, она приняла какие-то меры — возможно, использовала некое устройство, — все, что слышно на ленте, — это тонкий свист.
Я нажал на «воспроизведение», пронзительный звук заставил Терри поморщиться.
— Да, она действительно что-то предприняла.
— Быть может, полиция сможет понять, что именно.
Терри покачала головой:
— Пока мы пленку никому отдавать не будем. Это единственный экземпляр. Завтра попросим Магнита заняться ею.
Я начал засовывать диктофон обратно в карман.
— Хотя, знаете что, давайте я его у себя пока подержу, — сказала Терри.
Я отдал ей диктофон.
— Почему вы не сказали мне все это по телефону? — спросил я.
— Когда я звонила вам, рядом торчали Трентино с Лопесом.
— А как вы связались с ними?
— Я с ними не связывалась. Связался Виктор.
— Вы позвонили Виктору?
— Зачем? Он же лежал рядом со мной.
Я замер. Терри рассмеялась. Я смущенно покачал головой.
— Ох, видели бы вы свое лицо, — сказала она. — Да, я позвонила Виктору сразу после разговора с вами. Хотела, чтобы с полицией беседовал он. Когда это необходимо, Виктор обращается в образцового паникера. Собственно, он сейчас наверху, в пентхаусе Саманты Кент, пытается уговорить ее принять полицейскую защиту.
— Думаете, она в этом нуждается?
— Возможно, и нет. Поскольку нашу звезду показали в одиннадцатичасовых новостях, она, скорее всего, ищет сейчас какое-нибудь укромное местечко. Однако лучше поосторожничать сейчас, чем потом терпеть муки совести.
— Согласен.
— Вы-то согласны, а вот Саманта Кент — ни в коей мере.
Я было собрался спросить почему, однако понял это и сам. Причиной был я.
— Она считает, что это я убил ее мужа.
— Ну да. Идея насчет Таинственной пациентки ее особо не впечатлила, — усмехнувшись, сообщила Терри.
— Полиция не может просто приставить к ней охрану?
— Без ее согласия не может. А вот за вами они присматривать будут.
— Да и пусть их.
Она улыбнулась, посмотрела на часы.
— Вы кого-нибудь ожидаете? — поинтересовался я.
— Да, я потому вас сюда и вытащила. Вам придется дать показания. Рассказать, что произошло, только не говорите ничего о попытке записать разговор.
— А если меня об этом спросят?
— Если спросят, скажете правду. Они поинтересуются, при вас ли лента, и вы сможете ответить: нет. — Терри похлопала себя по карману, в котором лежал диктофон. — Так что врать вам не придется. А потом в разговор вступлю я, скажу, что, прежде чем передать запись им, мы хотим сделать копию.
В этот миг во входных дверях показался Виктор.
— А, вот вы где, — сказал он. И спросил Терри: — Диктофон у вас?
— Да.
— Завтра мы им займемся, — сказал Виктор. — Надеюсь, Магнит сможет помочь нам.
— Я тоже надеюсь, — отозвалась Терри. — Вам удалось уломать Саманту Кент насчет полицейской защиты?
— Нет, она уперлась и ни в какую, — ответил Виктор. — Зато собирается выдвинуть против вас, Дэвид, обвинение в назойливом приставании.
— Это просто смешно.
— Я не шучу, — сказал Виктор. — Наши друзья детективы приняли это всерьез. И если вы простоите здесь чуть дольше, они решат, будто вы что-то замышляете.
Он повернулся к дверям здания:
— Пойдемте.
Мы с Терри проследовали за ним в вестибюль, — там нас поджидали Трентино и Лопес. Вид у обоих был до крайности недовольный.
— Давайте покончим с этим поскорее, — с нарочитым раздражением произнес Трентино.
— Если вы так сильно спешите, детектив, можно вообще обойтись без этого, — насмешливо улыбаясь, ответил Виктор.
Лопес свирепо уставился на меня:
— Вы хотите сказать, сделаем вид, будто никакого телефонного звонка не было?
— А что, хорошая мысль, — ответила ему Терри. — Так вам не придется признавать, что расследование ваше было однобоким, верно?
Я стоял рядом с ними, наблюдая за их перепалкой.
— Простите, не найдется у кого-нибудь из вас аспирина?
Все обернулись. Голос принадлежал благородного вида швейцару. Худощавый, седой, лет шестидесяти пяти, швейцар сидел за своим столиком у стены. Вопрос был задан вежливо, но явственным образом сводился к предложению заткнуться.
И я начал рассказывать Трентино и Лопесу о случившемся. О телефонном звонке, о словах той женщины — о ее намерении убить Саманту Кент, — о том, как она подставила меня. Детективы слушали, Трентино что-то записывал, ни один из них не усмехался. Лопес спросил, не пил ли я перед тем, как зазвонил телефон, я ответил, что не пил. Мы вели себя вежливо и уважительно.
А следом разразилось светопреставление. Началось оно с того, что открылись двери лифта, и все мы услышали вопль:
— Сволочь!
Ко мне приближалась, указывая на меня пальцем и называя убийцей, Саманта Кент.
— Богом клянусь, я убью тебя! — кричала она.
Трентино с Лопесом успели остановить ее, не дав на меня наброситься.
— Полицейская защита? Ха! Защита нужна мне только от тебя!
Трентино и Лопес принялись заталкивать Саманту обратно в лифт. Наконец двери лифта закрылись, а через несколько секунд утих и поднятый ею шум. Снова установилась тишина. Я обменялся усталыми взглядами с Терри и Виктором. Потом посмотрел на швейцара, видевшего и слышавшего все, что произошло. Я почти не сомневался, что мы с ним думаем об одном и том же: аспирин пригодился бы любому из нас.
Домой я пошел пешком. И Терри, и Виктор предлагали подвезти меня в своих такси, но я их предложения отклонил. Мне требовался свежий воздух. Требовался простор. Времени было уже около трех, а в этот час улицы Манхэттена предоставляют и то и другое в изобилии.
Я старался сосредоточиться на том, в чем по-настоящему нуждался, — на разного рода ответах. Моя Таинственная пациентка озадачила меня еще больше, чем прежде. Зачем она позвонила? Зачем уверяла, будто собирается этой ночью убить Саманту Кент, а сама ничего предпринимать не стала?
Мне пришло в голову, что звонок ее был не чем иным, как напоминанием о том, какой властью надо мной она все еще обладает. Даже в ее отсутствие я все равно остаюсь пешкой в ее игре.
И эта мысль вернула меня на многие дни назад, в Колумбийский университет, к разговору с профессором психологии, доктором Элвином Векслером. Заядлый шахматист, доктор Векслер видел в шахматах метафору практически всего на свете. Наши надежды, наши мечтания, наши страхи — во всем этом позволяло наилучшим образом разобраться именно понимание шахмат.
