Нора Робертс - Коллекционер
– Вы забываете трагическую потерю туфель Джули!
– Лайла…
– Их нельзя не принимать в расчет, – возразила она, ставя на огонь кастрюльку, чтобы сварить пасту. Салат с пастой – это то, что им надо сейчас. Быстро и вкусно.
– И ответ прост: вы – не ваш брат.
– Странный ответ.
– Первая часть ответа, – уточнила она. – Может быть, Оливер мне бы понравился. А может быть, выводил бы меня из себя, потому что зря растратил такой потенциал, столько возможностей. А вы не тратите. И это вторая часть ответа. Вы не растрачиваете себя зря. И это для меня важно. Не тратить зря ничего: ни времени, ни способностей, ни возможностей. Вы будете стоять за него горой, хотя уверены, что он сделал не только нечто глупое и опасное, но и просто немыслимое. Но все равно будете стоять за него. Верность. Любовь, уважение, доверие? Все это имеет существенное значение, но ничто не значит без верности. И это все, что я об этом думаю.
Ее темные глаза были исполнены чувств.
– Так почему я должна вас выгнать?
– Потому что вы не знали его. А ваша жизнь немыслимо усложнилась.
– Я знаю вас. И жизнь состоит из сложностей. Да и если я вышибу вас, вы не станете меня писать.
– Но вы не хотели, чтобы я вас писал.
– Не хотела… И все еще не уверена, что хочу, но теперь меня разбирает любопытство.
– У меня сложился сюжет и второй картины.
– Видите, ничто не потрачено зря. И какой же этот второй сюжет?
– Вы лежите в беседке, на густой зеленой траве, на закате. Только что проснулись, и волосы ваши рассыпаны.
– Просыпаюсь – на закате?
– Да, как ночная фея.
– Я фея…
Ее лицо осветилось радостью.
– Мне это нравится. А костюм?
– Изумруды.
Она перестала помешивать пасту и замерла.
– Изумруды?
– Изумруды, как капли волшебного моря, сверкающие на вашем теле – на шее, груди… Я собирался чуть-чуть подождать, прежде чем предложить вам вторую картину. Но теперь, думаю, стоит выложить карты на стол, пока у вас еще есть время передумать.
– Я могу передумать в любое время.
Он улыбнулся, подступил ближе.
– Я так не cчитаю. Теперь самое время подхватиться и убежать.
– Куда бежать-то? Я нам еду готовлю…
Он взял у нее вилку для пасты и помешал в кастрюльке.
– Теперь или никогда.
Она отступила.
– Мне нужен дуршлаг.
Он сжал ее руку и притянул к себе.
– Теперь.
Поцелуй был не тот, что на тротуаре, не легкое прикосновение губ, а долгое, чувственное, неспешное обладание с электрическими вспышками требовательности, потрясавшими ее до глубины естества.
Неужели ее ноги ослабели тогда, в его мастерской, когда он смотрел на нее? Теперь они просто растворились, оставив ее без всякой опоры, теряющей равновесие.
Если бы он не обнимал ее, она просто рухнула бы на пол.
Она держалась.
Он увидел ее всю до донышка, еще когда в первый раз заглянул ей в глаза, и этому не могли помешать ни потрясение, ни боль свежей раны. Он мгновенно распознал ее талант отдавать, дарить свое внутреннее сияние – но она могла и отнять его, это он тоже мгновенно про нее понял. И сейчас он забирал ее свет и позволял ему окутывать себя им, как жизнью.
– Необыкновенная, – пробормотал он, снова заглядывая ей в глаза, – ты словно просыпаешься в первый день бытия… Вот такую тебя я и буду писать…
– Поэтому вы меня поцеловали? Ради картины?
– Вероятно, это одна из причин. Не основная, но одна из…
Он откинул назад ее волосы.
Она молча сняла кастрюльку с огня.
– Вы спите со всеми женщинами, которых рисуете?
– Нет. Близость – в самой работе, и обычно чувственность – тоже. Но это работа. Я сразу же захотел, чтобы ты мне позировала, едва увидел тебя. Хотел спать с тобой… Когда я впервые пришел сюда, ты обняла меня перед уходом. Это был не чисто физический жест: я не так глуп.
Он уловил промелькнувшую на ее лице улыбку, но она тут же отвернулась и опрокинула кастрюльку над дуршлагом.
– Это было сочувствие. Я хотел его – и хотел тебя. Может быть, тогда я искал утешения. Сейчас – нет.
Нет, не утешения, мысленно согласилась она. И сама хотела того же. Их чувства опять совпадали.
– Меня всегда привлекали мужчины сильные. Сложные. И это всегда скверно кончалось.
– Почему?
– Почему скверно?
Она дернула плечом и выложила пасту в миску.
– Они от меня уставали.
Лайла добавила в пасту томаты-черри, блестящие черные оливки. Порезала пучок свежего базилика, добавила розмарин и перец.
– Меня нельзя назвать волнующей, я не слишком люблю сидеть дома, готовить и поддерживать огонь в очаге, а также терпеть не могу ежевечерних развлечений и тусовок. И то, и другое должно быть в меру, но во мне всегда было недостаточно одного или слишком много другого. Ну вот, можно есть. Я схитрю и воспользуюсь готовой заправкой.
– Зачем же придавать огласке этот безобидный штришок?
– Забудьте.
– Мне не нужна кухарка или хранительница очага. Или еженощные вечеринки. И в этот момент я считаю тебя самой волнующей женщиной, которую знаю.
Волнующей? Никто никогда еще не говорил ей такого.
– Всему виной ситуация. Напряженная ситуация, порождающая волнение и беспокойство. Возможно, даже приводящая к язве, хотя теперь доктора считают, что причина не в этом. И все же просто позор тратить зря это волнение и напряжение.
Перемешав салат, она открыла хлебницу.
– О, всего одна булочка.
Она взяла пальцами бездрожжевую булку.
– Напополам?
– Конечно!
– Я хотела попросить вас об одном одолжении. Дайте мне немного времени обдумать все это, перед тем как нырнуть. Потому что обычно я ныряю очертя голову и оказываюсь на чересчур большой глубине. Прибавьте сюда обстоятельства – ваш брат, сказочное яйцо, необходимость решить, что со всем этим делать… Я попытаюсь делать шажки помельче, а не нырять сразу.
– Как далеко ты зашла в воду?
– Вода была чуть выше колен, когда вы стали меня рисовать. Теперь доходит до бедер.
– О’кей.
Ее ответ, неординарный, простой, искренний, поразил его чувственностью большей, чем у черного шелка. Ему хотелось коснуться ее. Но он довольствовался тем, что стал играть кончиками ее волос, довольный, что она оставила их распущенными.
– Хотите поесть на террасе? И пока что оставить ситуацию в комнате?
– Превосходная идея. Давайте именно так и сделаем.
«Однако оставлять ситуацию надолго они не могли», – думала она, ибо ситуация имела значительный вес. Но она наслаждалась солнцем, вкусной едой и загадкой человека, ее хотевшего.
С другими мужчинами… были спринтерские забеги, иногда дело кончалось одной ночью. Марафона она не знала. Впрочем, вся ее жизнь была серией коротких забегов. Пока что постоянство не посещало ее, поскольку она решила, что желание постоянства заранее обречено на провал.
Она считала, что построила свою жизнь на основе временности, весьма интересной и продуктивной.
Но отношения с Ашем могут стать точно такими же.
– Если бы нас познакомила Джули на вашей выставке, все это не казалось бы таким странным. Но тогда это, возможно, не было бы таким интересным.
– Ошибаешься.
– Приятно слышать. Но мы познакомились не на выставке.
Она бросила взгляд на окно, все еще закрытое наглухо.
– Слишком много всего в вашей жизни, Аш!
– С каждым часом все больше. Ты не выкинула меня, когда был шанс, так что и с тобой будет то же самое.
– О, я привыкла. Через пару дней у меня будет вид на реку, маленький песик, орхидеи, за которыми нужно ухаживать, и в личном распоряжении тренажерный зал, который либо испугает меня, либо подвигнет на упражнения. Нужно дописывать книгу, вести блог, купить подарок маме на день рождения – думаю, лучше всего лимонное деревце, потому что представляете, как это круто – растить на Аляске собственные лимоны? А еще у меня есть то, что может оказаться краденым императорским яйцом, стоящим больше, чем я могу себе представить, легкое беспокойство по тому поводу, что киллер может следить за мной, и загадка потенциально классного секса с мужчиной, которого я встретила, потому что он потерял брата. Это требует немалой изворотливости. Поэтому мне придется быть ловкой.
– Ты забыла сеансы в моей мастерской.
– Потому что это пугает меня больше, чем личный тренажерный зал или секс.
– Секс так отпугивает тебя?
– Раздеться в первый раз перед мужчиной – это безумно страшно.
– Я буду тебя отвлекать.
– И это плюс.
Она нарисовала маленькое сердечко на запотевшем боку стакана с лимонной водой.
– Что будем делать с яйцом?
Ну вот, ситуация вернулась.
Он вздохнул.
– Я покажу его дяде Оливера. Тому, на которого он работал. Если Винни не сам проверит подлинность, найдет того, кто это сможет.
– Прекрасная мысль. Но оно так или иначе достаточно ценное. Либо цена разумная, если учесть поразительную работу, либо пугающая. А когда он оценит яйцо, что вы собираетесь делать дальше?
