Марк Найканен - Парад скелетов
За многие годы я испробовал различные способы породить страх. Я пробовал и грубую силу, и острые ножи, и разные силовые инструменты. Я даже пробовал расшатывать не то что несколько, а много зубов. А однажды использовал полный набор зубоврачебных инструментов, включая великолепный, с острыми, как нож, краями, с острым, как игла, концом скребок, которым парадонтологи соскабливают зубной налет. Но выяснил, что ничто не дает такого поразительного результата в области острых ощущений, как удушье от альгина.
Почему это так хорошо срабатывает? Да все очень просто. Травма заставляет субъект сфокусировать внимание на боли. Это не дает ужасу распространиться по всему телу. Но удушье, такое бледное в общем спектре боли, порождает удивительную игру мышц, когда человека начинает охватывать паника. А при удушье человека охватывает настоящий ужас.
Каждый из нас испытал это чувство. Все плавали под водой, и нас охватывал страх, хотя бы на одно-два мгновения, что мы больше не сможем глотнуть воздуха. Некоторые из нас познакомились с более болезненной версией. Явление всем знакомо, и в то же время производит самый потрясающий эффект на таких зрителей, как Вандерсоны. Это зрелище заставит их в будущем работать с новой энергией.
Лицо номера восемь скривилось при попытке вдохнуть побольше воздуха. Бриллиантовая девочка и компания наблюдали за беспомощными попытками моей пленницы. А она отчаянно билась в стягивающей ее сбруе, ее мышцы впились в ремни, против которых они бессильны, а ее руки, ее пальцы отчаянно пытались дотянуться до лица, вырвать альгинат из ноздрей.
Я заткнул рот девочки твердым черным резиновым мячом, который я несколько лет назад выписал по почте из магазина S&M[18] в Дубьюке, штат Айова. Великолепное устройство. Он не дает вдохнуть, но в то же время оставляет свободными губы. Видно, что они выражают. Они ломаются и кривятся от патетической боли, которую каждый испытывает в такие моменты.
И все это произошло до того, как я вставил последний кусок альгината в левую ноздрю. Вот момент, которого я ожидаю неделями. Вы можете назвать маленький зелененький комочек в левой ноздре моим финальным аккордом. Вы можете назвать его самым страшным предметом в мире. Если бы вы были маленькой девочкой из Семейного планирования № 8, вы бы обязательно так и сделали.
Я потер этот комочек о ее нос. Я вовсе не торопился вставлять его на место. Я показал ей, как велика вероятность того, что и он найдет место в ее теле. А ведь это неизбежно приведет к тому, что прекратится и без того недостаточный приток воздуха. Каждый раз, когда я касался ее этим кусочком, она напрягалась, словно хотела втянуть в себя как можно больше воздуха. Инстинктивный рефлекс запастись им, словно этого тоненького ручейка хватит на всю долгую надвигающуюся зиму. Я провел кусочком альгината несколько раз по носу девочки. Она аж вся изогнулась, пытаясь втянуть воздух. Я попробовал предложить ей просто ощутить запах в надежде, что это сработает! И это сработало! Сработало просто великолепно! Малейший намек на то, что будет заткнуто и последнее отверстие, вызвал судороги отчаяния. Представляю себе. Под ее запечатанными веками струятся ручейки слез. Энергия каждой клеточки ее жилистого тела ищет выхода. Но его нет. Здесь нет никакой тайны. По крайней мере для меня. Но в отношении Вандерсонов все иначе. Они еле сдерживаются, чтобы не начать умолять сохранить девочке жизнь, таким реальным кажется им происходящее на экране.
Мы все слышали, как булькала от ужаса девушка. А все это из-за твердого черного мяча, заткнувшего ей рот. Это вовсе не тот «уупф... уупф», который я слышал в микроавтобусе. Более глубокий звук, от которого мороз бежит по коже. Звук удушья. Хрип под резиновым слоем альгината. Умирающая использует небольшой запас кислорода. Она понимает, как понимает это тонущий человек, что паника сжигает кислород. Но знать что-то не означает делать... Разве нам всем это не известно. Кто знает, что творится в голове девушки в последние минуты жизни, что происходит с сознанием, уже пропитанным безумием надвигающейся смерти?
И снова я пронес кусок альгината под носом девочки восьмого номера. Джун непроизвольно завопила:
– Нет!
Не смог я удержаться от улыбки. И Веселый Роджер, да благословит Господь его простоту, обнимает свою женушку, пытается ее успокоить. И это он! Роджер! Успокоить! А она принимает его ласки. Вот насколько тронута Джун. Хныкающий сынишка уже совсем не тот мальчик, который открыл мне дверь в день похищения и поразил меня своим высокомерием. Нет, теперь он свернулся калачиком у ног родителей и, как детеныш медведя, мечтает только о том, чтобы впасть в спячку... в вечный сон.
Бриллиантовая девочка?
Бриллиантовая девочка наблюдает за происходящим на экране, и ее вывеска неуязвимости начинает исчезать. Откуда я это узнал? Я наблюдал за ее руками. Я всегда наблюдал за руками, потому что руки намного лучше и скорее выдают то, что происходит в душе человека, чем его лицо. И что же ее руки, спросите вы. Где она их держит? Она запихала их под свою миленькую кругленькую попочку. Инстинктивная попытка успокоиться, не махать ими, не хвататься за свои плечи, тело, может, даже за своих родителей, умоляя их защитить. Хотя какие они теперь защитники. Потом она зажмурилась. Закрыла глаза, когда я делал третий и последний заход с кусочком альгината.
Я катал этот шарик маленькими осторожными убаюкивающими кругами около маленького отверстия. Я ворковал над девочкой, пел ей песенку собственного сочинения. Эта песенка поется на мотив «Брата Жака».
Я войду, в тебя войду, И ты знаешь, что войду. А войдя, тебя убью. Обязательно убью. Динг, донг. Динг, донг. Обязательно убью. Не зарежу, как свинью.
И снова булькающие звуки под зеленым покрывалом. Симфония, да и только. Я склонился над ней, почти касаясь уха губами, напевал. Выигрывал время. Мне нужна настоящая паника. Она купилась!
А Бриллиантовая девочка все еще так глаза и не открыла. Веселый Роджер продолжал играть роль отца семейства. Джун замерла, прильнув к нему. Сыночек хнычет у ног родителей. Комочек еще в моих пальцах. Номер восемь страдает от недостатка воздуха, страдает от чудовищ, которые я поселил в ее сознании, от безумных фантазий, которые может породить только сильный страх смерти. И все это время ее мышцы натягиваются, дергаются, надуваются. Кажется еще чуть-чуть и они лопнут. Девушка не умирает. В ее теле еще никогда не было столько жизни. Именно этого я и хотел добиться! Именно это мне и нужно! Это – цель моей работы, изваять ужас в момент наивысшего подъема.
Ее поры открылись, и пот выступил на коже, потек ручейками по ее ногам, рукам, животу. Она сгорает от желания жить. Именно это и убивает ее. Виной всему жадность, с которой она всасывает струйку воздуха. Ей постоянно хочется еще и еще. Она всасывает его с такой силой, что ее ноздря втягивается внутрь, уменьшая и без того крошечное отверстие. Спазмы пробегают по ее телу, словно искры вдоль оголенного провода. Ее легкие больше не дарят ей жизнь.
Внезапно я понял – мой план совершенно безупречен. Бриллиантовая девочка открывает глаза. Великолепно! Я-то знаю, что должно произойти через секунду. Ну, может быть, через две. Знаю, что Бриллиантовая девочка увидит, что я хотел.
Я затолкал комочек в нос номера восемь. Запихал его туда, чувствуя влажное содержание ее ноздри на пальце. Гибнет ее последняя надежда. Я забил его так плотно, что никакой чих не вытолкнет его обратно. Хотя это первое, что они пытаются сделать, – вытолкнуть альгинат при помощи того мизерного количество воздуха, который у них имеется в запасе. Но ее тело украло у нее даже эту надежду, украло у нее все. Мышцы сожрали кислород – последнюю силу, которая могла бы вытолкнуть комочек. Видите? Это не я убил ее. Ее собственное тело убило ее. В этом смысле можно сказать, что она сама себя убила. Они все самоубийцы. Эта такая же, как все остальные. Я всего лишь свидетель преступления их слабости.
Последовали яростные судороги. Ее тело напряглось, изогнулось, затем опять напряглось. Но не от недостатка воздуха. По крайней мере в эти первые несколько секунд. Все от осознания того, что наступили последние мгновения ее жизни. Никакой отсрочки. Никакой связи с нитями жизни. Только резкое удушье. Прощание с жизнью.
И вот тогда, когда страх сковал каждую ее мышцу, нарисовал на ее лице абсолютно гротескную маску, я начинаю снимать альгинат. Я снял его с ее ног и живота, с груди, с ее шеи и лица. Снимаю дальше и дальше, пока он не ложится на пол, словно ее кожа. Я оставил на месте только резиновый мячик у нее во рту и кусочки альгината в ее ноздрях, так, чтобы она могла умереть. Она должна умереть, потому что ее работа наконец-то закончена.
