Роберт Мазелло - Зеркало Медузы
Отец Ди Дженнаро провел несколько лет в Риме и сразу же узнал итальянскую речь.
И, конечно, он помнил слова Данте. Она цитировала строки из «Ада» — о дереве самоубийц, на котором проклятые души, превращенные в кривые ветви с ядовитыми шипами, терпели вечные муки. Мурашки пробежали у него по спине.
— «Non han si aspri sterpi né si folti quelle fiere selvagge che’n odio hanno, tra Cecina e Coraeto I luoghi còlti».[4]
Что еще могло бы лучше описать ее намерения и состояние ума? Она рассуждала о самоубийстве. Но когда Ди Дженнаро начал нажимать на крохотные кнопки телефона, его толстые и вспотевшие пальцы набрали не тот номер. Левая рука покалывала, как будто затекла и онемела. В кабинке вдруг стало темно.
Он неловко поднялся с кресла и, сражаясь с сильным головокружением, отдернул красную занавесь. Его ноги подкосились, и он едва не упал. Выйдя в тускло освещенный зал, священник почувствовал сильный сквозняк, погасивший дюжины свечей. Он посмотрел вверх и увидел пластиковую пленку, падавшую вниз из мрака апсиды… мимо красных шапок кардиналов… словно вихрь увядших листьев.
Пот ручьями стекал по спине. Он чувствовал себя в тисках необычного ощущения. Под левой лопаткой возникла сильная боль. Дышать было трудно, он хватал воздух частыми мелкими глотками. Старик подошел к другой половине кабинки, схватил рукой занавес и рывком отдернул его. Он никогда не делал ничего подобного… и никогда в жизни не видел того, что предстало перед ним теперь.
Без шляпки и вуали, в распахнутой меховой накидке, женщина пристально смотрела на него. Ее лицо казалось невероятно прекрасным. Большие глаза даже в затемненной кабинке поражали своим фиолетовым цветом. Но в них было нечто жуткое. Под упругой белой кожей и только на долю секунды он уловил видение мерцающего черепа. В нос ударил запах тления. Его сердце замерло в груди, как будто сжатое стальными пальцами. Колени подогнулись, и он упал на пол. Мобильный телефон заскользил по плитам пола. Дыхание остановилось, а он так и не смог оторвать взгляд от ее пугающих и неумолимых глаз.
* * *Осмотрев упавшего священника, Кэтрин подняла лежавший у ее ног телефон. Она набрала 911, сообщила об инциденте и закрыла наборную панель, не позволив оператору задать ей дополнительные вопросы. После этого она вложила телефон в руку священника. К тому времени старик уже умер. Такими спокойными и неподвижными могли быть только покойники. Она завидовала ему.
Несмотря на тонкие каблуки и сильные порывы ветра, она быстро спустилась по ступеням кафедрального собора. Сирил вышел из машины и приоткрыл для нее заднюю дверь лимузина.
— Быстрее! — велела она.
Когда машина отъехала от тротуара, Кэтрин подняла внутреннюю перегородку. Закрыв глаза, она опустила голову на спинку кожаного сиденья. Холодный ветер хлестал по стеклам горстями мокрого снега. Колеса лимузина разбрызгивали дорожную соль и слякоть. Где-то вдалеке послышался вой сирены. «Придется вытерпеть и это, — подумала она. — Пусть старый священник покоится с миром».
В салоне было тепло, темно и уютно — как в коконе гусеницы. Она полулежала там, прислушиваясь к нараставшей сирене. Через пару минут машина «скорой помощи» промчалась мимо них, направляясь к собору. Кэтрин мрачно размышляла о своей судьбе. Что теперь удерживало ее в этом городе? Рэндольф умер. А сколько мужей, скажите, пожалуйста, предшествовало ему? Может быть, настало время изменить фамилию и перебраться в другую страну? На другой континент? Сколько раз она уже так делала? Единственным постоянным элементом в ее странствиях оставалось имя. Она всегда использовала какую-нибудь вариацию от Катарины — это правило она соблюдала строго, без всяких оговорок.
Но как она устала от жизни… и смерти! Ей казалось, что она участвует в каком-то мрачном торжественном параде и конца ему не видно. Если бы века назад Кэтрин знала, что хранилось в той шкатулке, она бы никогда не открыла ее. Она не стала бы сердить Бенвенуто и втягивать себя в вечный кошмар без какой-либо надежды на пробуждение. Но если и имелся какой-то выход из ужасной ловушки, в которую она угодила… какой-то шанс на естественную жизнь с обычным и справедливым концом — это, безусловно, было связано с зеркалом «Медузы». И с тем, что Дэвид Франко сможет отыскать его.
Она посылала других: охотников за сокровищами, мистиков и даже детективов «Интерпола». Но все они либо отказывались от поисков, либо таинственно погибали. Паллисер был последним в этой длинной цепочке. Не зная конкретных деталей, Кэтрин чувствовала, что она все время натыкалась на какую-то огромную паутину, на краю которой скрывался страшный и злобный паук. Судя по всему, он ощущал малейшие колебания на протянутых нитях. Сколько дней или часов ему понадобится, чтобы заметить новую жертву?
Ненастье снаружи разбушевалось. Когда лимузин подъехал к дому у озера, уличное освещение все чаще мигало от порывов ветра, а снег кружился в воздухе белыми вихрями. У крыльца она увидела фигуру молодого человека. Опустив на голову капюшон и засунув руки в карманы, он вышагивал взад и вперед у ступеней, как будто и не замечал метели, бушевавшей вокруг. Она тут же узнала его.
— Сирил, выпусти меня перед входом, — сказала она через интерком машины.
— Вы уверены? Давайте я заеду в гараж. Если вы…
— Выпусти меня!
Он без лишних слов подъехал к тротуару, и миссис Ван Оуэн, подобрав полы меховой шубы, выпорхнула из лимузина. Дэвид обернулся и сбросил с головы капюшон. Ветер развевал его густые каштановые волосы. К ресницам и щекам липли мокрые снежинки. Он измученно посмотрел на нее, глаза его лихорадочно горели. На миг ей показалось, что он хотел схватить ее за меховой воротник и встряхнуть, как провинившегося котенка.
— Вы действительно исполните свое обещание?
— Вы имеете в виду деньги? — уточнила она.
— Нет! — воскликнул Дэвид, отмахнувшись, словно это был неважный вопрос. — Я говорю об остальном.
Он имел в виду спасение сестры.
— Да, я выполню это обещание.
— Вплоть до каждого слова?
— Конечно.
Он рассматривал ее лицо, словно сравнивал с другим образом. Кэтрин видела, как он боролся с самим собой, пытаясь поверить в непостижимое — во всяком случае, для рационального рассудка. Она боялась сказать лишнее слово, чтобы случайно не отпугнуть его. Качавшийся над их головами фонарь то ярко освещал его лицо, то погружал снова в глубокую тень. Снова и снова. Но безумие сверкало в его глазах.
— Я напомню вам это мгновение.
Его слова прозвучали как угроза.
— А я буду ждать, когда вы выполните наш уговор.
Он собирался сказать ей что-то еще. Кэтрин видела, что слова готовы сорваться с его языка. Но он передумал. Она догадывалась, что Дэвид хотел получить дополнительные доказательства, железную гарантию с ее стороны, какие-то заверения в честности. Но его останавливало всепоглощающее желание верить. Вот что возвышало их обоих над расспросами и сомнениями. И она, и Дэвид боялись разрушить ту единственную хрупкую надежду, ради которой стоило жить.
— Завтра я улетаю в Италию, — сообщил он ей, и Кэтрин кивнула.
— Я сейчас же отдам необходимые распоряжения.
И тогда, повернувшись и нахлобучив капюшон на голову, Дэвид зашагал в темноту, оставляя на заснеженном тротуаре дорожку мокрых следов. Приподняв меховой воротник, она смотрела ему вслед, гадая, станет ли он ее спасителем или окажется еще одной жертвой безжалостного паука?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 11
Как только самолет подкатил к терминалу международного аэропорта имени Галилео Галилея, Дэвид вскочил с кресла и направился к выходу из салона первого класса. На его плече висела черная дорожная сумка с копиями чертежа «Медузы» и манускрипта Челлини внутри. Оригиналы, слишком ценные, чтобы брать их с собой в путешествие, хранились в сейфе «книжной башни» «Ньюберри».
Верная своему слову миссис Ван Оуэн постаралась, чтобы ее помощники сделали все необходимые приготовления. Пока большая часть человечества отсыпалась и переваривала рождественские ужины, Дэвид прошел таможенный контроль. Он отыскал водителя с табличкой, который ожидал его в аэропорту, и они поехали в «Гранд» — дворец восемнадцатого века, превращенный в один из самых роскошных отелей Флоренции. На имя Дэвида был зарезервирован богато обставленный номер. Стены спальной украшала поблекшая фреска с франтоватым дворянином и дамой, гулявшими в роще кипарисов. Певчие птицы, написанные в технике гризайль, были очевидной данью Паоло Уччелло — великому мастеру Ренессанса, чья фамилия, в буквальном переводе, означала «птицы». Глядя на эту роскошь, Дэвид почувствовал, что он вновь вернулся на свою духовную родину — колыбель западного искусства и европейской культуры.
