Валерий Смирнов - Тень берсерка
И вот сейчас, лежа на нарах, узник терпеливо ждет часа свободы, не слишком опасаясь, что соседи рискнут продолжать его камерное образование. Я им даже пару сигарет подбросил, естественно, не чтобы задобрить, а от не усопшего в новых исторических условиях чувства солидарности трудящихся, на котором был воспитан.
А еще меня воспитали правшой. Стоило сесть за школьную парту, как поехал по скамье вслед движениям левой руки. Это было явным непорядком и вызовом не только системе среднего образования, но и советскому образу жизни. Если весь класс пишет правой, то какое право имеет кто-нибудь делать то же самое левой? Природа в расчет не бралась, тогда реки вспять поворачивали, хорошие художники вместо звания заслуженных-народных получили титул «пидорасы», кукурузу на Северном полюсе сажали, Америку ракетами стращали, неужто они со мной бы не справились?
Справились. Но только в том, что касается чистописания правой рукой. Если не кривить душой, спасибо, дорогая моя первая учительница, в том числе за этот урок. Не потому, что с тех пор я не делаю различий между левой и правой, а за верное восприятие окружающего мира, где самое опасное — хоть чем-нибудь отличаться от других.
Я снова благодарил свою первую учительницу, когда пришел в спорт. Дрался на рапирах, держа оружие в левой руке, и попутно осваивал саблю. Исключительно правой, чтобы не разбалтывать кисть, как считал, рабочей руки. Зато потом выяснил: в отличие от очень многих так называемых индивидуумов, сбитых в совокупность советского народа, мои руки практически равны, ну прямо как теоретически граждане перед законом. Только вот об этой особенности следствию знать не обязательно, пусть даже такому справедливому, намек которого по поводу ударной руки я понял. И косвенно подтвердил алиби с помощью печенки татуированного сокамерника.
Несмотря на то, что пока все относительно хорошо, не считая воздуха в камере, меня беспокоит одно обстоятельство. Отсутствие на рабочем месте администратора, когда я звонил в милицию, пользуясь его телефоном. Естественно, не потому, что он единственный человек, который мог бы по-настоящему подтвердить мое алиби. Как ни крути, но просквозить мимо дежурного администратора поздним вечером мог бы исключительно Святой дух, каковым покойный Будяк точно не был.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Я сидел в номере и на подписке о невыезде.
Мой «люкс» опечатали вскоре после того, как менты сильнее чесоточных клещей взбудоражили своими расспросами постояльцев отеля. После убийства в «Метелице» и без того немногочисленное население заведения отчего-то слегка поредело. А казалось бы, здесь только у меня слабые до невозможности нервы, и кровавые суеверия постоянно бьют по мозгам.
Рябов, расположившись в кресле, по которому тоскуют все свалки мира, привел в действие небольшой «дипломат». Пока мент Саенко непонятно на кой мордовал меня на очередном допросе, Сережа тщательно обследовал любезно предоставленный администрацией годами бронированно-пустующий «люкс». В нем вместо привычных тараканов коммерческий директор отчего-то обнаружил допотопного «клопа». Когда Рябов продемонстрировал свою находку, я почувствовал себя как минимум на двадцать лет моложе. Что касается начальника службы безопасности фирмы, то, по его мнению, изготовленные подобным образом насекомые должны были вымереть надежнее мамонтов в ледниковый период «холодной войны».
К нашему великому удивлению, телефон в этом номере отчего-то функционировал. При таком трепетном отношении к постояльцу даже не хотелось проверять, каким прослушивающимся антиквариатом нафарширована последняя модель аппарата времен проклятущего тоталитаризма.
После того, как Рябов вопросительно посмотрел на меня, я без тени смущения прикурил стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла» и с наслаждением затянулся.
— Ладно. Показывай, — требовательным тоном бросил коммерческий директор фирмы «Козерог».
— Топор, которым я изрубил Будяка?
— Топор или другой предмет убийства не обнаружен.
— Сережа, я просто счастлив. Так что тебе продемонстрировать?
— Как что? — почти искренне удивляется Рябов. — Ты же наконец попал, куда всю жизнь нарывался. Вот это самое «Кто не был, тот будет, кто был — не забудет» у тебя на груди наколото? Или где?
— Или там, Рябов. Учти, у нас, у зэков, в отличие от вас, фраеров, за горбатое слово полагается перо в бок.
— И это говорит человек, всю жизнь утверждавший, что он фраер, — огорченно произнес Рябов, морщась то ли от моих слов, то ли от сигаретного дыма. — Убеждал меня: фраер не должен обращать внимания на законы, придуманные блатными...
— ...А диктовать им свои, — продолжаю в ответ. — Так разве я отказываюсь? Поехали?
— Поехали, — легко согласился Сережа и спросил: — Знаешь, что ментов взбудоражило больше всего?
— Отсутствие администратора?
— Это тоже. Но две сотни презервативов в твоем чемодане — еще больше.
Аккуратно погасив окурок в мраморной пепельнице, каким-то чудом уцелевшей от рук уборщиц со времен сталинского террора, возмущаюсь:
— А как же иначе? Я же, в конце концов, не должен ничем отличаться от прочих болящих-отдыхающих. Кстати, ты не знаешь, мои соседи...
— О твоих соседях речь еще пойдет, — прогарантировал Рябов. — В общем, так. Кое-какие данные по Грифону получены. Мне кажется, Воха с ним уже встречался.
— Интересно, кто претендует на это псевдо?
— Директор местного техникума измерительных приборов. Чересчур интеллигентен для своего места.
— В галстуке ходит? — пытаюсь выяснить, на чем зиждутся подозрения заместителя коммерческого директора.
Рябов посмотрел на меня так, будто я всунул в рот одновременно четыре сигареты, и слегка резче обычного поруководил моей скромной персоной:
— Давай серьезно. Нам есть над чем думать.
Согласно кивнув головой, делаю глубокую затяжку. Вот что значит незавидное положение кандидата в заключенные. Даже подчиненные вертят мной, как хотят. Хорошо еще, такое отношение легко укладывается в схему накатанного годами взаимодействия с Рябовым.
— Значится, пойдем дальше, — более миролюбивым тоном заметил Сережа. — Решетняк Клим Николаевич, отставник, награжден боевыми орденами и медалями. В мирное время. Сидит в рабочем кресле чуть ли не на спецхране.
— Отношение к измерительным приборам?
— Прямое, — отрезает Рябов. — Работал в свое время в КБ генерала Калашникова...
После этих слов Сережи я стряхнул пепел мимо мраморной тары.
— Калашникова? А ты знаешь...
— Знаю, — отрезает Сережа. — Твой сосед по отелю с внученькой. Которая тебе покоя не дает... Словом, он приехал сюда по приглашению старого сослуживца.
— А чего в отеле живет? — не отказываюсь от возникшего подозрения.
— Как чего? Чтоб тебе было легче внучку склеить... Или из-за бытовых условий приятеля. Тот в двухкомнатной квартире панует.
Вместе с женой, сыном, невесткой и двумя внуками. К этому счастью вдобавок — бабушка. Сюда еще дедушку с внучкой — полный перебор.
— Сережа, ты забыл, где живешь. У нас по этой части переборов не бывает...
— Дальше... — не обратил внимания на попытку демарша Рябов.
— Постой, — мгновенно доказываю, кто кому должен подчиняться. — Этот Решетняк, он что, взяток не берет, хату купить не может?
Рябов отчего-то вздохнул и признался:
— Не берет. Мы навели справки.
Да, дела. Директор техникума не берет, мент Саенко не берет, ну разве что от нас единоразово получит. Я, выходит, действительно попал в сказку?
— На чем основаны твои подозрения, Сережа? — вполне серьезным тоном спрашиваю коммерческого директора.
— Покаты тут гладиаторские бои устраивал, поступили дополнительные сведения.
— Позволь напомнить, тебе запрещено использовать пресс-группу без моего согласия, — говорю как можно жестче.
— Нужны мне твои искусственники, — отмахнулся Сережа. — У меня своих хватает. И не этих придурковатых...
— Короче, Сережа!
— Короче — длиннее. Ты чересчур их разбаловал, — проявляет невиданную заботу о прибыли фирмы коммерческий директор. — Они скоро станут тебя раскалывать на бумагу, если в сортир нацелятся. И дополнительно потребуют заплатить за этот процесс.
— Не твое дело, — решительно отрезаю в ответ. — Твоего кармана мои затеи не касаются.
— Зато мои очень даже коснутся, — предупредил Рябов, явно продолжая считать, что группа Бойко кормится и за его счет. — В общем, так. В КБ Решетняк трудился всего одиннадцать месяцев. А до того — совершенно в другой системе. То есть отделе. Вдобавок очень даже подходит по возрасту.
— Откуда такая уверенность?
— Грифону должно быть не менее сорока пяти. И не более шестидесяти.
— Прекрасный диапазон, — воодушевился я. — Но ведь для тебя главное не возраст, а пресловутый отдел. Какой именно?
