Михаил Ахманов - Крысолов
Весь этот день я провел на пляже — разумеется, под неусыпными взорами братцев-лейтенантов. Лев — тот, что с усиками — намекнул, что ожидается приезд большого начальства, но других скользких тем не касался; Леонид же был немногословен, как его тезка, спартанский царь, защитник Фермопил. По небу скользили облака, дул приятный ветерок, температура опустилась с тридцати восьми до тридцати — уже не африканский зной, а просто теплая погода. Мы отобедали в индийском ресторанчике на набережной, съели цыпленка под соусом кэрри, окунулись два-три раза и возвратились к ужину в отель. Я отметил, что Дика Бартона нигде не видно, поразмышлял о судьбе своих вкладов в банке “Хоттингер и Ги” и в восьмом часу поднялся в номер, собираясь предаться дальнейшим раздумьям в плане сложившейся ситуации. Однако мои намерения были нарушены. Только я вышел на балкон, вдохнул прохладный вечерний воздух и закурил сигарету, как в дверь постучали. “Кам ин!” — крикнул я, решив, что сейчас повидаюсь с Бартоном; дверь отворилась, но вошел не зулус из Таскалусы, а остроносый майор Иван Иванович Скуратов. Был он запылен и мрачен, в пропотевшей рубашке и панаме военного образца. И тянуло от него неприятными запахами — теми, какими пропахли морги и полицейские участки во всем мире. Во всяком случае, что касается моргов, я мог положиться на личный опыт.
Не здороваясь, он подошел к креслу, сел, снял панаму и вытер ею вспотевший лоб. Потом уставился на меня суровым прокурорским взглядом. Пришлось поздороваться первому.
— Не рад вас видеть, Иван Иваныч. Встречаемся в третий раз, и дважды — при трупах моих знакомых. Боюсь, это стало дурной традицией. — Майор Чернозуб — не ваш знакомый. Он выполнял задание, — отчеканил остроносый железным голосом.
"Майор Чернозуб… вот как его звали…” — подумал я и покачал головой. — И что с того? Майор так майор, каленый пятак ему к пяткам… Мы чуть ли не подружились… — Я отправился к холодильнику, налил в стакан минеральной и протянул гостю. Он жадно выпил, бормоча: “Неплохо вы здесь устроились… Любопытно, за какие такие заслуги?” Вопрос был явно риторическим и остался без ответа — тем более что меня интересовали совсем другие материи. — Значит, Борис у нас майор… А вы в каком же звании? — Полковник ФСБ. Северо-западное региональное управление аналитических исследований.
— Поздравляю, — откликнулся я и налил ему еще один стакан. — Десяти дней не прошло, а вы уже полковник и служите не в УБОП, а в ФСБ. Стремительный рост в чинах! Может, покажете удостоверение?
На этот раз он пил воду мелкими глотками, дергая кадыком на жилистой шее и бормоча:
— Не будьте идиотом, Дмитрий Григорьевич… глот-глоп… такие удостоверения за рубеж не берут… глот-глоп… а берут паспорт и справку… глот-глоп… а в справке той написано, что я… глот-глоп… родной дядюшка Бориса Чернозуба… глот-глоп… и явился, чтоб увезти тело племянника на родину… глот-глоп… — Он отставил пустой стакан и сообщил:
— Однако я — полковник ФСБ, и беседовать мы с вами будем, исходя из этой диспозиции. То есть я спрашиваю, вы отвечаете. Предельно точно и откровенно. Без всяких уверток и неуместного паясничанья. Вы меня поняли, Дмитрий Григорьич? И в самом деле полковник, решил я, кивнув. Ничего не имею против полковников, даже из ФСБ, но этот остроносый тип не просто был полковником — он играл в полковника. Полковник ФСБ должен быть суров — особенно с нашим братом интеллигентом, со всякими физиками-шизиками, литераторами-дегенератами и прочими музыкантами сомнительных национальностей. Суров настолько, чтоб яйцеголовый интеллектуал тут же наложил в штаны и во всем сознался: как продал родину, как удавил жену, как утаил нетрудовой доход и как подделал банковское авизо. Должен заметить, что эта манера беседы никак не зависит от политического режима, авторитарного или демократического; это некий глобальный конфликт между шустрой лошадкой и всадником. Лошади — это мы, люди творческих профессий; мы стремимся свободно гулять в пампасах, но всадники-хозяева направляют нас к определенным и стратегически важным целям. К атомной бомбе, например, к теории расового превосходства, к марксизму, неопозитивизму и соцреализму, к ваянию статуй вождей и отцов нации. Или, как в данный момент, к приятной беседе. Я спрашиваю, вы отвечаете… Предельно точно и откровенно… Поняли, Дмитрий Григорьич? Бывший майор Скуратов коснулся переносицы, с отвращением оглядел свою пропотевшую рубаху и произнес:
— Первое: не демонстрировал ли Чернозуб что-то необычное? Какую-нибудь странную вещицу? Второе: кому демонстрировал? Вам, или имелись еще зрители? — Отвечаю точно и откровенно, — сказал я. — Демонстрировал. Вчера вечером, в садике при отеле Мне и гражданину США Ричарду Бартону. Чернокожий, лет тридцати восьми, здоровый, как лось. Служит в компании “Фортуна Индепенденс”, Таскалуса, штат Алабама. Это, как я понимаю, к востоку от великой реки Миссисипи… — Выдержав паузу, я поинтересовался:
— А что это было, полковник? — Называйте меня Иваном Ивановичем, светиться нам ни к чему, — сказал остроносый. — А был это следственный эксперимент.
— Неудачный, — заметил я.
— Как сказать, — не согласился Иван Иванович. — Если б мы знали его результаты… — А труп в бассейне — не результат?
Он нахмурился:
— Я имел в виду не Чернозуба. Хотя его смерть в определенном смысле тоже результат… как и отсутствие объекта, которым он манипулировал… — Иван Иванович на секунду прикрыл глаза, потом веки его приподнялись, и серые зрачки пришпилили меня к стене — как мотылька, проколотого двумя булавками. — Этот объект… у вас?.. — спросил он после недолгой паузы.
Я молча помотал головой. Взгляд полковника изменился — теперь он глядел на меня не пронзительно, а с укоризной и даже вроде бы с легким сочувствием. — Позвольте заметить, Дмитрий Григорьич, что вы еще не осознали, в каком очутились положении. Вы пока что не обвиняемый, но исключительно важный свидетель… друг человека, которого мы искали… — Я сделал протестующий жест, но он не обратил на него внимания. — Убитого, кстати, на вашей даче… похитившего перед тем объекты государственной важности… Что же может вас спасти, Дмитрий Григорьич? Откровенность, откровенность и еще раз откровенность! Вот ваша соседка пошла нам навстречу… кстати, очень привлекательная девушка… сказала, что Арнатов был у нее пару раз после продажи квартиры… крутился там и тут, болтал о пустом, но делал многозначительные намеки… А к вам он не заглядывал?
Ну и ну! Уже и Дарью отловили, и та созналась во всех грехах! А мне она о визитах Сержа не говорила… Впрочем, я и не спрашивал: мы увлеклись другими делами.
— Так заходил к вам Арнатов или нет? — раздался голос полковника. — Какие вы с ним поддерживали связи? И где упоминавшаяся мной вещица? Та, что была у Чернозуба? Вы учтите, Дмитрий Григорьич, я ведь на вас надавить могу… крепко наехать… могу взять вас в разработку и выяснить, чем живет уволенный сотрудник Промата, на какие деньги ест-пьет и разъезжает по заграницам… кто ему платит и за что… и все ли доходы декларированы должным образом… — Все, — ответил я, начиная злиться. — И не валяйте дурака, полковник, вы все уже выяснили, все, что смогли. Да, я — ученый, один из многих, которых выбросили на улицу, и я работаю с частными фирмами как аналитик-консультант… И что тут такого? Вы предпочли бы, чтоб я сдох с голоду или отправился в Ирак, рассчитывать выход плутония на атомных станциях? И то и другое — не для меня. Лучше я буду консультировать мелких жуликов да честно платить налоги… ну, еще в Андалусию съезжу, коль повезет. На всех законных основаниях, по договору с “Голд Вакейшн”.
Остроносый слегка оторопел, потом приложился к стакану с минеральной, сделал пару глотков и произнес:
— Пусть так, Дмитрий Григорьевич, пусть так. Готов согласиться, что лично вы, — он подчеркнул слово “лично”, — ни в чем таком не замешаны… Но речь не о вас, а о вашем покойном соседе. И вы пока что не ответили на заданные вам вопросы.
— Почему же, ответил. При первой нашей встрече заявил, что близких отношений с Арнатовым не поддерживаю и контактов в последние месяцы не имею. Что же касается вещицы… объекта, продемонстрированного Чернозубом… я ведь ясно дал понять, что у меня ее нет. Однако… — Я замолчал, и в комнате повисла тишина, прерываемая шелестом листвы под налетевшим с моря бризом. — Однако?.. — Иван Иваныч выгнул бровь.
— Я мог бы поделиться с вами своей гипотезой. Весьма правдоподобной. Но гипотеза — это не факты, которыми я, в силу гражданского долга, обязан с вами делиться: гипотезы и версии — плод моих раздумий, моя, так сказать, интеллектуальная собственность. Так что заключим джентльменский договор: я вам — гипотезу, а вы мне — обещание.
— Какое?
— Что оставите меня в покое. Хотя бы на пару ближайших недель. Он медленно допил минералку, призадумался, что-то прикидывая и просчитывая, потом резко кивнул головой:
