К. Сэнсом - Седьмая чаша
— У него не было врагов?
— Ни одного.
Я снова посмотрел на башмак Роджера, и этот взгляд словно переполнил чашу. К горлу подкатила тошнота.
— Мне нужно в уборную, Гай… — с трудом выдавил я.
— Ты знаешь дорогу.
Я ушел в уборную, стоявшую на заднем дворе. Это был обыкновенный деревянный нужник с выгребной ямой, но пахло здесь не так сильно, как в других подобных местах. В воздухе, видимо, было разбрызгано какое-то вещество, которое заглушало запах нечистот. В уборной меня долго рвало, а когда я возвращался в дом, ноги дрожали и подкашивались.
Из комнаты доносились приглушенные голоса. Дверь была приоткрыта, и я увидел Гая и мальчишку Пирса, сидевших за столом. Они поставили перед собой свечу и рассматривали в ее свете раскрытую книгу, лежавшую перед ними на столе. Я даже издали узнал анатомический атлас Везалия с его кошмарными иллюстрациями. Пирс отбросил со лба темный чуб и возбужденно проговорил:
— Смотрите, сердце на этой картинке выглядит точь-в-точь как сердце Эллиарда.
В этот момент он увидел меня, и его лицо залила краска.
— Мастер Шардлейк? Я не знал, что вы все еще здесь. Я принес книгу…
— Вижу, — коротко ответил я. — Бедный Роджер. Что бы он испытал, узнав, что самые интимные органы его тела станут предметом для болтовни мальчишки-ученика? Хотя, возможно, его эта мысль позабавила бы. А вот мне она ничуть не кажется забавной.
Я с отвращением посмотрел на цветную гравюру, где было изображено разверстое человеческое тело и показаны все внутренние органы.
— Все это лишь во имя познания, сэр, — пробормотал Пирс.
Я наградил подростка ледяным взглядом, подумав, что Гай дает ему слишком много воли.
— Нет, Пирс, это была моя вина.
Гай выглядел смущенным и расстроенным.
— Ты будешь давать показания на следственных слушаниях, которые состоятся завтра утром? — спросил я его.
— Да, конечно.
— А Адам? Ты пока не решил, когда сможешь посетить его? Мне тоже нужно в Бедлам. В пятницу утром судебных слушаний не проводится, мы могли бы поехать туда вместе. В пятницу тебе будет удобно сделать это?
Он достал длинную записную книжку в кожаном переплете и полистал ее.
— В пятницу, в полдень.
— Хорошо. А теперь я ухожу.
Я бросил злой взгляд на книгу, которая все так же лежала открытой на столе, и на Пирса, терпеливо стоявшего рядом со своим хозяином.
Гай протестующе вздернул руку.
— Нет, Мэтью, подожди.
Гай закрыл атлас Везалия и протянул его Пирсу.
— Забери ее, мой мальчик, и принеси нам вина. А потом можешь продолжить изучение книги, если есть желание.
— Да, сэр.
Гай дружески похлопал парня по плечу, и тот удалился.
— Прости, Мэтью, мы ничем не желали оскорбить Роджера Эллиарда. Просто труд Везалия чрезвычайно важен для любого, кто занимается медициной, а ты ведь сам просил меня выяснить, как и отчего погиб твой друг. Причем, уверяю тебя, даже в те минуты, когда я этим занимался, я не переставал молиться о его бедной душе.
Я улыбнулся. Я слишком хорошо знал Гая и его доброту, чтобы сердиться на него слишком долго.
— Неужели этот твой Везалий такой выдающийся? — спросил я.
— О да! И главным образом потому, что он положил начало совершенно новому подходу, основываясь на наблюдении, а не слепом следовании общепринятой доктрине.
— В таком случае его труды не очень понравятся большинству врачей.
— Конечно, ведь он подрывает их монополию на некое тайное знание, а кто знает, к чему это приведет?
Я колебался, не зная, что делать.
Он взглянул на диаграмму, висевшую на стене.
— Вполне возможно, используя подход Везалия, можно поставить под сомнение и проверить сами основы медицинской науки, которые вплоть до сегодняшнего дня считались незыблемыми.
Я проследил за его взглядом и тоже посмотрел на схему с нарисованными на ней сложными уравнениями и символами. Представление о том, что человеческое тело состоит из четырех главных жидкостей — черной желчи, желтой желчи, слизи и крови, — соответствующих четырем стихиям — земле, огню, воде и воздуху, — настолько прочно укоренилось в сознании людей, что я даже представить себе не мог, как можно бросить вызов этой догме. Точно так же, как и прописной истине, в соответствии с которой любая хворь человека вызвана дисбалансом между четырьмя стихиями его тела. Я вспомнил, как мы с Роджером обсуждали эту концепцию в последний вечер, когда я его видел.
— В таком случае мне не рекомендуется есть салат, когда у меня плохое настроение, чтобы смягчить последствия разлития черной желчи?[15] — проговорил я. — Это облегчило бы мое состояние.
Гай грустно улыбнулся.
— Я бы скорее рекомендовал тебе посещение музыкального вечера или долгую прогулку по Линкольнс-Инн-филдз.
— Только не эти поля, Гай. Похоже, именно там Роджер повстречал своего палача.
В дверь постучали. Пирс принес высокий кувшин с вином и два бокала. Когда он ушел, я сказал:
— Я обещал Дороти поймать убийцу, но беда в том, что я не знаю, как его ловить.
— Мне известно лучше, чем кому бы то ни было, как много загадок ты разгадал в прошлом. Сейчас ты просто недооцениваешь самого себя.
— Я был бы глупцом, если бы недооценил все сложности, связанные с этим делом. Из-за Пасхи и никудышной работы коронерских контор расследование начинается лишь через четыре дня после убийства. Четыре дня без официального расследования! Я надеялся на то, что королевский коронер ускорит ход событий, но этого не случилось. Готов поставить десять к одному, что убийцы уже нет в Лондоне, хотя при том, как обстоят дела, он вполне мог бы остаться здесь, втихомолку подсмеиваясь над коронерами, констеблями и их непроходимой глупостью.
Я сокрушенно покачал головой.
— Если он образованный человек, это сузит круг поисков. Ты не хуже меня знаешь, что мир медицины и мир юриспруденции весьма закрыты и их обитатели не любят делиться своими секретами.
— Возможно. Но многие неплохо разбираются в обеих науках. Впрочем, знание относительно двейла довольно необычно.
— Не только относительно самого вещества, но и о способах его применения. Подождем завтрашних слушаний. Может, что-нибудь прояснится.
Я кивнул и сделал глоток вина. Гай уже допил свой бокал, и это удивило меня, поскольку его неизменно отличала умеренность буквально во всем.
— Спасибо, что согласился взяться за Адама Кайта, — поблагодарил я.
Он кивнул.
— Мания спасения души. Странный вид одержимости. Предрасположенные к маниям люди оказываются зацикленными на других людях, идеях или религии. А уж от религиозных фанатиков вообще не стало прохода. Остается удивляться тому, что такие, как Адам Кайт, встречаются еще не так часто.
Гай задумчиво перевернул бокал донышком вверх.
— Лодочник сказал мне сегодня, что огромные рыбины, которые выбросились из реки, на самом деле — левиафаны и они предвещают второе пришествие Христа.
Гай мотнул головой.
— Левиафан был только один.
— Вот и я так думаю.
— Мир стал черно-белым, Мэтью. Это манихейский мир, в котором священники призывают всех и каждого принять участие в схватке между добром и злом. И при этом, разумеется, каждый абсолютно уверен в том, что его позиция единственно правильная.
Я склонил голову и улыбнулся.
— Вроде противостояния между протестантами и католиками?
— Совершенно верно. Не забывай, мои родители были мориски,[16] которых изгнала из Испании инквизиция. Я собственными глазами видел дикость, разыгравшуюся после того, как эти фанатики, не знающие сомнений в своей правоте, дорвались до власти.
Гай посмотрел на меня угрюмым взглядом.
— Но заметь: сколько бы несправедливостей ни натворила католическая церковь, она всегда верила в свободу воли, что люди своими действиями и своей верой могут выбрать собственный путь к Богу. Новый протестантский радикализм подобного не допускает, предоставляя человеку лишь две возможности: либо он будет спасен, либо проклят. Не благодаря своему выбору, а токмо по Божьему разумению. И вот в результате мы получаем Адама Кайта, который считает, что он не угоден Богу.
— А его тупой викарий не способен излечить парня и поэтому думает, что он одержим.
— Так ему проще оправдать свою несостоятельность.
— Я никогда не разделял убеждений Лютера относительно предопределения, Гай. В их споре с Эразмом Роттердамским на тему свободы выбора я неизменно стоял на стороне Эразма.
Я взглянул на Гая.
— Сегодня утром я видел, как на площадь перед собором Святого Павла тащили уличного проповедника, облаченного во власяницу и с головой, посыпанной пеплом. Боннер намерен обрушиться на протестантов и сломить их сопротивление, но они этого так не оставят. Для иноземцев наступают тяжелые времена.
