Стеклянный лес - Суонсон Синтия

Убеждая Генри, что купить новый дом будет патриотично, она говорила:

– Ведь все эти строители – ветераны. Покупка построенного ими дома – прекрасный способ оказать им поддержку. – И немного поколебавшись, почти неслышно добавляла: – Ты тоже мог бы стать одним из этих строителей.

Но нет. Генри на все отвечал отказом: и на предложение овладеть профессией строителя, и на предложение купить новый дом, хотя так же, как и Силья, рвался уехать из Бруклина, из общины Алку. Это место так и не стало ему родным. Генри повторял, что финские традиции и социалистические настроения заставляют его чувствовать себя не в своей тарелке.

– Я точно рыба, выброшенная на берег, – жаловался он. – Я не чувствую себя здесь, как дома.

Только в отличие от жены Генри хотел купить старый дом. Именно об этом он и сказал агенту по недвижимости, когда они объезжали пригород.

– У меня есть то, что вам нужно, – ответил риелтор.

Прибыв на место, Силья вышла из автомобиля и с ужасом огляделась. Построенный в конце девятнадцатого века, дом в викторианском стиле был обит деревянными панелями кремового цвета и украшен потемневшими от времени ветхими резными наличниками. По обе стороны от входной двери располагались скучные высокие окна.

Взглянув на видавший виды фасад, Генри воскликнул:

– Пожалуй, я смогу сделать из этого что-то сто́ящее!

Впервые с момента возвращения мужа из Европы Силья увидела в его глазах проблеск надежды. Что ж, он не станет строить дома для других, зато сосредоточится на своем собственном и начнет делать хоть что-нибудь.

Войдя внутрь, Генри восторгался каждым уголком, каждой трещиной, каждой оригинальной деталью, которая, по его словам, требовала лишь свежей краски и мелкого ремонта, чтобы выглядеть как новая. Так что к тому времени, как они закончили осмотр, Силья поняла, что эта развалюха станет их домом.

Упаковав вещи и попрощавшись с Алку, семья Гласс отправилась устраивать новую жизнь в Стоункилле.

Силья выучила наизусть расписание поездов и точно рассчитала, сколько времени ей понадобится на дорогу, чтобы оказаться в офисе за своим столом точно в 8:52. Этот неблизкий путь ей предстояло проделывать каждый день с понедельника по пятницу.

Возвращаясь вечером с работы, Силья садилась в вагон для курящих и, погруженная в свои мысли, курила одну сигарету за другой. Часто поезда были переполнены, но мужчины – а большинство пассажиров составляли именно мужчины – проявляли заботу и уступали Силье место.

Прибыв на станцию Стоункилла, она наблюдала, как пассажиры – море мужчин в безупречных серых, черных и коричневых костюмах – садились в свои автомобили и отправлялись по домам. Многие из них, как и Глассы, переехали в Стоункилл после войны, чтобы начать жизнь с чистого листа. Семейные пары имели по два автомобиля: на одном передвигался муж, на другом жена-домохозяйка ездила по магазинам. Летом семьи отправлялись отдыхать на местное озеро или на побережье Нью-Джерси, устраивали званые обеды и вечеринки на заднем дворе с барбекю и играми.

Такими современными жителями пригорода должны были стать и Глассы. Силья всегда мечтала об этом.

Поезд уходил дальше на север, и звук его гудка таял вдали. Стоя на тротуаре, Силья наблюдала, как разъезжаются в разные стороны «шевроле», «доджи» и «бьюики», подмигивая ей алыми стоп-сигналами, а потом в одиночестве отправлялась вверх по дороге, ведущей от Стейшн-стрит до Лоуренс-авеню, и вскоре оказывалась дома.

Район Лоуренс-авеню разительно отличалась от новых кварталов на самой окраине Стоункилла, словно это были два совершенно обособленных мира, хотя их разделяло всего несколько миль извилистых, проложенных в гуще леса дорог. Соседи Глассов обитали в этих местах на протяжении многих десятилетий. Некоторые из них ни разу не были в Нью-Йорке, расположенном всего в пятидесяти милях отсюда, и это несказанно поразило Силью. Большинство семей были выходцами из Италии и Ирландии и жили небогато. По пятницам во время Великого поста из их домов, давно не знавших ремонта, доносились запахи жареной рыбы. В день зарплаты мужчины, изрядно подвыпившие, спотыкаясь, бродили по улице и распевали песни, а их жены, высунувшись из окон, требовали немедленно замолчать и идти домой.

Останавливаясь возле своего дома, Силья вздыхала и входила во двор.

От одетого в рабочие штаны и рубаху Генри пахло потом. Впрочем, закончив дела, он непременно принимал душ. Дни напролет за исключением самых холодных муж проводил на улице или в гараже: что-то ремонтировал, красил, возился в саду. Маленькая Руби в компании растрепанных соседских ребятишек следовала за ним повсюду словно собачонка. Все вместе они напоминали сказочную процессию, в которой Генри исполнял роль Нильса с дудочкой, а дети – безропотно идущих за ним крыс. Он терпеливо отвечал на их вопросы, отгоняя в сторону лишь в тех случаях, когда работал с механическими инструментами или на опасном оборудовании. Руби с отцом стали завсегдатаями в скобяном магазине в городе и изучили его так хорошо, что с ходу могли объяснить Силье, на каком именно стеллаже можно найти заглушки размером три восьмых дюйма, сверла или шурупы из нержавеющей стали.

Генри купил пикап «форд», на котором перевозил в дом всякий хлам, найденный на местной свалке: бракованную мебель, которую тщательно шлифовал и покрывал лаком, старые газеты, которые использовал в качестве дополнительного изоляционного материала для слишком тонких стен, или сломанную газонокосилку, которую отремонтировал, добавив новые острые лезвия и выкрасив рукоятку блестящей красной краской.

Муж учил Силью водить автомобиль, чтобы по выходным могла ездить по магазинам или по каким-то другим делам. Силья терпеть не могла пикап, хотя ей и нравилось ощущение свободы, которое она испытывала, проводя время за рулем. Генри же, наоборот, обожал свой грузовик, ездил на нем повсюду и неохотно одалживал жене.

Генри занимался ведением семейного бюджета, и хотя Силья знала, что справилась бы с этим гораздо лучше – ведь проводила дюжины финансовых операций в день! – все же оставила за мужем эту домашнюю обязанность, понимая, что это доставляет ему удовольствие. Силья вообще старалась его радовать – например, покупала модную стильную одежду, которую, впрочем, он никогда не надевал. Да и зачем? Генри вполне обходился рабочими штанами из грубой хлопчатобумажной ткани, фланелевыми рубашками и простыми ботинками. И все же Силье нравилось созерцать ряды совершенно новой мужской одежды в платяном шкафу. Когда поблизости никого не было, она зарывалась носом в костюмы и представляла, как Генри, одетый в один из них, слегка касается пальцами полей шляпы в знак прощания, прежде чем отправиться на железнодорожную станцию. Силье казалось, что она даже слышит, как он насвистывает веселую мелодию, пока она, стоя на крыльце, машет рукой ему вслед.

Генри совсем перестал пить: лишь иногда душными летними вечерами позволял себе бокал пива, – физический труд сделал его сильнее. На спине и руках проступали тугие мускулы, ноги приобрели атлетическую форму, как у бегуна на длинные дистанции, а хромота окончательно исчезла. Генри стал еще красивее, чем прежде. Иногда, когда муж принимал душ, Силья стояла у полуоткрытой двери ванной комнаты и любовалась его подтянутым телом, очертания которого проступали сквозь клубы пара.

Они так и не сблизились и, деля одну постель на двоих, старались как можно дальше отодвинуться друг от друга. Генри редко прикасался к жене, ограничиваясь поцелуями в щеку по утрам и перед сном, не более того.

Силья помнила, какую боль испытывал муж, когда она пыталась давить на него там, в Алку, и больше не повторяла ошибку. Оставаясь терпеливой, она надеялась, что однажды все станет намного лучше, но иногда острое осознание, что такие отношения между ними останутся до конца жизни, ударяло ее с силой несущегося на всех парах поезда. При мысли о подобной перспективе Силья останавливалась как вкопанная и пыталась перевести дух, дрожа всем телом.