Анатолий Крысов - Белые медведи
В импровизированной операционной стоит очень хорошая акустика, так что рвотные бульканья Сергея отдаются эхом из каждого угла. Я думаю, что зря не захватил с собой коньяка, и запинаюсь о валяющуюся на полу капельницу. Она лежит ровнехонько рядом с двухлитровой клизмой, забрызганной кровью.
- Этот ублюдок истязал девочек по несколько суток, - продолжает Никифорыч. - А затем вышвыривал на трассу. Но жертвы ни черта не помнили, потому что он накачивал их наркотиками до бессознательности.
По стенам операционной стоят длинные стеллажи, также полные различных приспособлений для пыток. Я вижу механическую пилу, стамески, молотки, плоскогубцы, металлические штыри разных длины и диаметра. В самом дальнем закутке пыточной room - это что-то вроде show room, но только чуть брутальнее - в темноте скрывается клетка с очень тонкими прутьями. Опер говорит про нее:
- Прутья, по всей видимости, были подключены вот к этому генератору, - он показывает на портативный аппарат и продолжает: мощность у него небольшая, но жертве было очень больно.
Дверь в клетку открыта, и там я вижу вторую девушку из клуба «Сети». К ее шее пристегнут ошейник, а в сердце вколот нож.
- Через ошейник тоже пропускалось электричество, - поясняет опер и дальше: мы думаем, что девушек убил не Геринг, а тот, второй, который прикончил его самого. Избавил от страданий, так сказать.
Рядом с клеткой стоит просто огромный книжный шкаф, весь уставленный медицинской литературой. Я читаю названия и обнаруживаю, что особенно Лев Соломонович интересовался операциями на брюшной полости и ампутацией конечностей. Также здесь присутствуют несколько биографий известных хирургов: Амосов, Лицкий, Бакулев - все те, о ком я, конечно же, ничего не ведаю.
- В холодильнике, - не останавливается опер, - мы нашли несколько замороженных человеческих органов. Думаю, Геринг не всегда отпускал своих жертв. Хотите посмотреть?
Меня мутит, и я отказываюсь, а вскоре и вовсе присоединяюсь к Сергею. Мы оба стоим недалеко от лестницы и отправляем содержимое наших желудков на пол. До свидания, творожная запеканка!
Никифорыч расхаживает по операционной туда-сюда, что-то мычит себе под нос и внимательно осматривает убранство помещения, даже холодильник. Отворив на секунду дверцу, он морщится и отскакивает назад. Я стараюсь не видеть того, что аккуратно разложено на полочках холодильника. Сегодняшний день ужасен, но он все же вселяет в меня надежду, что моя шизофрения и персональная дорога в ад не так уж и запущены. Подумать только, еще с утра я считал себя бесповоротно сумасшедшим человеком, но теперь я нахожусь в подвале человека, который разделывал людей. Черт возьми, да я не хуже любой домохозяйки с этими своими галлюцинациями! Думаю, я даже смогу спокойно жить, если избегу секса с Анжелой и попью какие-нибудь успокаивающие отвары из безобидных трав. Никакой химии, только натуральный продукт. Надо, кстати, не забыть скинуть остатки кокаина, как только отъедем подальше от дома Льва Соломоновича. А то вдруг сейчас сюда приедут ребята с собаками проверить дом на наличие тайников. Главным тайником, скорее всего, окажусь я с этим долбаным пакетиком во внутреннем кармане пиджака.
- Так, ну это все понятно, - говорит Никифорыч оперу и спрашивает: а где Геринг?
Вытирая носовым платком губы, я думаю, что он прав. Действительно, мы уже видели всех участников кровавой трагедии, которая произошла здесь, кроме ее главного персонажа - Льва Соломоновича. Опер, чуть потупив взор, отвечает:
- Он не здесь.
- То есть ты оставил самое интересное напоследок, да? - подает голос Сергей. Его вид беспокоит меня: бледное лицо, красные от напряжения глаза и излишне сиплый голос. Мой друг похож на ходячего мертвеца, что, в целом, мило дополняет сложившуюся картину ночного кошмара.
- Я не был уверен, стоит ли вам показывать его? - отвечает опер и добавляет: вернее, то, что от него осталось.
- Раз уж показал подвал, - говорит Никифорыч, - показывай и все остальное. Вряд ли теперь нас еще хоть что-то может удивить.
Спустя буквально минуту мы выходим на улицу. Милицейских машин заметно прибавилось, и теперь все вокруг пестрит от фуражек и погонов. Я иду вслед за остальными по узкой тропинке, ведущей в сад, которым уже очень много лет Лев Соломонович занимался самостоятельно. Здесь растут яблони, вишни, какие-то кусты, несколько елей, один кедр.
Зимой сад особенно красив со сказочными ветками, припорошенными снегом, замерзшим ручьем, который делит сад на две половины и маленькой башенкой с неработающими часами в дальнем конце. Лев Соломонович как-то рассказывал, что увидел подобную конструкцию в одной книге об истории Шотландии, и она с тех пор навсегда засела в его голове. В отличие от шотландского прототипа эту башню возвели несколько таджиков-нелегалов за полтора месяца, особо не напрягаясь.
С другой стороны дома у Льва Соломоновича есть еще зимний сад с живыми птицами. Он собирал по всему миру редкие виды летающих за бешеные деньги и по вечерам - видимо, после очередной проведенной операции - любил ухаживать за ними, слушать их пение.
Опер ведет нас как раз к этой башенке, и уже издалека я замечаю перемены в ее облике. Речь идет не о разрушении, модификации или еще о чем-то таком - просто на лицевой стене есть надпись. Я щурюсь и вижу лишь одно слово: «Гном». Внутри холодеет.
- Вон он, - говорит опер и показывает рукой на два ведра.
Мы подходим ближе, и каждый ужасается, так как внутри ведер находится порубленный на куски человек. Я вижу руку Льва Соломоновича сквозь туман, затянувший глаза. Теперь я уже не жидкий, а вообще никакой. В голове нет ни эмоций, ни чувств - я быстренько превращаюсь в безликое ничто и опираюсь рукой на Сергея, которому опять становится плохо.
Слово на стене написано кровью, а рядом валяется замерзшая кисточка для покрытия дерева лаком. Этот инструмент можно увидеть в любом дачном сарае. Здесь ее использовали в качестве художественной.
- Геринга убили, скорее всего, в подвале, там же разделали, - рассказывает опер. - А уже потом принесли сюда и написали вот это. Вы, кстати, не предполагаете, что значит «гном»?
Уж я-то не предполагаю, а знаю на все долбаные сто процентов! Но молчу об этом и пытаюсь раствориться в атмосфере, провалиться под землю - сделать хоть что-нибудь полезное, а не смотреть на руку Льва Соломоновича и надпись на стене.
Старый аферист теперь превратился в компактного афериста - вот такой каламбур приходит в голову, когда я стараюсь уйти, но Никифорыч хватает меня за руку. Говорит:
- Подожди меня! - он что-то собирается мне сообщить.
Я ускоряю шаг и отвечаю:
- Давай только не здесь, - и добавляю: я не могу смотреть на это.
Никифорыч продолжает держать меня за руку. Я поскальзываюсь левой ногой и оседаю на правое колено. В снегу что-то лежит, а из моей груди вырывается вздох:
- Ухо, - мне кажется, я сейчас упаду в обморок.
- Что? - не понимает Никифорыч.
А подошедший Сергей все с тем же видом героев фильма Джона Ромеро говорит:
- Да там же ухо лежит!
В маленьком сугробе, сморщившись от холода, действительно спряталось от посторонних глаз ухо обыкновенное. Именно на него я наткнулся, потеряв равновесие. Наконец Никифорыч его замечает и подзывает опера. Тот отмечает место флажком.
- Ладно, пойдемте скорее, - зовет нас с Никифорычем Сергей.
Видно, что ему уже хочется домой в теплую ванну, так как на улице холодно, и мы все продрогли: у меня зуб на зуб не попадает то ли от минусовой температуры воздуха, то ли от только что увиденного. Сергей также весь дрожит и неровной поступью двигается к машинам. Да, сегодня мы получили впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Я не могу утверждать, что рад такому повороту событий.
В мире есть много вещей, с которыми людям никогда не хотелось бы сталкиваться: цунами, землетрясение, война - но я в данный момент готов получить это все вместе, лишь бы забыть о мрачном подвале и ухе Льва Соломоновича в снегу.
Никифорыч говорит, что теперь он точно приставит ко мне телохранителя. Что ж, да будет так, думаю я.
18
Мне опять снится сон про бомжей. Только теперь Бельмондо взасос целует Де Ниро прямо на ступеньках продуктового магазина, а у их ног валяется полупьяная Сальма Хайек. Она пьет из горла остатки дешевого портвейна и орет на всю улицу что-то о Ноевом Ковчеге, отходящем со второго пирса. Я сижу невдалеке. В голову мне приходят странные мысли о том, почему же я до сих пор нахожусь в застывшем состоянии, если даже камни куда-то катятся.
Мимо проходят люди без лиц. Они аккуратно переступают через меня, уже лежащего на боку. Каким образом это получилось, я не знаю: просто взял да и лег прямо на асфальт. Так легче держать небеса, что давят мне на плечи. Точнее, так вообще не приходится их держать: опорой становятся крыши домов.
Иногда люди без лиц останавливаются и спрашивают, который час. Часов у меня нет, отвечаю я. Как же так? Вроде бы я никогда не выхожу из дома без часов. Ты уже дома, отвечают люди без лиц, словно прочитав мои мысли, а мне все время кажется, что где-то здесь должен находиться карлик. Без него вся эта психоделия не имеет смысла.
