Крис Павон - Экспаты
Что касается Билла: в университете Чикаго оказалось менее полутора тысяч выпускников на курс; добрачные фамилии в списках не указывались.
Кейт уставилась на номер телефона, возникший на экране, потом на трубку в своей руке. Неужто она и впрямь намерена звонить? Да зачем?!
Потому что была изначально недоверчива ко всем и вся, профессионально подозрительна. И ничего не могла с собой поделать.
— Да. — Женщина из архивного отдела говорила с сильным средне-западным акцентом — Билл и Джулия вроде как его не унаследовали. — Да, у нас был Уильям Маклейн, выпуск девяносто второго года. Вы именно его разыскиваете?
— Полагаю, да. Вы не могли бы выслать мне его фото по электронной почте?
— Нет, извините. Мы не храним фото наших выпускников.
— А как насчет выпускного альбома? — спросила Кейт.
— Не все студенты оставляют свои снимки в альбоме выпускников, мэм.
— А нельзя ли как-то проверить? — Как можно любезнее. — Пожалуйста!
Молчание. Кейт решила, что связь оборвалась.
— Алло?
— Да, мэм. Я проверю. Подождите, пожалуйста.
Во время последовавшего молчания Кейт размышляла, не вздумает ли Декстер проверять их телефонные счета. И если вздумает, то станет ли допытываться, зачем ей понадобилось ни с того ни с сего звонить в Чикаго — ему ведь прекрасно известно, что у нее нет там друзей. А если он внимательно изучит счет и задаст ей вопрос, говорить ему правду или нет… Может, лучше сказать, что это какая-нибудь фирма обслуживания, что-то вроде… что бы такое придумать?
— Извините, мэм. Такое впечатление, что Уильям Маклейн как раз из тех студентов выпуска девяносто второго года, кто не оставил своего фото в альбоме выпускников.
— Очень жаль. — Не говоря уж о том, что это выглядит абсурдно: человек, которого знала Кейт, не из тех, кто не захотел бы оставить свой портрет. И никогда таким не был.
Глава 10
Снова одна. Ну, не совсем одна: с детьми. Но без мужа.
Кейт вновь села к компьютеру.
Что может быть логически оправданной, самой явной причиной взять фальшивое имя? Она открыла браузер. Мысли путались…
Первое предположение, основанное на сильнейшем из инстинктов, — попытка укрыться от чего-то страшного. Чего-то непростительного и незабываемого, совершенного когда-то. Преступление. Убийство. Оправдательный приговор. Однако прежняя жизнь пошла прахом. И они уехали из страны.
Или это нечто, никак не связанное с насилием, например, мошенничество в стиле «белых воротничков»: проворовавшийся бухгалтер, совершивший растрату. Старший бухгалтер подделал счетные книги, а Билл сдал его в обмен на судебный иммунитет. Потерял репутацию, прежний социальный статус, и они решили начать все заново.
Или взять Джулию. Может, она только что отсидела десятилетний срок за… За что? За совращение малолетнего? За непредумышленное убийство? А он ждал ее, не то чтобы терпеливо и преданно, но ждал. Ее выпустили. Они взяли другую фамилию и покинули страну.
Кейт открыла чистую страницу и приготовилась впечатывать имена, даты и уголовные преступления. Потом вернулась в сеть, нашла чикагские новостные сайты и начала просмотр отдельно по каждому преступлению, рассматривая фотографии обвиняемых, осужденных, оправданных и выпущенных на свободу.
— Мне очень жаль, — сказал Эван, — но должен сообщить вам, что мы не намерены снимать с вас режим секретности.
Именно этого Кейт и ожидала. После всего, что она сделала и видела. Постоянная завеса секретности в каком-то смысле была для нее облегчением, не оставляя права решать, как жить дальше. Если ей запрещено что-либо рассказывать, не нужно ломать голову.
— Понятно. О’кей.
Эван пристально на нее посмотрел, видимо, пытаясь определить, насколько она разочарована, обижена или разгневана этим решением. Но ничего такого не обнаружил — ничего попросту не было.
— И это все, Кейт.
— Что?
— Мы закончили.
Кейт посмотрела на часы. Одиннадцать тридцать.
— На сегодня?
— Навсегда.
— Ага. — Она не отодвинула назад стул, не встала, вообще не тронулась с места. Ей не хотелось, чтобы это кончалось, эта часть ее жизни. Потому что ее завершение означает конец всего прежнего. Ее карьеры.
— Неужели?
— В самом деле. — Эван встал. Протянул руку. Грустный конец.
Улица вильнула вбок и внезапно кончилась — такое часто бывает в Европе. В Штатах все улицы прямые и длинные, тянутся на многие мили, простираются насколько можно видеть — сотни домов, сотни кварталов. Европа в сравнении с Америкой — сущая пустая скорлупка от ореха. У французов даже нет такого понятия, как городской квартал.
При входе на рю дю Рос стоял красный с белыми полосами по диагонали щит с надписью RUE BARRE,[46] выполненной аккуратными черными печатными буквами. Рядом торчал полицейский, по стойке «вольно», но бдительный, и трепался с женщиной в коротком переднике. Видимо, официанткой, выскочившей покурить.
Кейт прошла мимо дворцовых ворот, увидела, что охранники ее заметили, но особого внимания не обратили. Она посмотрела одному прямо в глаза — молодой, со свежим лицом, в очках без оправы — и попыталась улыбнуться, но он не отреагировал. Парковочная площадка позади них была забита машинами, снующими людьми.
Она пересекла улицу, вошла в здание и нажала на кнопку звонка.
— Поднимайся наверх! — крикнула Джулия из динамика интеркома.
Кабина лифта была маленькой, как у нее дома. Это, наверное, настоящая проблема для архитекторов и инженеров — втиснуть шахты лифтов во все эти старинные здания.
— Добро пожаловать! — Джулия, одной рукой придерживая дверь, втащила Кейт внутрь. Было в радушии этого жеста что-то древнее, античное; что-то манерное, но без намека на иронию. Нечто странное. — Я так рада, что ты наконец ко мне зашла!
Кейт осторожно прошла внутрь. Она все еще не привыкла заходить к людям домой просто так, средь бела дня. В Вашингтоне она посещала днем — помимо собственной конторы — только Государственный департамент и Капитолийский холм — деловые поездки и визиты. Если они куда-то выбирались вечером, то обычно в рестораны, в театры. В общественные места. Сейчас, попав в квартиру Джулии, она чувствовала себя словно в интимной обстановке, один на один с ней и в середине дня. Это было как-то неправильно, не совсем законно.
— Спасибо за приглашение. — Кейт прошла через переднюю в длинную комнату, служившую гостиной и столовой; западную ее стену занимало несколько окон. И из каждого открывался вид на palais[47] — кованые решетки ворот, балконы с роскошными балюстрадами, башенки из светлого песчаника и незнакомый флаг, развевающийся наверху.
Джулия заметила, что Кейт любуется дворцом, и проследила ее взгляд, направленный на флагшток.
— Флаг поднят, — сказала она. — Значит, великий герцог у себя в резиденции.
— Неужели? — спросила Кейт.
— Да-да. Когда его нет, флаг спускают.
— Но что это за флаг? Это ведь не люксембургский флаг.
— Да? — Джулия присоединилась к Кейт у окна. — Ты права. Это итальянский флаг, мне кажется. Значит, какой-то важный итальянец приехал с визитом. Может, премьер-министр. Или президент. Кто у них там имеется, в Италии?
— И тот и другой. — Кейт напомнила себе не слишком высовываться со своими глубокими познаниями. И добавила: — Как мне кажется.
— Ну, — пожала плечами Джулия, — значит, один из них сейчас там.
— Готова поспорить, что тебе еще не приходилось жить через улицу от монарха.
Джулия засмеялась.
— А ты раньше где жила?
— В разных районах Чикаго.
— Всю жизнь?
— Почти. — Джулия отвернулась. — Пойду сварю кофе. Капуччино подойдет?
Обычное для Джулии уклонение от прямого ответа. Напрямую она отвечать не отказывалась, но никогда не вдавалась в подробности, переадресуя вопрос собеседнику, уводя разговор в сторону от своего прошлого и стараясь при этом закамуфлировать уловку. Но именно это и привлекло внимание Кейт, возбудило ее подозрения.
И еще — Джулия тут же находила нужный предлог, чтобы выйти из комнаты.
— Капуччино — это просто отлично!
Кейт посмотрела на дворцовую площадку, усыпанную коричневатым гравием в тени развесистых сосен и каштанов. Дюжина автомобилей, почти все темно-синие седаны «ауди». Вместо номерных знаков — пластины с двумя полосами, синей и оранжевой, никаких номеров или букв, никакой другой идентификации. Возле porte-cochere[48] был припаркован антикварный «роллс-ройс», огромный, сияющий, синего цвета, под стать всем остальным машинам. Или, скорее, это они были ему под стать. На номерном знаке «роллса» красовалась одинокая корона.
Монаршее семейство. Очень отличается от просто богатых.
