Лука Ди Фульвио - Чучельник
Он же пришел сюда по иной причине. И совсем по иной причине отдает дать уважения Кларе. Для него она не плоть и не колодец. Скорее уж, река. Ни о чем не ведающая река, избранница его светлой участи, призванная перенести драгоценную и опасную сущность, искать которую ему уже не нужно.
Эта сущность держит в кулаке страшную тайну человека.
– Вы довольны? – спросил за спиной хозяин бара.
Человек оторвал взгляд от витрины, в которой предлагала себя Клара.
– Да, спасибо.
– Слыхали про забастовку мусорщиков? – Хозяин стоял у его столика, перекинув через руку серое и влажное посудное полотенце.
– Да, что-то слышал.
– И что говорят?
– Полагаю, говорят, что это свинство.
– И то. Всякий, у кого есть голова на плечах, должен считать это свинством, верно ведь?
– Да. Иначе, как свинством, и не назовешь.
– Свинство, самое точное слово.
– Да, свинство.
– Свинство. Но, с другой стороны, не все ли свинство в этом мире?
– Да. Пожалуй, вы правы.
– Так можно ли к общему свинству добавлять еще большее свинство?
– Куда уж больше.
– Некуда, – вздохнул тот. – А что делать?
– Да.
– Полностью с вами согласен, – тряхнул головой хозяин и огляделся. – С вашего разрешения, пойду. Дела.
– Извольте.
Хозяин повернулся на каблуках и направился к кассе.
– Достойный господин, – поделился он своим мнением с прыщавым юнцом, стоявшим за стойкой. – Сразу видно – из культурных.
Прыщавый рассеянно кивнул.
Со сладкой дрожью, холодившей позвоночник, человек вернулся к созерцанию Клары. Хозяин не узнал его. Маска случайного прохожего действовала отлично. Ничтожный человечишка не разглядел нового света, изливавшегося из его души. Именно этот свет научил его говорить на их языке, на грубом языке толпы. Он вновь ощутил себя непобедимым и улыбнулся Кларе. При желании он и ее мог бы взять, как антикваршу. Никто его не видел. Даже когда он писал на двери уведомление. Новый свет охранял его, делая невидимкой. Никто не обратил на него внимания, когда он шел домой со своим окровавленным трофеем. Да, если б он только захотел, он мог бы взять и Клару. Но уведомление было обращено не ей. Клара – лишь ни о чем не ведающее подспорье в его замысле. Ей он сохранит жизнь в благодарность за то, что она сделала.
Это случилось четыре года назад, в сумерках, незадолго до аварии, парализовавшей мать. Смакуя молоко, чистое, чувственное молоко, содержавшее в себе всю необходимую информацию плюс питание и секс, человек наблюдал за Кларой. Смотрел, как она принимает клиентов, как с томной грацией подходит к окну и опускает жалюзи, мысленно фиксировал и хронометрировал наслаждение, которое проститутка расточает всем, не делая различий. Но в тот вечер он впервые подметил на лице Клары гримасу страха. Вся уверенность и властность ее профессии улетучилась при появлении клиента, которого он прежде не видел. Вернее, сразу не узнал. Но кожей почувствовал в нем что-то знакомое, то, что мы всегда чувствуем при виде человека, с первого взгляда внушающего нам восхищение или отвращение. Но потом, перед тем как опустились жалюзи, луч фонаря осветил знакомое лицо. Прошло много лет, он как будто явился из другой жизни, но на миг их взгляды встретились, и человека словно отбросило в прошлое: он увидел мальчишку, показывающего на него пальцем. И тут же узнал, вспомнил имя и фамилию того сироты, что уцелел при пожаре с единственной целью истязать его, почувствовал, как глаза налились слезами жгучей, не растраченной за много лет ярости. Когда враг его ушел, человек увидел Клару в углу комнаты, в туго запахнутом атласном халатике, со скрещенными на груди руками, утратившими твердость ногами, заострившимся носом и раздутыми ноздрями, хватающими воздух. Он понял, что Клара тоже была жертвой сироты. Сидя в баре, физически недостижимый для врага, человек тем не менее подумал, что теперь ему нет спасенья: враг явился из прошлого, чтобы опять преследовать и мучить его. Потому что они с Кларой – его жертвы.
– Простите, – опять послышался за спиной голос хозяина, ворвавшийся в его мысли и заставивший его вздрогнуть. – Мне пора закрывать.
– Что? Ах да, конечно… пора закрывать…
– Уж извините.
– Да, пожалуйста. – Он поднялся, бросил на столик купюру и тяжело заковылял к выходу.
– А как же молоко? – донесся ему вслед голос хозяина.
Но человек его не услышал. Ставя ноги одну перед другой, он шел вверх по крутому и ухабистому, как речное русло, переулку. Одолев подъем, оглянулся. Свет в окне Клары медленно тускнел. Все встало на свои места. Улица расстилалась перед ним ровной полосой, дома низко кланялись ему, небо темнело, перед тем как вспыхнуть новыми огнями.
По дороге в больницу он вновь перемалывал в уме ту старую историю. Никто не заметил, как он вошел в палату матери, сел у кровати, на которой неподвижная старуха сверлила потолок стеклянными глазами, ампутированным мизинцем погладил краешек простыни. Обрубок свело судорогой – не сильной, а приятно болезненной.
«Я не трону тебя, мама, не бойся», – мысленно произнес он совсем детским голосом.
Потом взял лист бумаги и стал с какой-то одержимостью выводить на нем имя сироты, которое не стерлось в памяти за тридцать два года. Он написал его столько раз, что на листке совсем не осталось белого пространства.
– Добрый вечер, – послышался за спиной женский голос.
Человек обернулся.
– Видите, насколько тут лучше вашей маме? – с улыбкой проговорила молодая докторша.
Человек еще не видел ее в халате. К ним домой она всегда являлась без халата. В белом она показалась ему более миловидной. Пока, наклонившись над старухой, она сосредоточенно слушала пациентку, он успел внимательно ее рассмотреть. Сильные точеные ноги. Кожа даже под чулками не производит впечатления нежной. Наверняка волосатая. А у волосатых женщин кожа всегда грубее.
Докторша поднялась, повесила на шею фонендоскоп, уперлась рукой в бок и выпятила грудь. Устала. Это он прочитал по глазам.
– Целый день на ногах? – спросил он.
– Что? – не поняла женщина.
– Представляю, как болят у вас ноги в конце дня.
– Да. Тромбофлебит у врачей – такая же профессиональная болезнь, как у официантов, – ответила она со смешком.
– Сочувствую вам.
– Хм… спасибо… – смутилась докторша.
– Вам надо лечь и поднять ноги кверху, чтобы восстановить кровообращение.
– Знаю… Я так и делаю.
– Дома?
– Да. Вечером.
– Хорошо. О ногах надо заботиться.
Докторша не нашлась что ответить.
– Тем более о таких красивых, – добавил он.
Женщина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и нервно облизнула уголок рта.
Человек заметил, что губы у нее не накрашены.
Она снова улыбнулась, на сей раз немного застенчиво, склонив голову, и чуть слышно сказала:
– Спасибо.
Она признавала, что он красив, хотя в его обществе всегда чувствовала себя неуютно. Впрочем, в последнее время он как-то изменился. Стал не таким надменным, более душевным. Даже ноги ее заметил.
– Вам кто-нибудь подкладывает подушку под колени?
– Что?
– Кто приподнимает вам ноги и кладет их на мягкую подушку вечером, у вас дома?
Женщина опять вспыхнула. Взгляд его сделался таким настойчивым, чуть ли не лихорадочным. Он хочет знать, свободна ли она? Можно ли за ней поухаживать?
– Никто… – с бьющимся сердцем ответила она.
– Жаль.
XIII
Джудитта увидела, как мать, шаркая ногами, прошла на кухню с дымящейся тарелкой супа. Потом услышала, как та поставила ее в духовку.
– Отец не придет ужинать, – сказала женщина с легкой обидой. – Для разнообразия.
– Мама, у него это вроде отпуска, – попыталась разрядить обстановку Джудитта, поглаживая в убогой гостиной спинку кресла, в котором всегда сидел отец.
С тех пор как мусорщики объявили забастовку, сотрудник городской службы поддержания чистоты перестал приходить домой к ужину. Все вечера просиживал в баре или в остерии с друзьями.
– Не обидишься, солнышко? – спросил он в первый раз у дочери, а не у жены.
И Джудитта благословила его.
– Хотя бы предупреждал не в последнюю минуту, – продолжала ворчать мать из кухни, пропахшей запахом дешевой, купленной в порту рыбы.
Пол в кухне покрыт вытертым линолеумом в коричневых ромбах, по стенам в беспорядке тянутся почерневшие провода. Темная кухня освещена тусклым светом, сочащимся из-за матового стекла двери. За этой дверью как будто нависла над пустотой двора ванная с унитазом без крышки, хромированной сушкой для полотенец, заржавленной луковицей душа и пластмассовым биде, задвинутым за ненадобностью под раковину. Холодная, продуваемая сквозняками ванная не гарантирует сохранности интимных тайн.
