Суворов Виктор - Змееед
— Готов.
— Люсь, завлекалка-отвлекалка, готова?
— Готова.
— Иди, Змееед, первым.
2Ярославль — это место, в котором веками вершилась великая история Земли Русской. Тут люди жили всегда. За тысячи лет до того, как Ярослав Мудрый в 1010 году заложил на берегу Волги город своего имени. Символ Ярославля — медведь с золотой секирой в лапе. Медведь — это не просто сила, но сила в единстве с осторожностью, предусмотрительностью, хитростью.
Нас с вами занесла нелегкая в славный город Ярославль в 6 часов 19 минут хмурого утра 30 августа 1936 года, прямо на вокзал станции Ярославль-Главный. От Ярославля-Главного до Северного вокзала Москвы 282 километра. Это последняя остановка курьерских поездов, идущих в Москву с Урала, Сибири, Дальнего Востока. Нас угораздило тут оказаться в тот самый момент, когда, прогромыхав по мосту через Волгу, к третьей платформе плавно подкатывает курьерский поезд «Хабаровск — Москва». Курьерские от обыкновенных пассажирских отличаются тем, что идут с огромной скоростью, делая остановки только в больших городах. Расписание составляют так, чтобы все остальные поезда — товарные, пассажирские, арестантские, почтовые, пригородные — уступали путь курьерским.
На станции Ярославль-Главный 39 путей и четыре платформы — одна высокая боковая и три островных.
Курьерские поезда, идущие от Москвы, Ярославль-Главный принимает на первый путь, идущие в Москву, — на четвертый и пятый пути. Это третья высокая островная платформа.
Прямо скажу — не велика радость после бессонной ночи оказаться ранним утром на пустой, продуваемой всеми ветрами платформе. У вас, где-нибудь в теплых широтах, в конце августа — лето. А в Ярославле — осень шелестящая, моросящая, сквозняковая. Холодно, мокро, противно. Тучи над Ярославлем водой перегружены, за верхушки столбов цепляются. Они не плывут, не скользят, не бегут. Они висят на месте, словно аэростаты заграждения, закрывая небо от края до края.
На третьей платформе Змеееда в этот час не оказалось. Не знаю, почему. Может, план изменил, может, вовсе от него отрекся. Согласимся: непростое это занятие — спереть тяжеленный чемодан килограммов на тридцать, а то и больше, на платформе, спереть не у зазевавшейся сдобной удоволеной бабенки, вернувшейся из сладостного отпуска на черноморских берегах, спереть надо у двух, а то и трех вооруженных чекистов, которые головами отвечают за сохранность груза. Хорошо в толпе угол рубануть, в суматохе, а как спереть, если на платформе только дежурный со свистком в зубах, один-единственный, зевающий во весь рот, носильщик с тележкой да редкие совсем пассажиры. Вон там один. И вон еще. Хорошо бы спереть на первой платформе — тут в здание вокзала юркнуть можно да на привокзальную площадь. А как спереть на островной платформе? С нее путь только через громыхающий железный мост, который над путями навис, с тучами сцепившись. Поди, потаскай такую тяжесть по ступеням вверх к серому небу, а потом вниз к такой же серой земле. Можно бы под стоящие эшелоны нырнуть. Но все пути, от первого до десятого, сегодня пусты. А все начиная с одиннадцатого эшелонами забиты. Так ты ж попробуй до них добеги! С третьей платформы спрыгнув, два пути надо пересечь, на четвертую платформу взобраться, пересечь ее, соскочить… И все это на открытом месте. Окажись милиционер рядом, пальнуть может в воздух. Может и в загривок. Да и чекисты, хоть и наряжены в гражданских, тоже вооружены. Милиционера ждать не будут — изрешетят. Кроме того, вот прямо сейчас на пятый путь выкатывает «Хабаровск — Москва», отсекая дорогу к тем дальним эшелонам.
Скрипнул тормозами курьерский из Хабаровска, плавно замер. Проводник шестого вагона дверь распахнул, выпускает тех, кто сходит в Ярославле. Их только двое. С четырьмя чемоданами. Третий их попутчик дальше едет до самой Москвы. Он помогает чемоданы вынести на платформу. Загораживая проход, в вагон лезет небритый, вонючий, веревкой подпоясанный субъект с огромным, неподъемным самодельным фанерным чемоданом, явно «Made in GULAG»:
— На Арзамас?
— Нет, это поезд в Москву.
— А мне на Арзамас!
— Значит, не сюда!
— А где на Арзамас?
— Да пошел ты…
Вытолкнул проводник субъекта из тамбура. Помог гражданам чемоданы на платформу вытащить. (Уж больно щедро всю дорогу эти граждане услуги проводника вознаграждали.)
К шестому вагону уже спешит носильщик в фартуке, с блямбой на груди, с тачкой о двух колесиках.
В этот самый момент и появилась возле группы граждан девушка лет шестнадцати. Одета по моде. Аромат духов заграничных. Личико симпатичное, в чем-то — немного совсем — порочное. Не уловишь, в чем именно. Глаза — два тихих глубоких омута, в которых известно кто водится. Во всей Европе и в Америке мода последняя требует от женщин и девушек коротко волосы стричь. Но наша шалунья в этом вопросе требований моды не соблюдает. Да и жалко было бы роскошь эту ножницами кромсать: волосы ее — густая, пышная, чуть небрежная копна, с прядкой через лоб. То ли папу-начальника девочка встречает, то ли большого дядю-покровителя. Ух, аппетитна. Так бы и скушал ее. С косточками. Сыроежка — ни дать, ни взять. Остановилась. Капризно папироску с золотым ободком к губам поднесла. (Некому малолетнюю по заднице драть за курение!) Трое мигом сунули руки в карманы. Три огонька зажигалок разом перед нею вспыхнули. Каждому в глаза она внимательно посмотрела, выбирая, от какой зажигалки прикурить. Улыбнулась, как бы извиняясь: не могу же от всех трех сразу! Выбрала один огонек, потянула в себя, раскуривая, затянулась, струйку дыма картинно пустив над собою. И пошла мимо, чуть покачивая изящной кормой. Вздохнули трое мужиков, за долгий путь по радостям жизни истосковавшись.
И обернулись к своим чемоданам. И взвизгнули все трое разом. Аккуратный чемоданчик, тот, который поменьше, но тяжелее остальных, пропал. Просто вот так — взял и пропал.
Первый порыв: проклятая девчонка!
И заорали все вдруг. И смолкли. Обернулась она удивленно. Нет в ее руках ничего, кроме папироски с золотым ободком. Да и не подняла бы она тот чемодан!
И тогда все трое обернулись к проводнику: где чемодан, падла!? Но проводник — в дверях вагона. В тамбуре. В метре от них. Если бы и прыгнул к ним незаметно, если бы и отпрыгнул назад с тяжеленным чемоданом в руке, то рядом с ним в тамбуре сейчас должен быть чемодан. Но нет его. И тогда все трое враз обернулись к вонючему, веревкой подпоясанному типу. Он тоже рядом. Выпихнули его только что из тамбура, объяснив, что поезд этот совсем не в Арзамас идет. Так он и стоит, рот раззявив, с немым вопросом на глупой небритой харе: так где же на Арзамас?
Смотреть на него противно. Воротит от мерзкого вида. До рвоты. На нем грязный, рваный тюремный ватник, явно вшивый. Смрад от него — словно помойка ходячая. Чемодан его фанерный тяжеленный весь веревками перевязан, два ржавых висячих замка на нем, ручка — из веревок растрепанных, лохматая вся, вроде той собаки, у которой под шерстью и глаз не видно.
Выхватил пассажир, тот, который до Москвы ехать должен, аккуратный маленький заграничный пистолетик: убью к чертовой матери!
Тип придурковатый глазами моргает: я тут при чем? Мой чемодан заберите, граждане хорошие, только меня не трогайте. Последнее с себя сниму, если у вас нужда. Вот сапоги кирзовые, вконец, правда, стоптанные. И портянки снимать?
Девушка та подбежала: что за шум?
Ее отшили вежливо: цыц, лахудра! Вали кулем, ноги выдернем!
Обиделась девушка, губы надула, отошла надменно.
Двое пассажиров, те, которым в Ярославле сходить, глазами платформу обшарили. Но пусто кругом. Верьте на слово: пусто там было, противно и мокро. Хляби небесные разверзлись, мелким дождиком лица секли.
Тот, с пистолетом который, в тамбур заглянул. Но нет там чемодана. Под вагон завалился? Да не мог он туда завалиться. Платформа высокая, между бортом вагона и стенкой платформы окурок не пролетит. Только туда окурки и валятся, где вагонов сцепка. Но и там чемодана нет.
Тут одного осенило: да не выносили мы его из купе! И туда понесся, проводника от двери отшвырнув. Начальник поезда появился, зевая, глаза протирая, мундир на ходу застегивая. Следом за ним — тот пассажир, только что идеей спасительной озаренный, а теперь словно телегой раздавленный: нет чемодана в вагоне. Нет!!!
Но это и так ясно было. Все помнят, что тот самый чемодан из вагона вынес-ли. Тут он должен быть!
— Документ, — орет пассажир с пистолетом. — Документ!
Полез вонючий субъект за пазуху, оголив грудь в картинках синих, минимум пару лет не мытую. Долго разные штуки из кармана в карман перекладывал, силясь найти то, что требовалось. В недрах его штанов, рубах и ватника оказался когда-то красный, а теперь неясного цвета кисет с махоркой, зажигалка из вертухайской гильзы, два куска сахара, черных от грязи, луковица, наполовину сгрызенная, колода карт с бабами голыми, настолько замусоленная, что бабы те только по очертаниям угадываются. Наконец нашел и требуемый документ — вчетверо сложенный, на сгибах потертый, раньше белый, а теперь серый с желтыми подтеками и разводами потрепанный лист.
